Петербургское действо

Салиас-де-Турнемир Евгений Андреевич

Въ числ другихъ прохожихъ появился въ кучк народа, недалеко отъ подъзда, высокій и худощавый старикъ безъ шапки на голов, съ образомъ и мошной въ рукахъ. Старикъ былъ сборщикъ на храмъ.

Едва выглянулъ онъ изъ толпы, его замтили. Отовсюду, даже съ разныхъ козелъ и коней потянулись руки, передавая алтыны и гроши. Старикъ принималъ и крестился за каждый полученный мдякъ.

Не прошло нсколькихъ мгновеній, какъ ражій шутникъ голштинецъ, разумется, обратилъ на него особенное вниманіе своихъ товарищей. Безцеремонно указывая на него пальцемъ, онъ началъ болтать что-то, вроятно, особенно смшное, потому что трое товарищей начали покатываться

отъ смха. Даже бодрый конь и тотъ не могъ устоять на мст спокойно, вздрагивалъ и прыгалъ, слегка робя этихъ дружныхъ взрывовъ хохота.

Наконецъ, ражій рейтаръ, повернувшись въ народу, сдлалъ и повторилъ какой-то быстрый жестъ… Окружающей толп показалось, что онъ будто крестится, передразнивая старика.

— Эхъ-ма! раздалось вдругъ громогласно на всю улицу. — Колесо поганое!

Вс обернулись на голосъ. Восклицаніе это вырвалось у старика кучера Разумовскаго. Не глядя ни на кого съ высокихъ козелъ, старикъ началъ вдругъ хлестать по колесу кареты, приговаривая:

— Вотъ какъ-бы расправить!

Хотя не было ничего особенно смшного въ словахъ и движеніи старика, но вс будто обрадовались поводу и раскатистый, не столько веселый, сколько злобный и насмшливый хохотъ огласилъ всю улицу… И вс глаза были обращены на голштинцевъ. Рейтары тотчасъ же обернулись на хохотъ, стали сумрачны, а острякъ тотчасъ же вымолвилъ громко и правильно нсколько сильныхъ русскихъ словъ, посылая ихъ всей толп. Въ отвтъ на это изъ заднихъ рядовъ послышались столь же сильныя нмецкія выраженія, сорвавшіяся, очевидно, съ языка какого-нибудь солдата или двороваго, пожившаго въ Германіи. Вслдъ за тмъ изъ другого угла громко раздались два слова, которыя часто теперь слышались на петербурскихъ улицахъ: «Фридрихъ швейнъ!»

Произносившіе эти слова, конечно, нисколько при этомъ не думали о самомъ корол Фридрих. Это было измышленное средство, Богъ всть, какъ и когда появившееся, чтобъ дразнить всякаго нмца, какъ дразнятъ татарина сложенною полой кафтана, плохо изображающей свиное ухо.

Эти два слова произвели, какъ и всегда, свое обычное дйствіе на голштинцевъ. Двое изъ нихъ отошли отъ царской лошади и сдлали нсколько шаговъ къ той кучк народа, откуда послышалось восклицаніе. Судя по ихъ лицамъ, они готовы были розыскать дерзкаго и тутъ же распорядиться съ нимъ при помощи полицейскихъ солдатъ.

— Что? Не по шерстк?

— Обидлись, псы!

— Иди, или!

— A ну-ка, ребята. Ухнемъ-ка на нихъ стнкой!

Голоса эти раздались со всхъ сторонъ и неизвстно что могло бы въ мгновеніе произойти тутъ у самаго подъзда дворца. Быть можетъ, рейтары остались бы на мст. Быть можетъ даже и не остались бы, а ихъ разнесла бы на клочья разсвирпвшая толпа. Но въ ту же минуту на подъздъ вышелъ адьютантъ государя Перфильевъ и крикнулъ подавать коня. Черезъ нсколько минутъ, государь въ своемъ любимомъ мундир кирасирскаго полка вышелъ на подъздъ, окруженный свитою генераловъ. Впереди другихъ были принцъ, Гольцъ и графъ Разумовскій. Государь слъ на подведеннаго коня, весело поздоровавшись съ четырьмя рейтарами. Велвъ поправить что-то въ сдл, потомъ въ уздечк, государь вымолвилъ:

— Gut, gat! и прибавилъ, умышленно коверкая русское слово:

— Карашо…

Это «карашо», которое голштинцы часто слыхали отъ него, заставляло ихъ всегда улыбаться самодовольно. Они чувствовали, что если есть тутъ насмшка, то, конечно, не надъ ними, а надъ тмъ глупымъ словомъ, которое имъ и произнести неудобно.

Между тмъ, принцъ

Жоржъ, Минихъ, Гольцъ, полицмейстеръ, старикъ Трубецкой, Фленсбургъ, адьютантъ Перфильевъ, Гудовичъ и другіе также садились на коней. На подъзд оставался теперь лишь одинъ человкъ въ блестящемъ мундир, покрытомъ орденами, — графъ Разумовскій.

— Ну что же, такъ и не подете? воскликнулъ государь, подбирая поводья и поворачивая голову къ оставшемуся на крыльц.

— Увольте, ваше величество, отвчалъ Разумовскій, — да и коня нтъ.

— Ну, это пустое! Коня сейчасъ достанемъ. Перфильевъ, дай ему своего. Коли онъ ноги ему поломаетъ, я теб другого подарю, разсмялся государь.

Перфильевъ, уже свшій верхомъ, слзъ вновь, но Алексй Разумовскій заволновался и громче, ршительне выговорилъ:

— Увольте, ваше величество, я ужь сколько лтъ не здилъ. Позвольте ужь прежде примриться дома, тогда и поду. Срамно будетъ, какъ изъ вашей свиты фельдмаршалъ на земл очутится.

— Ну ладно, такъ примривайтесь скорй, чтобы черезъ недлю вы у меня сказать и черезъ канавы прыгать умли. A то вы, фельдмаршалы россійскіе, стали хуже всякой старой бабы, — только бы на печи лежать. Кто у меня черезъ мсяцъ, — обернулся государь ко всей свит уже на коняхъ, — не будетъ знать артикуловъ фехтованія и не будетъ лихимъ всадникомъ, того заставлю при народ вотъ… чулокъ вязать или того хуже… блохъ въ сорочк ловить!..

И давъ шпоры лошади, но придерживая ее и заставляя немножко прыгать и играть, государь двинулся отъ подъзда, сопутствуемый всей верховой свитой.

XVI

Прохавъ площадь по направленію къ церкви Сампсонія, государь обернулся къ Жоржу и Гольцу, которые галоппировали около него, впереди остальныхъ генераловъ.

— Нтъ, лучше подемъ на кирасирскій плацъ. Т подождутъ: имъ длать нечего; все равно вдь дома такъ сидятъ, да просвиры дятъ…

— Не ловко, ваше величество, замтилъ Жоржъ. — Они съ утра дожидаются, съ ними и главный членъ синода.

— Что за важность, подождутъ! Да и вамъ, баронъ, прибавилъ государь, интересне посмотрть успхи офицеровъ, чмъ старую и разваливающуюся церковь, построенную въ память того, какъ одинъ мой ддъ побдилъ другого моего дда подъ Полтавой… Мн бы слдовало теперь разрушить ее совсмъ, какъ внуку, примирить ихъ обоихъ посл смерти.

И черезъ нсколько минутъ государь со свитою былъ уже въ кирасирской казарм. Въ манеж были собраны офицеры гвардіи для присутствованія на испытаніи тхъ офицеровъ разныхъ полковъ, которымъ фехтмейстеръ Котцау началъ уже давать уроки.

Государю принесли кресло, онъ слъ, свита помстилась кругомъ него, принцу Жоржу подали тоже стулъ, государь попросилъ его садиться, но Жоржъ упрямо отказывался и не захотлъ ссть предъ такими стариками, какъ Трубецкой и Минихъ, остававшимися на ногахъ, такъ какъ государь не попросилъ и ихъ садиться.

Котцау и его два помощника по-очереди вызывали изъ рядовъ разныхъ офицеровъ, затмъ сами ученики между собой фехтовали. Нкоторые оказались уже очень искусны, другіе совершенно ступить не умли. Государь внимательно слдилъ за зрлищемъ, то гнвался, то, нетерпливо вскакивая съ мста, выговаривалъ нкоторымъ офицерамъ очень рзко. Иногда же онъ весело хохоталъ. Въ особенности приходилось ему смяться, когда въ числ офицеровъ попадались люди уже пожилые, подполковники и бригадиры, которые, не смотря быть можетъ на все свое стараніе, все-таки не могли воспользоваться уроками прусскаго фехтмейстера.