Петр III. Загадка смерти

Иванов Олег Леонидович

Самого большого внимания достоин, на наш взгляд, посланный 9 ноября 1796 года в Москву князю И.М. Долгорукову своеобразный отчет о печальном событии инспектора Смольного монастыря Т.П. Кирьяка³⁹⁴. Автор, по горячим следам, попытался собрать сведения об обстоятельствах болезни и смерти Екатерины II и получал их, по-видимому, из самых первых рук (вероятно, от З.К. Зотова). При этом Кирьяк (в отличие от других современников) сразу замечает: «Не могу впрочем утверждать всего, как непреложную истину, ибо пишу то, что слышал. Нельзя, чтоб не было тут противоречий с другими известиями». О том, что произошло утром 5 ноября, он сообщает следующее: «В сей день, восстав от сна, [Екатерина] чувствовала в себе какое-то особливое облегчение, и тем хвалилась. В 9 часов потребовала кофею, который ей также особливо хорош показался, почему изволила выпить две чашки сверх обыкновенной меры, ибо в последнее время она от кофею воздерживалась. Между тем подписывала уже дела. Самому Трощинскому подписала чин статского действительного советника; поднесено было подписать Грибовскому чин второй степени Владимира и дом; Ермолову (Петру Алексеевичу, правителю канцелярии генерал-прокурора А.Н. Самойлова. – О. И.) чин и крест; здешнему вице-губернатору Алексееву 600 душ. Сию последнюю бумагу велела переписать, потому что души не в той губернии написаны. По сей причине и прочие поднесенные милости остались не подписаны. Говорят, что все они готовились к Екатеринину дню (24 ноября. – О. И.). После завтрака Захар Константинович (Зотов. – О. И.) докладывал, что пришел генерал-рекетмейстер Терский (принимавший и докладывавший прошения и жалобы) с делами. Она изволила сказать, чтоб маленько подождал, что она пойдет про себя, и тогда пошла в свой собственный кабинетец. Захар несколько раз входил и выходил из покоя

и, не видя долго императрицы, начал приходить в сомнение, говорил о том Марии Савишне (Перекусихиной. – О. И.), которая беспокойство его пустым называла; но когда слишком долго она не выходила, то Захар вновь говорил о сем Марии Савишне, побуждал ее пойти посмотреть, и напоследок по долгом прении пошли оба. Подошедши к дверям кабинета, сперва шаркали ногами, харкали, потом стучали в двери, но, не слыша никакого голоса, решились отворить дверь. Дверь отворялась внутрь; отворяя ее, чувствовали они сопротивление. Употребив насилие, маленько отворили, и, увидя тело, на дверь со стула упавшее, объяты были смертельным ужасом. Другие утверждают, что она лежала на стуле навзничь с отверстым ртом и глазами, но не совсем умершая. В одну минуту трепет и смятение в покоях ее распространились. Тот час положили ее на вольтеровские кресла, возвестили князю (П.А. Зубову. – О. И.), сыскали врачей, употребили всевозможные средства к приведению в чувства, а именно: пустили кровь, которая сперва не пошла, но потом, быв несколько приведена в движение, пошла самая густая, а после – лучшая; выпущено было две чашки; прикладывали шпанские мухи [105] , припускали пиявиц. Сим и другими способами умножили было признаки жизни. Умирающая императрица в страшных и сильных движениях терзала на себе платье, производила стон; но сии были последние силы ее напряжения…» (курсив наш. – О. И.). Выделенные нами слова о кофе весьма важны для установления одной из причин инсульта у Екатерины II; к этому обстоятельству мы еще вернемся немного ниже – в рассказе Я.И. де Санглена.

105

Жук Lytta vesicatoria.

Шарль Массон, бывший короткое время (с 1795 по 1796 год) секретарем великого князя Александра Павловича, дополняет сказанное следующей информацией: «…4 ноября (по старому стилю) 1796 года Екатерина у себя в небольшом обществе, которое называли тогда маленьким эрмитажем, была чрезвычайно весела. Она получила с пароходом, пришедшим из Любека, новости о том, что генерала Моро заставили отступить за Рейн, и написала по этому случаю австрийскому министру Кобенцлю очень шутливое письмо. Она много смеялась над Львом Нарышкиным, ее обер-шталмейстером и первым шутом, торгуясь с ним и покупая у него разного рода безделушки, которые он обыкновенно носил в кармане и предлагал ей, как это сделал бы коробейник, чью роль он играл. Она милостиво пожурила его за страх, который он испытывал перед известиями о смерти, сообщив ему о кончине короля сардинского, о чем она тоже только что узнала, и много говорила об этом событии в тоне непринужденном и шутливом. Между тем она удалилась несколько ранее обыкновенного, почувствовав, как она сказала, легкие колики оттого, что слишком много веселилась. На следующий день она встала в свой обычный час и велела войти фавориту, который оставался у нее с минуту. Потом закончила несколько дел со своими секретарями и отослала последнего из представившихся ей, попросив его побыть в передней, пока она не призовет его для завершения работы. Он дожидался некоторое время. Но камердинер Захар Константинович, обеспокоившись, что его не зовут и что из комнаты не доносится ни звука, открыл наконец дверь. Он с ужасом увидел, что императрица распростерта на полу в дверях, которые вели из спальни в гардеробную. Она была уже без сознания и без движения…»³⁹⁵

Яков Иванович де Санглен, получивший сведения о кончине Екатерины II, по-видимому, из первых рук, сообщает следующие примечательные подробности: «Смерть ее рассказывается различно. Вот что я слышал позднее от г-жи Перекусихиной [106] и камердинера покойной императрицы Захара Зотова. Поутру 7 ноября 1796 года [107] , проснувшись, позвонила она по обыкновению в 7 часов; вошла Марья Савишна Перекусихина. Императрица утверждала, что давно не проводила так покойно ночь, встала совершенно здоровою и в веселом расположении духа. “Ныне я умру”, – сказала императрица. Перекусихина старалась мысль эту изгнать; но Екатерина, указав на часы, прибавила: “Смотри! В первый раз они остановились”. – “И, матушка, пошли за часовщиков и часы опять пойдут”. – “Ты увидишь”, – сказала государыня, и, вручив ей 20 тысяч рублей ассигнациями, прибавила: “Это тебе” [108] . …Екатерина выкушала две большие чашки крепкого кофе, шутила беспрестанно с Перекусихиной, выдавала ее замуж, и потом пошла в кабинет, где приступила к обыкновенным своим занятиям. Это было около 8 часов утра. В секретарской начали собираться докладчики в ожидании здесь ее повелений. Проходит час, и никого не призывали. Это было необыкновенно. Спрашивают “Захарушку”. Он полагает, что императрица пошла прогуляться в зимний сад. Императрицы нет. Идет в кабинете, в спальню, нет нигде, наконец отворяет дверцы в секретный кабинетик – и владычица полвселенной лежит распростертою на полу и смертною бледностью покрыто лицо ее. Он вскрикивает от ужаса; подбегают Перекусихина, камердинер, поднимают, выносят и кладут на пол на сафьянном матраце. Роджерсон тотчас приехал, пустил кровь, которая потекла натурально, а к ногам приложил шпанские мухи. Хотя доктора уверены были, что удар был в голову, и смертельный, но все средства употреблены были для призвания ее к жизни. Двумя ударами раскаленного железа по обеим плечам пытались привести ее в чувство. Она еще раз, на минуту, открыла глаза и потом закрыла их навсегда [109] . Долго боролась еще материя со смертию и уже никакого морального признака жизни не было. Г-жа Перекусихина и доктора ежеминутно переменяли платки, которыми обтирали текущую из уст ее сперва желтую, а потом черную материю. Беспрерывное движение живота, который судорожно то поднимался, то опускался, возвещало только о жизни…» (курсив наш. – О. И.)³⁹⁶.

106

М.С. Перекусихина умерла 8 августа 1824 года (родилась в 1739-м).

107

Автор, несомненно, пользовался и запиской Ф.В. Ростопчина «Последний день…», где сделана аналогичная ошибка (об этом в приложении).

108

Де Санглен философски замечал по поводу предчувствий Екатерины II: «Соображая это с шуткой накануне, все заставляете меня думать, что какое-то темное предчувствие о близкой смерти беспокоило ее душу. Но как всегда, пока здоровы, крепки, мы пренебрегаем этими намеками, и дорожим ими менее, чем бы следовало. Что, если бы она поверила этому предчувствию и подумала об оставляемом ею царстве?» Следовательно, она не верила в это предчувствие или вообще его не имела.

109

А. Чарторижский сообщает такую любопытную подробность: «При приближении своего верного Захара, она открыла глаза, поднесла руку к сердцу, с выражением страшной боли, и закрыла их снова, уже навеки. Это был единственный и последний признак жизни и сознания, проявившийся в ней» (Чарторижский А. Мемуары. М., 1998. С. 93–94).

Возвращаясь к истории с кофе, приведем запись П.Ф. Карабанова, который сохранил следующий примечательный рассказ И.И. Козлова: «Екатерина чай употребляла только в болезненном состоянии, а кофий ей подавали самый крепкий, называемый мокка; его ровно фунт варили в вызолоченном кофейнике, из которого выливалось только две чашки, чрезмерная крепость умерялась большим количеством сливок». Когда секретари императрицы Г.Н. Теплов и С.М. Кузьмин, прозябнув, решили попробовать этого напитка, выпив по чашке, то «от непривычки почувствовали сильный жар, биение сердца и дрожание в руках и плечах, отчего приведены были в робость…»³⁹⁷. Не этот ли кофе спровоцировал подъем давления и, как следствие, инсульт у императрицы?! По-видимому, по этой причине она и не пила его некоторое время до этого, как рассказывал Т.П. Кирьяк.

О предчувствиях смерти у Екатерины II известно немало, но вряд ли все это в большей части соответствует действительности. Так, Н.П. Архаров рассказывал П.Ф. Карабанову, что Екатерина 23 августа 1796 года, быв у Нарышкиной и возвращаясь домой, заметила звезду, ей сопутствующую, в виду скатившуюся. По приезде во дворец она будто бы сказала рассказчику: «Вот вестница скорой смерти моей», на что Архаров ей отвечал: «Ваше величество всегда чужды были примет и предрассудков». – «Чувствую слабость сил и приметно опускаюсь», – возразила будто бы Екатерина³⁹⁸.

С.Н. Глинка приводит другое предание: за несколько дней до своей кончины, выйдя на крыльцо, увидела, как «сверкнула молния

змееобразно и рассеялась перед нею». «Это знак близкой моей смерти», – якобы промолвила императрица³⁹⁹. Масон замечал по поводу различных мистических предзнаменований кончины Екатерины II: «Мне бы не стоило упоминать здесь о предвестиях и приметах ее смерти, но поскольку чудеса все еще в моде в России, как станет понятно из дальнейшего, то справедливо будет заметить, что вечером того дня, когда императрица выехала с королем [110] к Самойлову, сверкающая звезда отделилась над ее головой от небесного свода и упала в Неву. Я могу даже (в подтверждение истинности мрачных предзнаменований) удостоверить, что об этом говорил весь город. Одни утверждали, что эта прекрасная звезда означает отъезд юной королевы [111] в Швецию; другие, указывая на то, что крепость и гробницы государей находятся неподалеку от места, где, казалось, упала звезда, говорили (по секрету и с трепетом), что это возвещает близкую смерть императрицы» [112] ⁴⁰⁰. Следует заметить, что Екатерина II, насколько нам известно, нигде не писала о предполагаемой скорой смерти и не готовилась к ней (кроме «странного завещания», о котором шла речь в первом очерке). Напротив, она была уверена, что «умрет в глубокой старости, слишком 80 лет от роду», а И.И. Шувалову в январе 1789 года заметила: «Я уверена, что, имея 60 лет, проживу еще 20-ть с несколькими годами»⁴⁰¹.

110

Шведским – Густавом IV.

111

Александры Павловны.

112

А.Т. Болотов утверждает обратное. Говоря о смерти Екатерины II, он пишет: «Известие сие было тем для всех поразительнее, что весь народ нимало не был к тому приуготовлен, ибо не было ни малейших слухов о болезни государыни» (Болотов А.Т. Памятник протекших времен или краткие исторические записки о бывших произшествиях и носившихся в народе слухах. Ч. 1–2. М., 1875. С. 161).

Наибольшую роль в приближении Екатерины II к смерти (и, вероятно, в субъективном понимании, скорой ее возможности), по воспоминаниям современников, сыграл отказ шведского короля Густава от брака с дочерью Павла Петровича, Александрой [113] . Ф.В. Ростопчин писал: «Все, окружавшие императрицу Екатерину, уверены до сих пор, что происшествия во время пребывания шведского короля в С.-Петербурге суть главною причиною удара, постигшего ее в пятый день ноября 1796 года. В тот самый день, в который следовало быть сговору великой княжны Александры Павловны, по возвращении графа Моркова от шведского короля с решительным его ответом, что он на сделанные ему предложения не согласится, известие сие столь сильно поразило императрицу, что она не могла выговорить ни одного слова и оставалась несколько минут с отверстым ртом, доколе камердинер ее, Зотов (известный под именем Захара), принес и подал ей выпить стакан воды. Но после сего случая, в течение шести недель, не было приметно ни малейшей перемены в ее здоровья. За три дня до кончины сделалась колика, но чрез сутки прошла: сию болезнь императрица совсем не признавала важною…»⁴⁰²

113

щ_вед прибыл в Россию 13 августа (по ст. ст.) 1796 года, а отбыл 22 сентября; его обручение с великой княгиней должно было состояться 11 сентября.

Сообщение Ростопчина о серьезном приступе – «отверстом рте» – подтверждается и другими свидетельствами. В.Н. Головина пишет со слов одного из главных участников переговоров – А.И. Моркова, что Екатерина II была в такой степени огорчена поведением короля, что у нее «появились все признаки апоплексического удара» [114] . Вероятно, речь идет о нарушении мозгового кровообращения, вызванном серьезным стрессом. Примечательно, что, по словам той же Головиной, нечто подобное – «нечто вроде апоплексического удара» – императрица испытала летом 1796 года, когда узнала о жестоком поступке великого князя Константина Павловича, что ее необыкновенно взволновало. Масон прибавляет немаловажную подробность в этой истории (после паралича): «В последующие дни ей приходилось делать над собой усилия, чтобы появляться на людях с обыкновенным выражением лица и не давать другим заметить, что она изнемогает от досады, причиненной ей строптивостью “маленького короля”. В силу этого кровь все сильнее приливала ей к голове, и тогда ее лицо, и без того излишне румяное, становилось то багровым, то синеватым, а ее недомогания участились»⁴⁰³.

114

П.Ф. Карабанов сохранил для нас рассказ участника событий, А.И. Мусина-Пушкина, который, в частности, сообщил следующее: «По повестке в назначенный для обручения день, при собрании всего двора, архиерей в облачении ожидал выхода императрицы, которая в порфире и короне сидела в своем кресле в кабинете, а пересылка чрез посредство Маркова (обычно его величали: Морков. – О. И.) продолжалась и выводила Екатерину из терпения; за решительным ответом послан был граф Александр Андреевич Безбородко, и долго не возвращался; она приказывает Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину туда же следовать. Безбородко встретился с ним на дворцовой лестнице и сказал: “А уже дело испорчено, король отверг, чтоб великая княжна осталась в греческим законе”. Безбородко и Марков вошли в кабинете, а Пушкин остался у дверей. Императрица, встав с места в сильном гневе, два раза тростею Маркова ударила, а Безбородко сказала: “Я проучу этого мальчишку”, потом сбросила с себя корону и, сорвав мантию, опустилась в кресла; тут сказались признаки легкого паралича и ночь проведена была в ужасном положении. На другой день, назначивши бал во дворце, Екатерина чрез силу показалась на оном, не показывая ни малейшего неудовольствия; графине Скавронской приказано было занять короля разговорами и начать с ним польской» (PC. 1871. Т. 5. С. 462).

Все это происходило на фоне ухудшавшегося здоровья императрицы, которое становилось видимо простыми глазами. А. Чарторижский писал по этому поводу: «У нее давно уже сильно опухали ноги, но она не исполняла ни одного из предписаний врачей, которым она не верила [115] . Она употребляла народные средства, которые ей хвалили ее служанки. Перенесенное ею унижение перед шведским королем было слишком чувствительным ударом для такой гордой женщины, как она. Можно сказать, что Густав IV сократил ее жизнь на несколько лет»⁴⁰⁴.

115

Ш. Массон рассказывает о болезнях Екатерины II следующее: «К концу жизни Екатерина сделалась почти безобразно толстой: ее ноги, всегда опухшие, нередко были втиснуты в открытые башмаки и по сравнению с той хорошенькой ножкой, которой некогда восхищались, казались бревнами. Знаменитый пират Ламбро Кацони… убедил ее, что знает вернейшее средство для исцеления ее ног, и сам ходил за морской водой, чтобы заставить ее ежедневно принимать холодную ножную ванну. Сначала она чувствовала себя от этого хорошо и вместе с Ламбро смеялась над советами врачей, однако вскоре ее ноги распухли еще больше, а вечера и движение, в котором она все время находилась, ухудшили дело» (Массон Ш. Указ. соч. С. 36–37). А.Т. Болотов, который, по-видимому, читал книгу Массона, сообщал еще и следующее: «О причинах таковой скоропостижной кончины носились разные слухи; но более утверждали, что произошла она от дружного затворения ран на ногах, которыми она уже давно страдала, и которые лейб-медики ее никак затворять не отваживались; но как они ей наскучили, то решилась она вверить себя какому-то медику, французу, бравшемуся ее вылечить и раны сии затворить. Он и учинил сие чрез становление ног ее или сажание всей в морскую воду; и государыня была тем так довольна, что упрекала своих лейб-медиков, что они не умели и не могли ее так долго вылечить, а помянутый лекарь вылечил ее в самое короткое время. Но наилучший ее лейб-медик Роджерсон прямо ей сказал, что он опасается, чтоб не произошло оттого бедственных последствий и самого паралича; и что он мог бы скоро вылечить, но того только поопасся. Но, монархиня смеялась только сим, по мнению ее, отговоркам; и потому никак не хотела последовать их совету и в том, чтоб кинуть из руки кровь, которая может быть спасла б ее еще на несколько времени, как о том писано было в иностранных газетах, где упоминалось вкупе, что у государыни были опухлые ноги, что она принимала от того лекарства, но что стала чувствовать оттого частые колики, от которых наконец она и скончалась» (Болотов А.Т. Памятник протекших времен… С. 161–162).

Любопытные воспоминания оставил нам С.А. Тучков. Он писал:

«За несколько дней до кончины императрицы был я представлен ее величеству и благодарил за чин артиллерии майора. Величественный, вместе милостивый ее прием произвел немалое на меня впечатление. Возвратясь от двора к отцу моему, между прочими разговорами сказал я: “О, как, думаю я, была прекрасна императрица в молодых летах, когда и теперь приметил я, что немногие из молодых имеют такой быстрый взгляд и такой прекрасный цвет лица”. Отец мой, слыша сии слова, тяжело вздохнул и, по некотором молчании, сказал: “Этот прекрасный цвет лица всех нас заставляет страшиться”.