Петр III. Загадка смерти

Иванов Олег Леонидович

По первому из вероятных пунктов совещания ответ дал Роджерсон, поэтому собравшиеся должны были приступить ко второму. Весьма вероятно, что с конца 80-х годов Екатерина утвердилась в мысли устранить Павла Петровича от престола. Императором должен был стать любимый внук – Александр Павлович. Ш. Массон, хорошо знавший придворные обстоятельства, в своих записках особо подчеркнул следующие слова: «…К счастью для Павла, она навсегда потеряла дар речи». В другом месте своих мемуаров тот же автор писал: «Смерть застигла Екатерину врасплох. Для тех, кто знал ее двор и ненависть, к несчастью, столь прочно установившуюся между матерью и сыном, было очевидно, что она жаждала назначить себе другого преемника. Ужас, охватывавший ее при мысли о собственной кончине и закате ее царствования (этого она страшилась более всего), и смерть Потемкина помешали ей осуществить этот проект, пока для этого еще оставалось время, или же утвердить его посредством завещания. Молодость великого князя Александра и еще более доброта его ума и сердца были другим препятствием на пути воплощения ее замысла…Если бы он пожелал, если бы Екатерина могла вымолвить перед смертью одно только слово, то Павел, по всей видимости, не царствовал бы. Он был ненавистен и страшен для всех его знавших, и кто бы поддержал его? На какие права он сослался бы? Если русские не имеют никакого прочного права, то их самодержцы обладают им еще в меньшей степени…» (курсив наш. – О. И.). Что касается роли в этом деле князя Г.А. Потемкина, то Масон прибавлял: «Многие были убеждены, что она намеревалась опереться на Потемкина, чтобы лишить наследства Павла. Александр был бы провозглашен царевичем в то самое время, что Потемкин –

властелином Тавриды»⁴¹⁸. А вот что сообщал по этому поводу П.В. Долгоруков: «Граф Петр Александрович Толстой, бывший генерал-адъютант Павла, рассказывал мне слышанное им уже в царствование Александра I от двух лиц весьма друг другу враждебных, но одинаково хорошо имевших средство знать придворные секреты, а именно от Вас. Степ. Попова, правителя канцелярии Потемкина, и от графа Кутайсова, что если бы не умер Потемкин, то Александр Павлович по достижении 16-ти летнего возраста был бы объявлен наследником, а Павла бы Екатерина и Потемкин принудили к отречению от престола в таком случае, что при его трусости, было весьма возможным. Он же рассказывал мне, что в Сенате и в Синоде лежали какие-то запечатанные пакеты, коих содержание ему, графу Толстому, было и осталось неизвестным, и что было приказание вскрыть эти пакеты в день смерти Екатерины. Об этом Безбородко уведомил Павла, пока еще Екатерина лежала в своем продолжительном предсмертном хрипении; пакеты были тотчас вытребованы Павлом; генерал-прокурор граф Самойлов отставлен и заменен братом Павлова друга кн. Алексеем Куракиным, а Безбородко осыпан наградами. Вспомните место из записок Ростопчина, где он описывает, с каким трепетом Безбородко вошел к докладу у Павла и с каким торжеством вышел…»⁴¹⁹ Павел Петрович, несомненно, знал обо всем этом. Л.-Ф. Сегюр рассказывал следующее об одном из разговоров с великим князем: «В течение нескольких часов он говорил со мной почти исключительно о мнимых обидах со стороны императрицы и князя Потемкина, о неприятных сторонах его положения, о страхе, с которым относились к нему, и о печальной участи, которую готовил ему двор, привыкший желать и переносить лишь владычество женщин: печальная судьба его отца пугала его; он постоянно думал о ней; это была его господствующая мысль». Граф Р. Дама также указывает, что Павел Петрович ненавидел князя Потемкина⁴²⁰. Это чувство не проходило с годами. Е.Ф. Комаровский передает слова Павла I, обращенные к сыну, предложившему образец военной формы, напоминавшей екатерининскую: «Я вижу, ты хочешь ввести потемкинскую одежду в мою армию, чтобы они (солдаты. – О. И.) шли с глаз моих долой, – и сам вышел из комнаты, где находились образцовые»⁴²¹. А вот слова, якобы сказанные Павлом Петровичем Л.Н. Энгельгардту, сообщившему, что он был адъютантом Г.А. Потемкина. «Тьфу, в какие ты попал знатные люди; да как ты не сделался негодяем, как все при нем бывшие? Видно, много в тебе доброго, что уцелел и сделался мне хорошим слугою»⁴²².

Масону вторит А.Т. Болотов (возможно, читавший его воспоминания): «Впрочем неизвестно, – пишет он, – может быть, все сие случилось еще к лучшему, и что провидение и промысел Божеский восхотел оказать тем особливую ко всем россиянам милость, что устроил и расположил конец сей великой монархини точно сим, а не иным образом. Ежели б имела она обыкновенное жизни своей окончание и не столь скоропостижное, а с предшествующей наперед и несколько недель, или хотя дней, продолжающейся болезнею, если бы пресечение жизни не было столь дружное, а медлительное, с употреблением до самого конца жизни всех чувств, всего разума, памяти и языка, – то почему знать? – может быть, произошло бы что-нибудь при сем конце жизни такое, что произвело бы в государстве печальные и бедственные какие-нибудь последствия или бы какие несогласия и беспокойства, неприятные всем россиянам. Носившаяся до того молва, якобы не намерена она была оставить престол свой своему сыну, а в наследники по себе назначала своего внука, – подавала повод многим опасаться, чтоб что-нибудь подобного при кончине государыни ни воспоследовало. И все содрогались от одного помышления о том»⁴²³.

Если это было действительно так, то можно утверждать, что свою волю Екатерина оформила документально, то есть в форме манифестов или завещания. Как человек предусмотрительный, она, вероятно, не исключала и своей неожиданной смерти. Документы должны были находиться в надежных руках, и, скорее всего, не в одних. В этом отношении важно воспоминание Г.Р. Державина: «Граф Безбородко, выпросись в отпуск в Москву и откланявшись с императрицею, вышед из кабинета ее, зазвал Державина в темную перегородку, бывшую в секретарской комнате, и на ухо сказал ему, что императрица приказала ему отдать некоторые секретные бумаги, касательно до великого князя: то как пришлет он к нему после обеда, чтобы пожаловал и принял у него; но неизвестно для чего, никого не прислав, уехал в Москву, и с тех пор Державин ни от кого ничего не слыхал о секретных бумагах. Догадываются некоторые тонкие царедворцы, что оне те самые были, за открытие которых, по вступлении на престол императора Павла, осыпан он (Безбородко. – О. И.) от него благодеяниями и пожалован князем. Впрочем, с достоверностию о сем здесь говорить не можно; а иногда другие, имеющие лучшие основания, о том всю правду откроют свету» (курсив наш. – О. И.)⁴²⁴. Тут Державин последовал своему же афоризму: «Отдаленные времена покрыты тьмою, а описывать дела веку своему – подвергаться опасности»⁴²⁵. Правда, в объяснениях к своим сочинениям Державин записал: «Сколько известно, было завещание, сделанное императрицей Екатериной, чтобы после нее царствовать внуку ее, Александру Павловичу». Сам Державин в «Записках» говорит о том, что Павел Петрович «воцарился по наследству законно»⁴²⁶. Но когда время Павла I прошло и на престол вступил Александр Павлович, Г.Р. Державин высказался по этому поводу в стихотворении «На восшествие на престол императора Александра I» несколько иначе. Екатерина II на небе обращается к русским со следующими словами:

Се небо ныне посылаетВам внука моего в царя.Внимать вы прежде не хотелиИ презрели мою любовь,Вы сами от себя терпели:Я ныне вас спасаю вновь.

Комментируя другие строки упомянутого стихотворения, Державин в «Объяснениях» на свои сочинения писал: «“Мои предвестья велегласны / Уже сбылись… / Умолк рев Норда сиповатый, / Закрылся грозный, страшный взгляд”. – Сии 4 стиха относятся к оде “На рождение в севере порфирородного отрока”, в 3-й части напечатанной, где изображается Борей с седыми волосами, который прогоняется взглядом новорожденного. Неприятели автора растолковывали, что последними двумя стихами описывается портрет императора Павла, который имел и страшный взгляд и сиповатый голос, и сие довели до императрицы Марии Федоровны [118] ; автор ответствовал, что могут думать как хотят; но стихи сии относятся до вышесказанной оды. По сей однако причине бывший тогда генерал-прокурор Беклешов запретил цензуре пропускать сию оду, и потому она тогда напечатана не была; однако ж император автору за нее прислал в подарок перстень брильянтовый, стоящий 5 тысяч рублей, и после, когда императрица Елизавета Алексеевна, любопытствуя прочесть письменные авторовы сочинения, в числе которых и сия ода была, никакого на ней примечания не сделала, а притом переведена она тогда же князем Белосельским на французский язык и немецкий и на прочие; то автор уже и не мог ее не поместить в издании 1808»⁴²⁷. Правда, рассказывали, что Трощинский, занявший важный пост при Александре, во время присутствия в Сенате отозвал поэта в сторону и передал ему волю императора, чтобы он не только не печатал оды, но и не давал с нее списков. Державин с огорчением возразил, что едва ли государь приказал сообщить ему это повеление в Сенате. «Да, – отвечал будто бы Трощинский, – ежели бы существовала тайная, то вы там услышали бы это; но мне не было назначено ни время, ни место». По другому преданию, Александр, получив оду Державина, сказал: «Пусть он вспомнит, что писал при восшествии на престол моего отца»⁴²⁸.

118

Г.Р. Державин этими стихами навлек на себя сильное неудовольствие со стороны вдовствующей императрицы

Марии Федоровны.

Если Безбородко не отдал на самом деле важнейшие династические бумаги Державину, то, следовательно, оставил бы их у себя или нашел лучшую кандидатуру. «Другие», да и родственники самого Безбородко по этому поводу не молчали. Так, П.И. Бартенев об упомянутых документах сообщал: «Есть предание, идущее от князя Безбородки, что бумаги по этому предмету были подписаны важнейшими государственными лицами, в том числе Суворовым и Румянцевым-Задунайским…»⁴²⁹ Немилость Павла к первому и внезапная кончина второго тотчас, как он узнал о восшествии на престол Павла, произошли будто бы вследствие этого [119] . По другому преданию, соответствующие бумаги хранились и у обер-прокурора Святейшего синода графа А.И. Пушкина, который их, как и Безбородко, уничтожил (об этом рассказывали его дочери – княгиня Е.А. Оболенская и С.А. Шаховская)⁴³⁰.

119

С.А. Тучков писал по поводу смерти выдающегося полководца: «Фельдмаршал Румянцев в престарелых летах сделался пред тем несколько нездоров и не выходил из дома. Брат мой и некоторые другие господа были тогда при нем. Он сидел в креслах и довольно спокойно разговаривал о разных предметах, как вдруг сказали ему: “Приехал к вам фельдъегерь”. – “Откуда? – спросил он. – Из Берлина?” – “Нет, – отвечали ему, – из Петербурга”. – “Знаю, что это значит, велите ему войти ко мне”. Вслед за сим явился человек в необыкновенной для всех одежде, совершенно в прусском мундире. Он подал письмо графу, который, приняв оное, просил других распечатать и прочитать ему. Оно содержало известие о кончине императрицы и о вступлении на трон Павла I. Сколько фельдмаршал Румянцев не испытал несправедливостей от Екатерины, а паче от ее любимцев, но любовь к отечеству была в нем очень сильна. Поэтому, предугадывая духом все несчастия, угрожающие России от Павла и его потомков, он был столь поражен сим предвидением, что во время чтения сего письма постиг его паралич, от которого лишился он жизни. Хотя императору Павлу подробно было донесено о сем происшествии, однако же, для уважения повелел он почтить память сего полководца общим трехдневным трауром при дворе и в войске» (Тучков С.А. Золотой век Екатерины Великой. С. 271–272).

В конце XVIII столетия по рукам ходила рукопись под заглавием «Екатерина в полях Елисейских», в которой особо рассматривался поступок Безбородко. Е.П. Карнович рассказывает: «Неизвестный автор изображает царство мертвых, куда прилетают души умерших русских людей, чтобы здесь по воле Зевеса поступить под начальство Екатерины, сопричисленной богами к их сонму. Екатерина требует к себе Безбородко и напоминает этому “недостойному рабу” своему, что ему была поручена тайна кабинета, что чрез него должно было осуществиться важное намерение государыни – восшествие на престол внука ее императора Александра Павловича и что относящийся к тому акт был подписан ею и соучастниками упомянутой тайны. “Ты изменил моей доверенности, – упрекает Екатерина Безбородко, – не обнародовал его после моей смерти”. В свою очередь Безбородко в таких словах оправдывается перед Екатериною: “Еще до приезда в Петербург из Гатчины наследника я собрал Совет, прочел акт о возведении внука твоего. Те, которые о сем знали, стояли в молчании; а кто в первый раз о сем услышал, отозвались невозможностью исполнения. Первый, подписавшийся за тобою к оному, митрополит Платон подал голос в пользу Павла, и прочие ему последовали”. “Правда, – объясняется далее Безбородко, – ежели судить строго, я, конечно, должен бы был умереть, исполняя твою волю. Знаю и то, что дела мои и совесть мою судить будет Великая Екатерина, которой человеколюбивое сердце умеет отличать невольное преступление от умышленного”. Несмотря на такое льстивое оправдание, Екатерина отослала, однако, от себя Безбородко, приказав призвать к себе митрополита Платона. Выслушав от него указания “на время, обстоятельства и Павла”, она удалила и его, приказав, чтобы он ей никогда на глаза не показывался» (курсив наш. – О. И.)⁴³¹. Примечательно, что, согласно этой версии, Совет собирает не П.А. Зубов или Н.И. Салтыков, а Безбородко и что первым, кто решил вызвать Павла Петровича, был митрополит Платон, что противоречит версии Ростопчина.

Доказательством упомянутой версии являются немыслимые награды, которые получил А.А. Безбородко со дня воцарения сына Екатерины II: княжеский титул, 16 тысяч душ крестьян, 80 тысяч десятин земли, пожалование портрета Павла, никому в течение первых трех лет не данного, возведение матери его в статс-дамы и т. д. и т. д. Все это, конечно, не может быть объяснено выдающимися деловыми качествами Александра Андреевича или резкими сменами настроения Павла, который, как утверждает Ростопчин, даже ненавидел одно время Безбородко⁴³². Примечательно, что когда император узнал о смерти последнего, то он будто бы произнес: «У меня все Безбородки». Предателей, как правило, не особенно уважают даже те, кто пользуются их услугами.

Н.И. Григорович писал во 2-м томе своего фундаментального исследования о А.А. Безбородко: «…В настоящее время, пока не откроется каких-нибудь новых документов, которые снимут с Безбородки обвинение в нарушении воли покойной императрицы, приходится допустить, что он, уступая силе обстоятельств, доставил Павлу получить приготовленный Екатериною акт устранения его от престола и вступить на престол вслед за не желавшей этого покойною его родительницею»⁴³³.

Однако всему сказанному тут противоречит изменение отношения императрицы к Безбородко в последние годы ее жизни. Известно, что он после смерти князя Потемкина занялся мирными переговорами с турками. Мир был заключен, и он возвратился в Петербург 10 марта 1792 года. Однако там за его отсутствием происходили важные события. Многие дела, которыми занимался Безбородко, перешли к П.А. Зубову. Еще 16 октября 1792 года А.В. Храповицкий записал в своем дневнике: «Граф. Ал. Андреевич Безбородко поехал пред полуднем, и, со мною прощаясь, дружески просил о корреспонденции, и в то же время, обманывая меня относительно производства всех дел, обманул и себя, не предузнав Зубова влияние, а я скоро увидел собственноручную ее величества записку, по коей заключил, что во всем опрутся на Зубова и что самое последствие времени доказало»⁴³⁴. А «дуралеюшка» Зубов взял все под свои руки. 12 марта он был пожалован в генерал-поручики и генерал-адъютанты. А.В. Храповицкий, записывая это в своем дневнике, начал словами: «Действие графского приезда…»⁴³⁵

По словам А.Р. Воронцова, писавшего 14 мая 1792 года к брату в Лондон, «Безбородко отсутствием своим приобрел славу имени, но сей случай лишил его прежней мочи в делах, ибо господин Зубов, в его отлучку, вступя во все экспедиции, удерживает их в своих руках, а на удел Александру Андреевичу мало что остается, и то почти для одной формы». Сам Безбородко так объяснял свое положение С.Р. Воронцову: «Когда я, из единого, конечно, усердия к отечеству, напросился на поездку в армию, и я тогда думал, что моя отлучка даст повод к разделению дел многочисленных и силы человеческие, паче же в моих летах и здоровье, превышающих, то был спокоен, полагая, что успех моей комиссии даст мне повод поставить себя так, что ежели угодно, я буду отправлять только самые важнейшие дела и найду для себя превеликое облегчение, сходное с чином, с состоянием и службою моими». Далее Безбородко, упомянув о том, что он, исполняя волю государыни, поспешил приехать в Петербург, продолжает: «Но что нашел я? Нашел я идею сделать из Зубова в глазах публики делового человека. Хотели, чтоб я по делам с ним сносился; намекали, чтоб я с ним о том, о другом поговорил, т. е., чтоб я пошел к нему. Но вы знаете, что я и к покойному (князю Г.А. Потемкину. – О. И.) не учащал, даже и тогда, когда обстоятельства нас в самое тесное согласие привели. Вышло после на поверку, что вся дрянь, как-то: сенатские доклады, частные дела, словом сказать все неприятное, заботы требующее и ни чести, ни славы за собою не влекущее, на меня взвалены, а, например, дела нынешние польские, которые имеют связанные с собою распоряжения по армиям, достались г. Зубову».

В письме своем к С.Р. Воронцову Безбородко жалуется на то, что заслуги его по заключении Ясского мира малоприметны при дворе и что его хотят поставить на один уровень с Турчаниновым, Державиным и Храповицким⁴³⁶. В откровенном разговоре с последним Безбородко, говоря о решениях Екатерины II, заметил, что «приметно во всем недоверие, стараются всех ссорить; его бумаги отдают Попову, а по которым докладывал Попов, отданы графу (то есть Безбородко. – О. И.)…»⁴³⁷. Попытки Безбородко восстановить свое прежнее значение не удавались. Более того, это породило неудовольствие у самой императрицы.