Петербургское действо
Шрифт:
Въ немъ еще только просыпалась прислуга, привыкшая жить на иностранный ладъ: ложиться, по милости господъ, поздно и вставать передъ полуднемъ.
Въ нижнемъ этаж угловая гостиная съ красивою пунцовою мебелью, съ изящнымъ убранствомъ, переполненная картинами: и бронзой, отличалась отъ обыкновенныхъ гостиныхъ высокимъ куполомъ вмсто потолка. Это была фантазія того, кто когда-то строилъ домъ и умеръ затмъ въ Блозерск. Въ глубин этой небольшой, по-заморски убранной гостинной стояла большая, необыкновенно эффектная кровать, вся рзная изъ розоваго дерева и вся испещренная бронзовыми гирляндами и фарфоровыми медальонами; на четырехъ витыхъ колонкахъ высился легкій,
Дйствительно, здсь ночевала теперь и проводила часть дня хозяйка квартиры, графиня Маргарита Скабронская, лишь за нсколько мсяцевъ перебравшаяся сюда сверху, подальше отъ больного мужа.
Часу въ одиннадцатомъ люди поднялись на ноги и стали тихонько переходить изъ комнаты въ комнату, убирая домъ.
Скоро внизу появилась хорошенькая, молоденькая нмка, пестро и щегольски одтая, съ коротенькой юбочкой на фижмахъ, въ снжно-блыхъ чулкахъ, въ башмакахъ съ бантами на огромныхъ каблукахъ; на груди ея была скрещена и завязана сзади узломъ большая шелковистая косынка. Нсколько разъ подходила она къ дверямъ пунцовой гостиной, очевидно прислушиваясь: не проснулась ли барыня. Но въ это время въ горниц съ куполомъ все было тихо.
Черезъ забытую вчера неопущенную на окно тяжелую занавсь врывался въ комнату яркій свтъ уже высоко поднявшагося солнца и игралъ сотнями переливовъ въ позолот львовъ на балдахин, въ золотомъ карниз купола и въ бронз всей мебели. Одинъ яркій солнечный лучъ падалъ прямо на кровать и ослпительно горлъ на голубомъ бархат драпировки, въ ея серебристой бахром и кистяхъ и на атласномъ нжно-желтомъ одял, обшитомъ кружевами.
На широкой двойной кровати крпко спала молодая и особенно красивая женщина. Это и была графиня Маргарита. Солнце свтило прямо на нее и ужь успло сильно пригрть и одяло, и подушку, къ которой прильнула она щекой и которую обсыпала вьющимися прядями черныхъ волосъ съ примсью пудры. Ея обнаженныя красивыя плечи и изящныя руки, недвижно протянутыя сверхъ толстыхъ складокъ наброшеннаго одяла, тоже начинало довольно сильно согрвать этимъ солнечнымъ лучемъ. Но сонъ ея былъ слишкомъ крпокъ, даже отчасти тяжелъ. Она тяжело дышала, припекаемая солнцемъ, грудь высоко вздымалась… но все-таки красавица не просыпалась. Она сильно устала наканун на веселомъ вечер и поздно вернулась домой.
Около нея на столик лежали часы и затмъ три предмета, которые она, конечно, спрятала бы тотчасъ, если бы сюда нескромно проникъ посторонній взоръ.
Во-первыхъ, лежалъ листъ бумаги, исчерченный карандашемъ съ безконечными рядами цифръ. Вчера, уже ночью, въ постели, сводила она безконечные счеты и, конечно, не счеты прихода, а непомрнаго, не по силамъ расхода. Рядомъ съ этимъ листкомъ стояла маленькая изящная саксонская чашечка съ остаткомъ питья. То, что ей наливалось вечеромъ хорошенькой нмкой-наперсницей въ эту чашечку, было почти тайной между ними обими. Это было любимое наркотическое питье, составленное изъ разныхъ спецій, сильно дйствующихъ на нервы. Въ составъ его входила и частица турецкаго гашиша.
Наконецъ, около чашечки лежала крошечная золотая табакерка, и съ голубой эмали крышка, среди маленькихъ брилліянтовъ и жемчужинъ, выглядывала прелестная головка амура на двухъ бленькихъ крылышкахъ. Табакерка свидтельствовала о пріобртенной дурной
Спящая красавица на этой изящно-щегольской кровати, какъ бы обрамленная яркими цвтами шелка и бархата, да еще ярко, будто любовно, озаренная полдневнымъ солнцемъ, была дйствительно замчательно хороша собой; лицо ея нжныхъ очертаній, не смотря на тяжелый сонъ, все-таки дышало молодостью, силой и страстью.
Невдалек отъ постели, на большомъ кресл было брошено снятое съ вечера платье, но не женское. Это былъ полный мундиръ кирасирскаго полка. Дале, на стол, накрытомъ узорчатой скатертью, слегка съхавшей на бокъ, лежали маленькія игральныя карты, коробка съ бирюльками и крошечная перламутровая дощечка съ квадратиками, а вокругъ нея были разсыпаны такіе же крошечные шахматы. Ими, конечно, могли съ удобствомъ играть только т маленькія ручки, которыя покоились теперь во сн на одял, любовно пригртыя солнечными лучами.
Тутъ же среди шахматъ лежалъ брошенный вчера флаконъ съ пролитыми духами и тонкій раздражающій запахъ все еще распространялся кругомъ стола.
Если бъ посторонній человкъ, хотя бы дряхлый старикъ. могъ проникнуть теперь въ эту импровизованную спальню, то наврное и невольно залюбовался бы на спящую красавицу. A если бы сюда могъ заглянуть юноша Шепелевъ, то по красивому лицу спящей да и по брошенному рядомъ мундиру, онъ узналъ бы своего ночного спасителя, котораго принялъ за офицера-измайловца.
Во второмъ этаж, въ небольшой горниц, помщавшейся почти надъ гостиной, вс занавсы были тщательно спущены и лучъ дневного свта только едва скользилъ между двухъ не плотно сдвинутыхъ половинокъ. Обстановка этой горницы была иная и все въ ней было въ прямомъ противорчіи съ изящной обстановкой нижней комнаты съ куполомъ.
Здсь обыкновенный потолокъ былъ нсколько ниже; у стны стояла небольшая простая кровать и въ ней на трехъ большихъ подушкахъ виднлась какъ бы полусидячая фигура мужчины съ худымъ, желтоватымъ и изможденнымъ лицомъ, слегка обросшимъ усами и бородой. Большой круглый предъ диваномъ столъ былъ заставленъ рюмками, стаканами, скляницами и пузырьками. Удушливый и кисловатый аптечный запахъ наполнялъ темную горницу.
Въ горниц этой былъ только небольшой диванъ и нсколько креселъ, обитыхъ такою же голубой матеріей, какая сіяла теперь внизу на балдахин большой двойной кровати, перенесенной отсюда. Овальная мебель была какъ бы набрана въ дом, по мр надобности въ ней и не ради щегольства, а ради дйствительной потребности. Около самой кровати стояло массивное кресло, обитое темной шерстяной матеріей. На маленькомъ столик близь постели, около кружки съ какимъ-то дко пахнувшимъ питьемъ, лежала маленькая книжка съ золотымъ обрзомъ, съ золотистымъ крестомъ на пунцовомъ переплет. Это было евангеліе на французскомъ язык.
Полусидячая фигура на кровати былъ человкъ, которому теперь нельзя было опредлить года. Болзнь трудная, злая и давнишняя жестока исказила черты лица, когда-то, и еще даже недавно, красиваго, молодого. Узнать въ больномъ изящнаго графа Кириллу Петровича Скабронскаго было теперь мудрено. Онъ уже давно неподвижно опрокинулся на подушки, но не спалъ, а былъ въ какомъ-то болзненномъ забытьи. Это былъ не сонъ, а полное разслабленіе, отсутствіе жизненныхъ силъ, которыя ежедневно все боле и боле покидали будто тающее тло. Изрдка онъ глубоко вздыхалъ и тотчасъ начиналъ судорожно и сухо кашлять, но при этомъ не открывалъ глазъ и какъ бы оставался все-таки въ безсознательномъ состояніи.