Питерские каникулы
Шрифт:
– Ну ладно, - говорит Герман, - значит, будешь у нас работать в качестве кондиционера. Это нам сейчас, сам видишь, позарез нужно. Жара. Приходи послезавтра на акцию. В десять утра. Первый раз взносы можешь не приносить.
– А я и не собирался, - сказал я, да и пошел.
Только прошел домиков пять, слышу сзади топот, и Варька меня догоняет.
– Эй!
– кричит.
– Эй, ты!
Я не отзываюсь.
– Ну, как тебя там!
Я не отзываюсь. Варька забежала вперед, - ноги у нее были пыльные, но сама она вся свежая, как клубника, и что-то было в ней очень справедливое,
– Ну, короче, ты, короче, чего, не местный?
– Не местный, - сказал я достойно, - сами ми не здешные. А что, собственно?..
– Да у тебя что, уши отсохли?
– кричит Варька.
И тут я дотумкал.
– А-а!
– кричу.
– Земеля! Ура-а!
– Я вэээбще-то питерская, - важно поправилась Варька, - одначе...
– У-у-у!
– завопил я в полнейшем восторге и стал Варьку обнимать, правда, осторожно.
И от нее, как и от Катерины, даже в эту жару не пахло подмышками или носками, а пахло неожиданно зимними и темными запахами: не то чем-то цитрусовым, не то просто резким синим ветром.
4
Бабушка вечером подошла, поджав ручки на животе, и сказала:
– Егор!
– Что?
– Ты зачем сюда приехал?
Она прекрасно знала, зачем я приехал, а вопросом своим хотела сказать: "Ты, Егор, дурак, не учишь физику и никуда не поступишь". Поэтому я ответил:
– Я все знаю. Я взял с собой учебник. Он распространяет вокруг себя ауру. Не волнуйся, тебе вредно.
Бабушка укоризненно сжала красные губы.
– Ты хоть решил куда поступать?
– Решил, - сказал я.
– Вот тебе мои документы, завтра отксерокопируешь их и отнесешь, ну, в одно место.
– Не нукай, не запряг!
– в полный голос завопила бабушка.
– Вот сейчас выгоню тебя по одному месту поганой метлой, будешь знать!
Я прирожденный начальник. Если человек орет на тебя, значит, сейчас будет подчиняться.
– Ну, согласись, - говорила бабушка полчаса спустя, вымазывая пальцем банку из-под сметаны, - что надо учить физику. Вот ты сейчас свежий, вот поди и поучи.
В комнате, где меня поселили, на полу повсюду лежали чемоданы с тряпками и игрушками, всякие сломанные шмудаки - пульты от телевизоров, игры "тетрис", безногое буратино. Все это усеивало пол, а поверху хлам припудривала пыль. На уродливом шкафу тоже пылилось что-то очень пластмассовое. Зато окно было большое, с медными ручками, в три рамы, и за ним стоял прозрачный жаркий воздух. Он становился все зеленее, как будто дом опускался на дно. Я лег на раскладушку. Учебник физики просился в руки. Я решил помучить его ожиданием.
Вот, подумал я, - лежу здесь, практически почти учу физику. А на фиг мне эта физика? Может быть, я по природе приспособлен к чему-то лучше, чем к физике? Просто в нашем отстойном городишке, в нашем Каменном угле, принято, чтобы те мальчики, которые не хотят идти в армию, становились инженерами. Вот и все. С другой стороны, если рассудить здраво, все тройки в моем аттестате совершенно одинаково круглы. Кроме четверки по физкультуре. Эмбарас ан ришас. Теперь в институте будет то же самое. Вот выучусь, мечтал я тоскливо, - буду
Нет, воскликнул я про себя, нехорошо так себя настраивать! Не так! У меня будет не толстая, а пухленькая жена! Жена-пампушечка! Я буду навешивать на столбы провода, это напряженная работа, от меня будет каждый вечер пахнуть током... в сумерках я крадусь по проспекту Ленина в кирзачах, из карманов у меня торчат вороха денег... откуда вороха?.. по десятке разменяю, и будут... Это будет суровая жизнь, со столба видно Каменный пояс, и весь я буду похож на героя наших краев Василия Никитича Татищева. Я - наводнение! Я выше ординара. Меня купят выше номинала. Я - много обещающий!..
В этот критический момент надо мной в последний раз мелькнул дневной свет, я уснул, и мне стали сниться идиотские сны.
Мне снилось, что мы с Катей стоим на лестничной площадке, а за окном не жара, а зима. Катя курит, причем дым вываливается у нее изо рта большими клейкими кусками. Лицо у нее состоит из четырех неравных частей, как будто ее голову разбили, как вазу, а потом обезжирили поверхность и склеили. Я стою рядом и хочу ее обнять-поцеловать, но мне мешает дым, и к тому же я боюсь, что лицо у нее расклеится от слюны.
Потом будто бы пришла Варя, я ее тоже хотел обнять-поцеловать (вот такой сон был эротический), но девчонки вдруг повели себя очень агрессивно. Они повалили меня на пол и стали лить в меня одновременно из четырех кувшинов различные жидкости, заставляя эмпирически, горлом, измерять их плотность. Их было целых четыре, и всякая звучала по-разному, отчего несколько звуков сливалось в один, как в песнях, когда поют на четыре голоса каждый свое. И мне стало очень хреново. Горло не вмещало всю эту дрянь, я стал задыхаться и проснулся.
Кругом было видно только жару и темноту; по полу, правда, тянуло гнилой свежестью, если можно так сказать. Я отдышался и опять стал спать.
Лучше бы я не спал, но я не мог удержаться. Сны, снившиеся мне во второй половине ночи, отличались неприличными подробностями. Если Фрейд прав насчет снов, то мне пора в психушку. Самое невинное: кот пил у меня из грудей молоко, а потом выяснилось, что это Чубайс в женском платье.
Утром я проснулся с трудом, хотя шел дождь, нисколько не посвежело. Я посмотрел при жарком сером свете неба (рваные тучи цеплялись за кресты церкви) на свой живот. Он был мертвенно бледен, и я понял, что разлагаюсь. Однако надо было идти на митинг.
5
Митинг дыбороссов должен был происходить на углу Конюшенной и Невского в десять утра. В без пяти десять я подошел на угол. В десять часов десять минут я забеспокоился. Вообще-то, додумался я, митинг тут проводить абсолютно негде. Во-первых, нет тени. А во-вторых, абсолютно нет почвы. Ландшафт был изрезан траншеями и рвами, то там, то сям пролетали булыжники, тужились трактора, матерились какие-то цыганские работники. Все тряслось, шум стоял до небес. Иностранцы и народ целенаправленно бежали через траншеи по досточкам. Земля под асфальтом была похожа на начинку голубцов: бежевое мясо и белый рис.