Питерские каникулы
Шрифт:
Я еще раз пригляделся и решил пройтись по Невскому в другую сторону: может, кого-нибудь встречу. Вскоре моя предприимчивость победила. На следующем же углу, на ровной гранитной поверхности, в тени огромного тополя, я увидел орды народу под разноцветными флагами.
Слева стояли те, что на "К": красные перцы и крутые яйцы. Справа стояли россияне для русских. Коммунисты совестливо молчали, бритоголовые угрюмо топали и произносили свои речевки, - все они, бритоголовые, были грязны и неухожены. Один из них стоял совсем близко ко мне. Голые ноги заканчивались
Посередине между этими двумя толпами выпендривались мои товарищи по партии. Их было мало, всего-то пять человек, но как! Мишка на серединке крутился на макушке под овации толпы, и выделывал всякие рискованные штуки. Три более взрослых члена стояли, держась за трехцветное знамя.
– Эй, - сказал я, подойдя, - а я ваш.
– Что-то мы тебя не знаем, - сказали члены подозрительно.
– Нас всего-то раз, два и обчелся.
Так бы меня и выгнали, но тут подбежала Александра Александровна, потрясая браслетами.
– А-а-а!
– радостно закричала она.
– Егор пришел! Сейчас мы его к делу приставим. Будешь раздавать талоны на свободу слова!
Александра Александровна дала мне десять талонов, и мы пошли их раздавать. На талонах было написано: "Талон на свободу слова. Дает право обладателю произнести одно из нижеперечисленных слов". Ниже перечислялись всякие приличные слова: Путин, губернатор, Чечня, бандит, беспредел и взяточник. Я раздавал просто так, а Катя бойко выкликала:
– Вождя под землю!
– Похороним дедушку!
– Долой язычество!
Тут до меня дошло, что, наверное, Катя имеет в виду Ленина. Честно говоря, я против похорон. Ведь я его еще не видел. Но в принципе это, конечно, позор, и Кате я завидовал: мне хотелось тоже что-нибудь крикнуть, да в голову ничего не приходило, кроме стиха "святая ревность гражданина".
А Мишка все крутился. Первоначально все было, наверное, задумано, чтобы привлекать внимание к митингу, но потом Мишка его даже отвлек. Коммунисты, бритоголовые, прохожие - все смотрели только на него. Члены так загляделись, что опустили трехцветный флаг на землю, и кто-то из посторонних уже кинул на него пять рублей.
– Да чо вы смотрите!
– заорал тут один бритоголовый.
– Они же тут все жиды!
Бритоголовые пошли на коммунистов. Те замахали авоськами и отступили. Бритоголовые начали драку. Коммунистический дед, брякая орденами, наскакивал на него и азартно кричал:
– Бей фашистов!
С перекрестка уже бежали менты. На нас никто не обращал внимания. Грянула пушка с крепости, сгустился мрак и пошел горячий проливной дождь; молния хряськнула в тополь, и тот аккуратно лег поперек Невского; дыбороссы собрали флаг, Мишка поспешно спрятал выручку, и мы побежали под навес, на котором было написано: "Балтика".
– А!
– кричал в красной темноте среди грома Мишка.
– Как я?!
Но никто не поддержал его, потому что вообще трудно находиться в обществе гения. А Мишка, конечно, был гений. Он сидел
– Ну, давайте обсудим план дальнейших действий, - предложил толстый старый член Валера.
По плану Валеры, который он, двигая бровями, нам изложил, выходило, что есть три пути, прокладываемые в сумраке белой ночи: один вел в кабак, другой - в кабак на Неве, третий - в магазин, а потом в штаб-квартиру.
– У нас плюрализм, - сказал наконец Мишка.
– Это значит, что будет все, как я сказал. То есть мы скинемся и пойдем на Неву. Там романтично и есть где поссать.
– Фу, какой ты пошлый!
– немедленно вскричала Катерина.
Я поддержал ее, и мы пошли в другую сторону, но пришли все равно к Неве - туда волокла нас бурная толпа.
До того я никогда не видел настоящей питерской белой ночи. Сквозь оливье пробираешься ты в ней, сквозь разноцветное оливье, накромсанное кусочками разной формы: тут круглый горох, и квадратная колбаса, и аморфная картошка, и все в светлом тенистом майонезе. К небу прилипли таинственные, мокрые покровы. Солнце в желтом дыму качалось за крепостью, - нетрудно было поверить, что оно - звезда. А еще в Питере были какие-то абсолютно остервенелые выпускники.
– Ура!
– ревели они жуткими голосами, катаясь друг на друге.
– Мы дожили!
То одна, то другая патлатая голова металась передо мной на фоне яркого, светлого неба. Я оглянулся: Катя презрительно курила.
– Мне кажется, - указал я ей, - что ты все время о чем-то думаешь.
– А ты - не думаешь?
– Я - нет, - честно признался я, растолкал толпу и побежал в кусты мимо пьяных теней.
Кусты колыхались неподалеку от Эрмитажа. Я вбежал в них и в панике не заметил, что напротив меня пристроился еще кто-то.
– Стой, кто идет!
– засвистели менты, и затопали, и окружили кусты.
В блестящей темноте я вырвался на свободу; Дворцовый мост поднимался под общее улюлюканье. Мишку я нашел возле хилой лошади.
– Прокатиться, - хриплым голосом сказала девица.
Люблю ездить на лошадях.
– А почем?
– спросил я.
– Смотря, - пожала плечами девица.
Лошадь была ничего. Я сел на нее, наддал, и она поскакала. Народ почему-то шарахался, хотя я ехал не так уж быстро. За мной сквозь толпу гнались Мишка и хозяйка лошади.
– Он губернаторский племянник, - доносились до меня Мишкины враки.
– С него больше шестидесяти рублей брать нельзя.
– Чего? А шестьсот не хочешь за такую езду?
Услышав сумму, я обалдел, наддал лошадке, и та рванула сквозь толпу прямо на ментов, которые как раз расставили руки, говоря:
– Ага! Вот он, кустарный писун!
Рядом с Эрмитажем на площади, кажется, строили какой-то дом, по крайней мере, котлован уже вырыли. В кромешной темноте мы вдвоем с лошадью пронеслись по дну котлована. Посередине стояла для ориентира невысокая колонна, на вершине которой темнела фигура прораба.