Петербургское действо
Шрифт:
Ни около постели, ни гд либо на мебели не видно было никакой снятой одежды, кром мховаго шлафрока на кресл. Больной уже нсколько мсяцевъ не выходилъ изъ этой горницы никуда и нсколько недль лежалъ, не вставая съ постели. Безпощадная, медленная болзнь постепенно уничтожала его, незамтно, какъ-то тихо и будто умышленно осторожно, тшилась надъ жизнью, которую уносила частицами, всякій день, понемножку. Болзнь будто играла съ этимъ человкомъ, какъ играетъ кошка съ мышью, то отпуститъ, дастъ вздохнуть, дастъ ожить, позволитъ оглядться, придти въ себя, начать надяться, и опять круто захватитъ, опять гнететъ, мучаетъ, покуда будто
Наконецъ, спустя часъ, усилившееся движеніе на улицахъ, легкій шорохъ въ комнатахъ, гд убирала прислуга, и отчасти позднее время разбудили спящую внизу красавицу.
Графиня Маргарита открыла свои красивые черные глаза, лниво обвела ими кругомъ себя по горниц, но не шевельнулась и тотчасъ же задумалась. Съ самой минуты пробужденія, всякій день, въ ней являлась все та же неотвязная, постоянная дума, неотвязная забота о трудныхъ обстоятельствахъ странно сложившейся ея жизни.
На это утро всякая другая женщина поспшила бы встать и опустить гардины или какъ нибудь укрыться отъ горячихъ лучей солнца, черезъ-чуръ сильно пригрвшихъ ее. Графиня, напротивъ, съ наслажденіемъ осталась на этомъ припек. Она еще съ дтства любила грться на солнц и ощущать въ себ огонь пронизывающихъ тло лучей. Она сама любила сравнивать эту свою страсть съ отличительною чертой зми, которая по цлымъ часамъ лежитъ на самомъ палящемъ солнц и грется, свернувшись въ кольцо на раскаленномъ камн. И если эта страсть графини была общая со змей, то и кром нея было въ характер молодой красавицы много зминаго, за исключеніемъ разв злости и ядовитости.
Наконецъ, Маргарита протянула руку, хотла взять колокольчикъ и позвонить горничную, но глаза ея упали на табакерку и она прежде всего по пробужденіи не могла отказать себ въ первомъ обычномъ удовольствіи. Когда она взяла табакерку и, доставъ микроскопическую щепотку, понюхала, красивое личико ея тотчасъ же слегка оживилось и стало мене сонливое и вялое.
Затмъ она позвонила, въ дверяхъ тотчасъ же показалась хорошенькая ея горничная Шарлота и, оглядвшись, ахнула и всплеснула руками. Обращаясь къ своей госпож фамильярно и бойко, она заговорила по нмецки:
— Ахъ, liebe Gr"afin, опять я забыла опустить занавску. Ужь какъ, врно, вы меня бранили.
— Ахъ, нтъ, Лотхенъ, я очень рада была. Солнце меня пригрло, а я этимъ въ Россіи рдко наслаждаюсь. Мы будемъ лучше всегда оставлять эту занавску. Авось, хоть разъ въ мсяцъ, въ Петербург подымется европейское солнце.
— Ну, здсь оно не любитъ часто бывать, отозвалась Лотхенъ.
Горничная, живая и ловкая въ движеніяхъ, и въ голос и походк, вышла изъ спальни и скоро вернулась съ фарфоровымъ подносомъ, на которомъ стоялъ маленькій красивый сервизъ. Она уставила подносъ на другомъ столик и придвинула все къ кровати.
— Сегодня кофе будетъ хуже, заговорила она, оглядываясь, — вы ужь очень долго спали. Что это?! Опять считали! Какъ не стыдно глаза напрасно портить.
Графиня, накладывая себ сахаръ въ чашку, вдругъ остановилась среди движенія и, поднявъ чуть-чуть свои тонкія черныя брови, вымолвила, какъ бы показывая ими въ верхній этажъ.
— Ну, что тамъ?
— Ничего, все то же! Чему тамъ быть?! небрежно выговорила Лотхенъ, подбирая
— Смотрите, Фленсбургъ ихъ изъ Парижа выписалъ, а вы пролили, прибавила она, показывая флаконъ отъ духовъ.
— Спитъ или проснулся? спросила Маргарита, не обращая вниманія на замчаніе любимицы.
— Право, не знаю, кажется, Эдуардъ еще внизу. A ужь онъ будто чутьемъ слышитъ всегда, когда его баринъ долженъ проснуться.
Наступило минутное молчаніе, посл котораго Лотхенъ, подойдя къ столику съ кофеемъ, засунула руки въ кармашки своего полотнянаго, пестраго въ цвточкахъ, платья, которое замняла въ праздничные дни шелковымъ, и глядя пристально въ лицо графини, выговорила полушепотомъ:
— Когда жъ это, liebe Gr"afin, конецъ будетъ? Это ужасно! Что-жъ этотъ проклятый Вурмъ вамъ говорилъ вчера?
Графиня слегка пожала красивымъ полуобнаженнымъ и снжно-блымъ плечомъ и вздохнула:
— Что-жъ онъ знаетъ! выговорила она чрезъ мгновеніе, — говоритъ: скоро, на-дняхъ; а потомъ пройдетъ мсяцъ и онъ говоритъ: не знаю, и утшаетъ тмъ, что во всякомъ случа надо ждать, когда ледъ на Нев пройдетъ. A когда онъ двинется?! вдругъ какъ бы разгнвалась молодая женщина. — Я спрашивала вчера Полину. Она говоритъ, что бываетъ иногда ледоходъ въ ма мсяц. A мы за эти два мсяца сто разъ успемъ съ ума сойти.
И Маргарита перестала пить свой кофе, задумалась глубоко и прошептала:
— Да, ужасно! Думала ли я, что буду когда либо въ такомъ положеніи?
— Старый графъ?! выговорила Лотхенъ шепотомъ и съ особымъ удареніемъ, какъ бы нчто повторяемое въ сотый разъ.
— Ну, ддъ?.. Ну, хорошо! Ну, что же?.!..
— Что? повторила Лотхенъ и тоже фамильярно подернула плечами. — Зажмурьтесь, да и ршитесь… Говорятъ, надо глаза закрыть, когда что страшно или противно…
Графиня вдругъ расхохоталась весело и прибавила, кончивъ свою чашку.
— Ты вотъ другихъ посылаешь, а ты сама попробуй, какъ это весело.
Лотхенъ тоже разсмялась.
— У меня такого дда нтъ! A если бъ былъ… О-о!.. Я бы показала силу характера.
— Должно быть! Хвастунья! Это легко на словахъ!…
— Я не говорю — легко. Но если ужь необходимость… Да и что вамъ стоитъ, если только вы захотите? A вдь у него, вс говорятъ, при его скупости, огромное состояніе. Вс наши долги онъ бы могъ сразу уплатить однимъ годовымъ доходомъ съ одного какого нибудь имнія. A вамъ что для этого надо? Немножко полюбезничать съ нимъ, приласкаться къ старому брюзг. A еслибъ даже и влюбился въ васъ, въ свою внучку, этотъ старый грховодникъ, то и пускай влюбится. Оно не опасно! Вдь опасности никакой не будетъ, не смотря на полное его желаніе быть опаснымъ…
И об женщины вдругъ начали весело. и громко смяться тмъ же звенящимъ серебристымъ смхомъ, какимъ еще недавно смялись въ саняхъ надъ спасеннымъ въ овраг преображенцемъ. Смхъ этотъ былъ на столько рзокъ, что даже достигъ до подушекъ больного, который лежалъ на верху. Онъ отъ этого смха какъ бы пришелъ въ себя и открылъ глаза.
Въ горниц его сидлъ ужь давно на стул близь дверей, на цыпочкахъ прокравшійся врный слуга его, французъ изъ Нанса, Эдуардъ. Онъ, дйствительно, какъ бы чутьемъ всегда зналъ, когда больной графъ проснется. При первомъ движеніи руки больного, и съ пробужденія начинающагося сухого кашля Эдуардъ приподнялъ занавску на окн и приблизился къ кровати.