Пётр и Павел. 1957 год

Десницкий Сергей Глебович

У Сретенского бульвара, на перекрёстке, горел красный свет, и они остановились, дожидаясь зелёного.

– Погоди, у тебя шнурок развязался, – сказал Алексей Иванович и присел на корточки, чтобы завязать.

– Пап, а что ты скажешь, если мы с тобой поедем в деревню?.. К тебе…

Богомолов опешил, поднял голову и снизу вверх посмотрел на сына:

– Ты не шутишь?..

– Как ты к этому относишься?.

Алексей Иванович совершенно растерялся. Что ответить?.. Конечно, он был бы счастлив, безконечно счастлив уехать с сыном домой, в Дальние Ключи и не маяться больше длинными зимними вечерами от безпросветного одиночества и тоски. Но сколько сразу возникало проблем!.. И все они казались неразрешимыми… Бросить школу?.. Квартиру?.. Налаженный городской быт?.. Товарищей… То есть, по сути,

начать новую жизнь?.. Возможно ли это?!.. Выдержит ли городской парнишка все неудобства непростой деревенской жизни?.. На его счастье, мокрый шнурок всё время выскальзывал из рук, никак не хотел завязываться, и за этим занятием отец пытался скрыть своё замешательство.

– Пусти, я сам, – мальчишка тоже присел на корточки и в одну секунду завязал непослушный шнурок. – Ты мне не ответил.

– Я бы, Серёжа, с радостью, но школа… – Алексей Иванович схватился за первое попавшееся.

– Что школа?.. У вас в Дальних Ключах что, школы нет?..

– Есть, но разве сравнишь её с московской?

– Ерунда!.. Если человек с головой, в любой школе учиться можно… Короче, ответь мне прямо: ты хочешь чтобы мы уехали из Москвы вместе?.. Если нет, скажи, не стесняйся, – строго, с каким-то вызовом Серёжка спросил отца.

– Очень хочу, – выдохнул тот.

– Вот и отлично! – Сергею было абсолютно до лампочки, что будет со школой, с квартирой и со всей прочей ерундой, которая для взрослых почему-то представлялась такой значительной, важной. – Значит, завтра идём на вокзал и покупаем билеты. Согласен?..

Честно говоря, не знал Богомолов, радоваться ему или сокрушаться.

Впрочем, какое это имело теперь значение?..

КОНЕЦ ПЕРВОЙ части

Часть Вторая

Пётр

В наше время «озверение» мира приняло страшные размеры… Имя нашему веку – АПОСТАСИЯ (отступление). И я боюсь, что только умножение бедствий теперь может привести людей к тому страданию, которое вызовет в них снова способность воспринимать свое первобытное, по образу Божию, естество. Тогда воцарится мир на земле… Необходимо прежде всего возрождение человека в духе, необходимо очеловечение сего звериного мира…

Архимандрит Софроний, «Письма в Россию», 3 июня 1966 г., Свято-Иоанно-Предтеченский монастырь.

1

Повсюду в городе чувствовалось приближение Нового года. Сквозь заиндевевшие по краям витрины магазинов проглядывали важные деды-морозы из папье-маше с мешками подарков за спинами и разнокалиберные снегурочки, стоящие посреди ватных сугробов. Еловые лапы, подвешенные к потолкам серебряной канителью, лениво роняли на их головы зелёные иголки, а лёгкий морозец на улице приятно пощипывал раскрасневшиеся щёки горожан, торопливо снующих по заснеженным тротуарам в поисках дефицитных продуктов для новогоднего стола. В самых неподходящих местах возникали стихийные очереди: то, глядишь, шпроты «выбросили», то голубых от хронического недоедания голых цыплят, а то и свиные «голяшки» для холодца. На ёлочном базаре возле кинотеатра «Призыв» торчали облезлые палки «зелёных красавиц», а совсем рядом, в подворотне, ловкие молодые люди предлагали пушистые ёлочки любого калибра по коммерческим ценам. Горожане негодовали, злились, но… Что поделаешь?!.. Не встречать же Новый год под корявыми обсыпавшимися палками!.. И, проклиная городские власти, выкладывали из худеющих кошельков полусотенные купюры на радость оборотистым барыгам. Но вся эта суета вовсе не раздражала, как обычно, а создавала волнующее ощущение грядущего праздника. На площади, перед горкомом партии, установили громадную ель, залили небольшой каток, и целый день до позднего вечера под хриплые звуки динамиков, спрятанных среди разлапистых веток, по его блестящей поверхности скользила счастливая детвора.

Ура!.. Каникулы!..

Но у первого секретаря Краснознаменского горкома партии Петра Петровича Троицкого настроение было отнюдь не праздничное. В его кабинете шло экстренное заседание бюро горкома. Собралась городская партийная элита для того, чтобы обсудить подготовку к празднованию юбилея Петра Петровича, который намечался на третье января,

но обсуждать членам бюро пришлось отнюдь не праздничную программу.

В городе случилось ЧП! В это трудно было поверить, но… Герой соц-труда, член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета РСФСР Андрей Николаевич Новосельский попал… в медвытрезвитель!.. Казалось бы, ну что тут особенного?.. Слесарь-наладчик моторного завода перебрал маленько… С кем не бывает?.. Не только безнадёжные алкаши, но и вполне уважаемые и законопослушные граждане нет-нет да и попадают изредка в цепкие объятья "зелёного змия", и, как правило, никто этому факту сколько-нибудь серьёзного значения не придаёт. Но на этот раз рядом с Андреем Николаевичем в "Медвытрезвителе № 1" совсем некстати оказался корреспондент областной комсомольской газеты "Смена", некто Семён Ступак. Этот пронырливый бумагомарака не только не постеснялся признаться, что был доставлен в вытрезвитель милицейским нарядом, хотя на самом деле был абсолютно трезв и выполнял редакционное задание, но и написал ядовитый фельетон о своём соседе по вытрезвительской койке и выставил гордость городской партийной организации на всеобщее осмеяние. Фельетон был коротенький, и Андрей Николаевич фигурировал в нём не под своим именем, а под кличкой "Герой", но легче от этого не становилось. Героев в городе только двое: он да ткачиха Ольга Пастухова, которая никогда прежде в неумеренном употреблении алкоголя замечена не была, поэтому ушлые горожане безошибочно определили, о каком именно "герое" идёт речь.

И народ загудел!..

Что поделать?.. Любят наши сограждане чужой позор. Тем более, если он знаменитых людей касается. А разруливать скандальную ситуацию ни в чём неповинным людям приходится.

Не успели члены бюро горкома занять свои привычные места, как в кабинете Троицкого раздался телефонный звонок. Звонил Олег Павлович Кахетинский, секретарь обкома партии по идеологии.

– Приветствую, Пётр Петрович!.. Как себя ощущаешь?.. – в голосе Кахетинского проскальзывали злорадные нотки. Он откровенно не любил Троицкого, за глаза называл его "поповичем" и при каждом удобном случае старался уколоть побольнее.

– Благодарствую, Олег Павлович, – в тон ему ответил Пётр Петрович. – Давление что-то пошаливает.

– Рановато в твоём-то возрасте… Рановато… – посочувствовал обкомовский секретарь. – Уж не фельетон ли в сегодняшней "Смене" тому причиной? Ты, конечно, успел его прочитать? – ехидно поинтересовался Кахетинский.

– А как же! – бодро ответил Троицкий. – Я смолоду приучил себя первым делом прессу просматривать.

– Ну?.. И как тебе фельетончик?.. Забористо написано, как считаешь?..

– Очень… Перо у журналиста бойкое.

– Что верно, то верно. Профессионал!.. Что делать собираешься?.. Случай, согласись, неординарный.

– Не хотелось бы горячку пороть… Прежде всего разобраться надо…

– Ты это о чём? – искренне удивился Олег Павлович. – И так всё яснее ясного. Ты лучше подумай, какие меры принимать будешь. И с решением слишком не тяни. Имей в виду, к полудню "Хозяин" ждёт результата. Да-а! Не завидую я тебе, Троицкий!.. Влип ты в дерьмо по самую макушку!.. Ну, будь здоров, дорогой!.. Не кашляй! – и в трубке зазвучали короткие гудки.

Пётр Петрович увидел, как на том конце провода злорадно ухмыляется и сладострастно потирает руки торжествующий Кахетинский. Троицкий немного помедлил, потом, положив трубку на рычаг, обвёл взглядом собравшихся у него в кабинете…

– Звонил Кахетинский, – сообщил он. – Сейчас без четверти десять. В полдень, не позже, наше решение должно лежать у него на столе в обкоме. Прошу членов бюро высказываться по существу.

А члены, ошеломлённые случившимся, совершенно потерянные, стараясь не глядеть друг другу в глаза, внимательно изучали рисунок на ковре, лежащего на полу секретарского кабинета. Все упорно молчали. Никто не решался слова вымолвить… Да и что они могли предложить?.. Поставить Новосельскому на вид?.. Объявить выговор?.. Или же… Язык не поворачивается даже шёпотом произнести такое… Исключить?!.. Кого?!.. Члена ЦК?!.. Депутата?!.. Подобных прецедентов в новейшей истории городской партийной организации никогда прежде не было… Во всяком случае, никто из присутствующих не мог припомнить чего-либо подобного, и на чужой опыт сослаться было невозможно.