Петербургское действо
Шрифт:
На сколько офицеры были снисходительны и не взыскательны, даже чужды обстановк и внутренней жизни всякаго ротнаго двора, на столько рядовые были грубы, дерзки и отвыкли даже отъ мысли безотвтнаго повиновенія.
«Дисциплинъ» военный — было слово извстное очень тсному кругу офицеровъ, которые были пообразованне, или побывали заграницей, или почитывали кой-какія книжки, или видались съ учеными людьми.
Маіоръ Текутьевъ, боле другихъ полновластная личность на томъ гренадерскомъ ротномъ двор, куда заглянулъ принцъ, никакъ не могъ уразумть слово «дисциплинъ», просилъ пріятелей нарисовать его на бумажк… Узнавъ, что это невозможно, что это все равно, что нарисовать добродтель, или
— Коли не ружье и не шпага, такъ военному сего и знать не требуется. Нмецкія выдумки. Много ихъ нын. Всхъ не затвердишь.
Наконецъ, въ ротномъ двор, какъ послдствіе тсной и праздной жизни всякаго люда, въ томъ числ и сброда со стороны, издавна царила полная распущенность, пьянство и развратъ. Вс бабы давно махнули рукой на запой мужей, вс мужья давно махнули рукой на зазорное поведеніе женъ.
Поругаться и подраться изъ-за теленка и курицы, даже изъ-за вника, было дломъ понятнымъ, законнымъ, раздлявшимъ иногда весь ротный дворъ на дв враждебныя партіи. И бывало разъ въ году, что открывались въ самой казарм военныя дйствія между двухъ непріятельскихъ армій, доходившихъ и до употребленія холоднаго оружія, т. е. кочерги, ведра, утюга. Не только подраться, но даже легко повздорить изъ-за неврности жены было глупостью, «баловничествомъ».
— Эка дурень. Длать неча! Заботу выискалъ! Что жъ твоей бабы-то, убыло что ли? Поди, еще прибыло. A попъ все равно окреститъ.
Таковъ былъ судъ ротнаго общественнаго мннія.
Солдаты, по преданію, отчасти знали, какъ прежде жилось воину. Какова была солдатская жизнь при великомъ Петр Алексевич, еще мало кто зналъ и помнилъ.
— При немъ, слышь, ребята, больше все ходили и шведовъ били. Непокладная жизнь была! При Анн Ивановн, да при Бирон никакъ тоись, братцы, не жилось ни хорошо, ни дурно. Въ забыть хвардія-то была, содержима была въ черномъ тл. «Слова и дла» побаивались они тоже, но меньше другихъ, простого народа и баръ-господъ; за то и жалованье всякое было худое, жиру не нагуляешь. Со вступленья на прародительскій престолъ всероссійской матушки Лизаветы Петровны все пошло по маслу. И двадцать лтъ была, во истинну, масляница. И солдатъ гвардейцевъ жизнь стала, какъ и нын, что теб у Христа за пазухой!!…
Дйствительно, вступленіе на престолъ императрицы Елизаветы при помощи переворота, при содйствіи перваго гвардейскаго полка, перемнило совершенно бытъ солдатскій и офицерскій.
Лейбъ-компанія, т. е. нсколько сотенъ гренадеръ изъ сдаточныхъ мужиковъ, сдлались вдругъ столбовыми потомственными дворянами и офицерами предъ лицемъ всей столицы, всей имперіи, а главное, предъ лицемъ своего же брата мужика, оставшагося тамъ, въ деревн, на пашн… предъ лицемъ своего же брата солдата въ другомъ полку, чрезъ улицу… Эта диковинная выдумка монархини принесла и свои плоды…
Капитанъ-поручикъ Квасовъ и ему подобные часто теперь поминались и ставились въ примръ, часто грэзились во сн, часто подвигали на всякое незаконное дяніе многихъ солдатъ многихъ полковъ. Часто христолюбивый воинъ, въ особенности подъ хмлькомъ, кричалъ на весь ротный дворъ:
— Онъ дворянинъ, вишь…. Вонъ нашанскій Акимъ Акимычъ тоже дворянинъ изъ сдаточныхъ!
— Я простой, вишь, солдатъ, мужикъ? Встимо! Да вонъ и капитанъ Квасовъ тоже не изъ князьевъ….
И существованіе лейбъ-компаніи какъ бы напустило особаго рода непроницаемый туманъ во всхъ обыденныхъ отношеніяхъ офицеровъ изъ мужиковъ съ рядовыми изъ дворянъ съ первыхъ же дней царствованія Елизаветы. И до сихъ поръ, чрезъ двадцать лтъ слишкомъ, ни т, ни другіе, не могли еще вполн распутаться, доискаться истины и уяснить себ взаимныя права.
— Лейбъ-компанцы — не
За послднее же время на эти слова сталъ слышаться солдатскій отвтъ, хотя еще и новый, робкій, но заставлявшій нкоторыхъ призадумываться.
— Квасовъ — не примръ, вишь. Ну, покудова и не примривай, а обожди мало и, гляди, паки примримъ.
Вотъ именно подобную обстановку, духъ и бытъ нашелъ въ русской казарм генералъ прусской арміи, принцъ Георгъ Голштинскій.
Принцъ уже собирался узжать, когда ему предложилъ маіоръ Текутьевъ видть арестованныхъ Орловыхъ. Онъ только презрительно двинулъ плечомъ и даже не отвтилъ. Въ душ же онъ побаивался войти къ нимъ. Не ровенъ часъ!
Сумрачный, бормоча себ что-то подъ носъ, Жоржъ остановился снова на томъ же крыльц, окруженный всми офицерами, и сталъ, разставя ноги, какъ бы въ раздумьи. Офицеры, по мр его прогулки по семейникамъ, снова понемногу пристали къ нему и образовали теперь свиту любопытную изумленную и видимо вполн недоумвающую.
«Зачмъ же ты прізжалъ?!» говорили вс эти лица и старые, и молодые.
Объясненіе воспослдовало! И тотчасъ это объясненіе пронеслось по казарм, какъ громовой ударъ.
— Объясните имъ, Генрихъ, заговорилъ принцъ по-нмецки, — что эдакъ продолжаться не можетъ. Бабы, жены, дти, скотъ, птица, рухлядь, и все подобное… Все это не атрибутъ воина. Объясните толково!… Все это будетъ выгнано вонъ, по сосдству на квартиры, или продано. Перегородки будутъ уничтожены и солдаты будутъ спать въ общихъ горницахъ…. За порядокъ, чистоту и дисциплинъ будутъ отвчать предо мной не одни ротмейстеры, а вс господа офицеры.
Фленсбургъ тотчасъ же громкимъ и слегка самодовольнымъ голосомъ передалъ по-русски смыслъ распоряженія принца, но въ боле рзкихъ выраженіяхъ, обидныхъ и для офицеровъ, и для солдатъ, прислушивавшихся изъ темнаго корридора.
— Такъ не воины живутъ. Эдакъ и свиньи жить не захотятъ!… прибавилъ Фленсбургъ. — Вс эти солдатки — причиной разврата и распутства. Офицеры заняты только картами и билліардами въ трактирахъ и всякимъ скоморошествомъ, доводящимъ ихъ до безстыжихъ поступковъ, въ род послдней мерзости арестованныхъ господъ Орловыхъ, за которую они, впрочемъ, и отвтъ примрный на-дняхъ дадутъ… Всему этому его высочество желаетъ положить предлъ. Гвардейцы — не стадо свиней! A если они имъ и уподобились, то его высочество поставитъ себ священнымъ долгомъ…. Фленсбургъ запнулся и, глядя прямо на лица всхъ, прибавилъ:- напомнить вамъ, что вы — люди, гвардейцы, а не скоты неразумные…
— А-ахъ!… раздалось въ кучк офицеровъ съ какой-то странной неуловимой интонаціей.
Это опять былъ Квасовъ.
Это восклицаніе прервало тотчасъ потокъ краснорчія наперсника принца.
Онъ смолкъ и обернулся къ принцу, какъ бы говоря: я кончилъ!
Покуда Фленсбургъ говорилъ, принцъ глядлъ себ на кончики сапоговъ и только двигалъ бровями какъ бы въ тактъ мрной и звонкой рчи своего любимца.
Какъ раздалось среди офицеровъ восклицаніе: А-ахъ! Жоржъ заморгалъ, поднялъ глаза и благодушно подумалъ:
«Какъ говоритъ?! Поетъ! Даже въ этихъ деревяшкахъ, въ дикихъ людяхъ, чувство вызвалъ!»
И принцъ обратился къ адьютанту.
— Сказали все, милый Генрихъ?
— Все-съ. Надо бы еще опредлить имъ время, когда ротный дворъ долженъ принять законный видъ. Иначе оно такъ протянется до лта. Дать имъ мсячный срокъ? Довольно!..
— Wie sagt man: Monat?
— Мсяцъ… невольно шепотомъ отвтилъ Фленсбургъ изъ чувства приличія.
— Ну… Ну… обратился Жоржъ ко всмъ офицерамъ. — Ну! Фотъ… Отинъ міэсясъ! Отинъ міэсясъ и эти на то коніэсъ. Sagen Sie, biette… какъ-то жалостливо прибавилъ онъ Фленсбургу.- Jch komme nickt dazu!