Петербургское действо
Шрифт:
Фленсбургъ разсянно отвчалъ: gut, хотя онъ хорошо не понялъ сразу чего собственно хочетъ этотъ рядовой, и двинулся дале.
— Какъ здоровье господина фехтмейстера посл этой глупой непріятности? снова вжливо спросилъ по-нмецки рядовой, слдуя за Фленсбургомъ.
— Ничего… Но за эту глупость будетъ еще достойная буянамъ расплата! отвчалъ Фленсбургъ и прибавилъ, останавливаясь:
— Какимъ образомъ вы преображенецъ?… Вы изъ Курляндіи или…
— Я изъ Казани, господинъ офицеръ.
— Вы русскій?!
— Точно такъ-съ…
— Какимъ же образомъ вы такъ говорите по-нмецки… замчательно хорошо?
— Я люблю языкъ этотъ и знаю его съ дтства.
— Ваша
— Державинъ.
— Державинъ? Не слыхалъ еще ни разу этого имени… Но разв въ Казани могъ быть кто нибудь способный учить по-нмецки?
— Да-съ… И Державинъ сталъ бойко и быстро разсказывать, какъ онъ выучился языку.
Разговоръ затянулся. Фленсбургу понравились шутки юноши на счетъ его дикаго учителя, каторжника Розы. Онъ началъ смяться и разспрашивать подробне…
Вскор Фленсбурга позвалъ кто-то изъ офицеровъ къ принцу. Онъ двинулся и выговорилъ:
— До свиданія. Заходите ко мн. Я во дворц принца. Намъ нужны говорящіе по-нмецки. Дло найдется… Заходите…
Фленсбургъ нашелъ принца, гнвно, но сдержанно объясняющаго что-то такое кучк офицеровъ на самомъ невроятномъ русскомъ язык. Было видно по лицамъ ближайшихъ, что они при всемъ усердіи не могутъ понять ни одного слова…
— Биль!.. Баба… Мой… Многъ… Не карошъ! разслышалъ Фленсбургъ и подумалъ про себя:
«Охъ, молчалъ бы ужь лучше. Потха одна!» И онъ приблизился.
— Что прикажете, ваше высочество?
— Милый Фленсбургъ, заговорилъ принцъ на родномъ язык. — Это ужасно!.. Это невроятно!.. Поглядите: разв это ротный дворъ? Это базаръ, ярмарка, синагога, птичій дворъ. Эти бабы… Эта грязь… Эти клтки… Эта вонь!
— Потому я и хотлъ, чтобы ваше высочество сами видли преображенскій дворъ. Вы бы не поврили. Да и государь не повритъ, пока не увидитъ.
— Нтъ, государя нельзя сюда вести. Неприлично, наконецъ. Я прежде приказываю все это очистить. У нихъ плацъ большой обращенъ въ огороды! Вы слышите? Изъ плаца огородъ сдлали!
Принцъ поднялъ руки въ ужас и пошелъ обратно къ выходу, не желая глядть дале. Онъ бормоталъ что-то на ходу себ подъ носъ. Фленсбургъ разслышалъ только два раза произнесенное слово:
— Янычары! Янычары!…
XXXI
Дйствительно, ротные дворы преображенскаго и другихъ полковъ имли странный видъ, въ особенности для прізжаго изъ Германіи офицера, а тмъ боле для того, кто былъ знакомъ съ полковыми дворами и казармами прусскаго короля-воина.
При вход съ большого общаго крыльца подъ своды ротной казармы, принцъ еще въ начал корридора, темнаго и грязнаго, былъ сразу пораженъ сплошнымъ гуломъ голосовъ и спертымъ кислымъ, удушливымъ воздухомъ. Причина этой обстановки была страшная тснота, ибо солдаты жили здсь со своими семьями, женами, дтьми и даже родственниками. Иногда же, по дозволенію потворствующаго начальства, брали къ себ, если находилось мсто, на хлба, за выгодную плату, совершенно постороннихъ людей. Такимъ образомъ явились въ казармахъ старики и старухи, подъячіе и духовные, стрекулистъ, вдова пономариха, разнощикъ, и какой нибудь хворый, увчный или просто побирушка-нищій, аккуратно платящій за свой уголъ изъ грошей собираемаго днемъ подаянія… Попадался тутъ народъ и бглый, почти безъ роду и племени; жидъ, цыганъ, калмыченокъ, удравшій отъ побоевъ злющей барыни-прихотницы. Вс они, конечно, приходились на словахъ тетками, дядями и родственниками своихъ хозяевъ-солдатъ.
Маленькія, загрязнлыя до нельзя горницы раздлялись перегородками. Каждая семья стремилась имть отдльное владніе, хотя бы на трехъ-четырехъ аршинахъ пространства; и безконечныя
Тутъ шныряли взадъ и впередъ вереницы бабъ-солдатокъ, кто съ ведрами, кто съ кулёмъ, съ кочергой, съ метлой, кто съ лотками блья. Бродили и квартиранты безъ роду и племени, поддльные дядья и тетки, и на столько сжились съ полковой ротой, что считали уже себя столь же законными обитателями военной среды. Ходили изъ семейника въ семейникъ и сами солдаты, тычась изъ угла въ уголъ, безъ видимаго дла, безъ цли и безъ толку, ругаясь и крича не столько отъ гнва, сколько отъ тоски и праздности. Они, какъ набольшіе и хозяева, зря привязывались къ шныряющимъ квартирантамъ или къ работящимъ бабамъ, женамъ, сосдкамъ, наконецъ другъ къ дружк… И ежечасная перебранка ежедневно переходила въ драку… Метла, лопата, кочерга, ведро, доска, утюгъ, ковшикъ и все, попавшее подъ руку, шли въ дло и начинали летать по воздуху и по головамъ.
Тутъ же повсюду бгали, егозили и скакали десятки ребятишекъ, визжали и завывали грудные младенцы на рукахъ своихъ доморощенныхъ, самодльныхъ нянекъ, т. е. таскаемые своими семи- и девяти-лтними сестренками, которыя часто дрались между собой изъ-за нихъ, часто дрались жестоко и съ ними, наказывая и муштруя по прихоти…
Тутъ же и повсюду полноправно и невозбранно разгуливало безчисленное количество собакъ и кошекъ, а главное тыкалась, въ особенности зимой, всякая домашняя птица: куры, птухи, индйки, голуби и даже одинъ кривой, шершавый, давно безхвостый павлинъ, раздразненный до бшенства — потха ребятъ-забіякъ и гроза ребятъ-трусишекъ.
Съ задворковъ и изъ полугнилыхъ строеній, сараевъ и закутъ на задахъ ротнаго двора приносилось ржаніе лошадей, мычаніе коровъ, блеяніе кучи всякой скотины, барановъ, телятъ, козловъ, свиней… и всякаго живого добра, заведеннаго боле богатыми семьями. Часто, въ особенности лтомъ, мелкая скотина забиралась въ казарму чрезъ вчно-отворенныя настежъ двери и бродила по семейникамъ, подбирая и пожирая все състное, плохо прибранное. Всякій гналъ теленка. или свинью, или птицу только изъ своего семейника, предоставляя незванному гостю идти къ сосду… Всякій заботился о себ, о своемъ угл за своей перегородкой. Обо всемъ же ротномъ двор никто не заботился. Власти одной общей надъ всми не было. Маіоръ Текутьевъ или Квасовъ, Воейковъ, т же Пассекъ или Орловъ считали себя начальниками въ рядахъ, во фронт, при выход и выступленіи съ двора, на улицахъ, на ученіи. Въ домашнюю жизнь солдатъ они не входили, ибо пришлось бы вмст съ тмъ и поневол возиться и сцпляться съ чужимъ людомъ, съ какимъ-нибудь квартирантомъ-стрекулистомъ, пожалуй съ разстригой, и во всякомъ случа и чаще всего съ бабами-солдатками.
Флигельманы или унтеръ-офицеры были начальствомъ надъ нсколькими семейниками, но при отсутствіи всякой строгости въ офицерахъ, сами смотрли на все сквозь пальцы и длали свое дло спустя рукава. Впрочемъ, иначе было поступать и опасно.
Одного очень строгаго и отчасти злого флигельмана за годъ предъ тмъ убили въ самомъ ротномъ двор. Кто были убійцы — было извстно во двор, но доказано не было, начальствомъ не взыскано и оставлено безъ наказанія; у другого унтера, служаки требовательнаго, придирчиваго, опоила невдомая рука его корову, другая невдомая рука переломила ногу его любимой собак и третьи невдомыя руки раскрали разную рухлядь… И унтеръ смирился, тотчасъ пересталъ жаловаться маіору и придираться къ своимъ солдатамъ.