Пётр и Павел. 1957 год
Шрифт:
– Василий!.. Так мы с тобой не уговаривались!.. Ты шо безобразничаешь?! – раздался над ним суровый голос отставного старшины. – Гвардейцы ни в жисть не сдаются и не ревут, як сопливые дивчинки!..
Малыш тут же смолк от изумления: кто это с ним так строго разговаривает, когда его приласкать надо, и уставился в небритое добродушное лицо усатого дядьки.
– А ну-ка иди ко мне, – приказал тот. – Давай, давай!.. Нам с тобой покалякать треба.
Брюнетка проснулась, с трудом разлепила густо намазанные чёрной тушью редкие
– Ну, публика!.. С одним дитём справиться не могут… Нет людям покоя от вас ни ночью, ни днём.
Стецюк кивнул в её сторону головой.
– Видал, гвардеец!.. Тётка недовольна… Звыняйте, гражданочка. Мы больше не будем… Скажи, Василий?..
Но "гражданочка" не удостоила его ответом. Обернулась к мужикам своей мощной арьергардной частью, и уже через несколько секунд из её носоглотки опять полилась в зал соловьиная трель, расцвеченная могучими раскатами богатырского храпа.
Старшина опустился на лавку, посадил карапуза к себе на колени и спросил громким шёпотом:
– Ну?.. И куды же нас ранило?.. Що у тебя болит?
Малыш насупился. Сдвинув к переносице пшеничные бровки, он сурово глядел из-под них на усатого дядьку и молчал.
– Покажи дяде, где у тебя бо-бо, – тоже шёпотом робко попросила розовощёкая мамаша.
Василий недовольно посмотрел на неё – мол, опять в мужской разговор мешаешься? – и молча ткнул пальчиком в свою пораненную коленку.
– Ну, это, сыночку, мы с тобой зараз вылечим, – обрадовался старшина. – У мени Васёк, два верных способа… Ты как больше любишь?.. Подуть?.. Или укол?..
– Дуть, – строго приказал карапуз.
Стецюк присел перед ним на корточки и принялся что есть силы дуть на коленку через свои жёлтые прокуренные усы.
В зал вошла дежурная по станции – пожилая усталая женщина со скатанным жёлтым флажком в руке.
– Граждане, собирайтесь!.. Поезд прибывает через пять минут.
Женщины засуетились. Молодуха стала поспешно одевать малыша, жгучая брюнетка, повернувшись на лавке, чтобы встать, едва не упала на пол.
Старшина захохотал:
– Мамаша, тебе помощь требуется?
– Какая я тебе мамаша?! – возмутилась брюнетка. – Вон, за молодыми ухлёстывай!..
– А это, как хочете, – невозмутимо ответил Стецюк и, обернувшись к молодухе, спросил. – Ну, и де же твое барахло?.. Давай подсоблю.
Та засмущалась – не привыкла, чтобы за ней ухаживали.
– Да у меня и немного всего-то…
– Давай, давай!..
Но тут карапуз, одетый уже в серую кроличью шубку, с трудом поднял вверх ставшие вдруг такими непослушными ручонки в белых пуховых варежках и потянулся к старшине.
– Хочу, – потребовал он. По обыкновению строго и лаконично.
– Ты, Васёк, чего? – не понял старшина.
– Он к вам на руки просится, – густо покраснев, ответила молодуха.
– Ах, ты сонечко мое ясное!.. – во второй раз
И посадив малыша к себе на плечи, пошёл к выходу, играя на губах марш собственного сочинения.
– Пу-пу-пу-трам-тарам-та-тара-та-там!..
Бутуз, взгромождённый на этакую верхотуру, колотил ручонками по старшинской ушанке и на весь вокзал заливался рассыпчатым смехом. Он был счастлив!..
Изрыгая клубы пара, сопя и посвистывая, к перрону медленно подошёл поезд. Пятый вагон почему-то оказался первым, и пассажиры кинулись догонять его, увязая в глубоком, не убранном за ночь снегу. Труднее всего пришлось брюнетке: тяжелющий чемодан выскальзывал из её рук, она его все время роняла и в ужасе, что может отстать от поезда, пыталась задержать убегавших попутчиков.
– Ой!.. Да куда ж вы?!.. Ой, мамочка родная!.. Ой, не могу!.. Ой, помру сейчас!.. Погодите!.. – визгливо вскрикивала брюнетка на каждом шагу.
Раненое сердце Алексея Ивановича не выдержало, и, хотя врачи ещё в сорок четвёртом запретили ему носить подобные тяжести, подхватил чемодан, взгромоздил на плечо и с трудом, задыхаясь, но всё же дотащил его до пятого вагона.
– Батя, да ты уморился весь! – посочувствовал ему Стецюк. – Погоди трошечки. Не гоже тебе на такелажных работах. Возраст не тот.
Он отдал счастливого малыша матери, поднял чемодан, чуть не выронил, охнул и с укоризной покачал головой.
– Мадам, здается мне, що совесть свою вы в этот чемодан заховали?.. Принудить пожилого человека таку глыбу на себе таскать?.. Що у вас там?.. Оружие пролетариата, чи шо?..
Но дама ничего не ответила. Не могла. Её грудь часто и мощно вздымалась и рушилась: вверх-вниз!.. А изо рта клубами вырывался пар, точь-в-точь как у паровоза.
Запихнув чемодан в вагон, старшина тут же кинулся по составу искать курящего человека. Народу в вагоне было совсем немного: пожилая интеллигентная пара, три бабульки да четверо мужиков, дружно храпевших на верхних полках. Богомолов решил последовать их примеру: безсонная новогодняя ночь давала знать о себе. Он подложил под голову свою торбу, перекрестился и уже через пару минут увидел сон. Первый в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году.
Алые маки ярко горели на белом снегу.
Огромное рыжее солнце висело в жгуче синем небе, словно пришпиленное.
Было душно, как в парной, и пот ручьями стекал по волосам, заползал за шиворот, неприятно обжигал спину.
Он куда-то страшно опаздывал. Надо было спешить!.. Надо было торопиться, но ноги не слушались – невероятным усилием он переставлял их одну за другой.
Шаг… Ещё шаг… Ещё…
Ощущение неминуемой беды не покидало его – вот сейчас, через крохотную долю секунды это должно случиться.