Питерские каникулы

Букша Ксения Сергеевна

– Ну, стой, - шепнул я лошади, привязал ее к колонне и метнулся назад.

Народу уже поубавилось; Мишка опять крутился на голове, перед ним в пыли сипло звенели пятаки. Из-за всей этой беготни пиво во мне взболталось, и опять захотелось в кусты. Я наехал на Мишку.

– Ты говорил, - обидчиво сказал я, - что около Невы есть туалеты.

– Я не так говорил, - лапая ладошками землю, ответил Мишка, - я говорил, что тут есть где поссать...

– Ну и где же?

– Умный человек всегда найдет, - сказал Мишка.

Уже

начало неприятно белеть небо. В этом новом свете я увидел: на волнах у каменных ступеней качался катер. На боку у катера было выведено: "Чекист".

– Вон, - указал я, - там катер, называется "Чекист". Не нассать ли мне на него?

– Пожалуйста, - позволил Мишка.

Катер сильно качался, но мне удалось сделать свои дела; потом я сделал шаг назад и опрокинулся в воду, причем пришелся прямо вертикально к поверхности Невы, отчего ноги мои перелетели через голову. Несколько секунд я очумело хлебал воду, потом резко вынырнул и обнаружил, что Нева полна долларами. Экскурсовод стоял на катере и крыл меня по матери. Катерина стояла на берегу, ерошила прическу и заливисто курила.

"Все-то у меня не слава Богу", - подумал я досадно. Лошадиные подвиги Катерина не видела, а вот как я в воду упал - это пожалуйста, завсегда.

– Десять долларов, - сказал я, вваливаясь в квартиру, бабушке. Заработал честным трудом!

– Каким таким честным трудом?
– подозрительно спросила бабушка, зевая.

– Из Невы человека спас!
– гордо ответил я.

– Очень хорошо, - не слушая, сказала бабушка, - иди же спать.

Я глянул на часы. Время подходило к десяти.

– Извини, - говорю, - мне на митинг опять пора.

– На какой митник-магнитник?
– проснулась бабушка.
– А физику когда учить будешь?

– Ну, спроси меня что-нибудь по физике, - предложил я, не расшнуровывая кроссовок.

Бабушка растерялась и рассердилась.

– Да пошел ты со своей физикой, - высказалась она и отправилась смотреть телевизор; а я крутнулся, ссыпался по лестнице и побежал на митинг выдемборцев.

Я не опасался, что встречу кого-нибудь из дыбороссов; по моим расчетам, все они должны были отсыпаться в домах. Ведь только я так крут, только я двухпартиен.

6

В отличие от вчерашнего, митинг выдемборцев я нашел сразу: по вождю Пармену. Он торчал бородатой макушкой назад и вверх, стоя на ящиках из-под капусты, а Варька и кривоногий Герман придерживали эти ящики, чтобы они не разлетелись. В руке у Пармена была газета "Справедливость": он использовал ее в качестве матюгальника. Из горла Пармена вырывались речи.

– Наши чиновники - взяточники и воры!
– кричал Пармен.
– Но мы-то знаем, где собака порылась! Хозяйственная политика, при которой трехсотлетия приходится ждать триста лет, преступна!

Народ останавливался послушать Пармена. Варька сразу заметила меня и быстренько приплела к делу:

–

Слушай, землячок, принеси-ка нам мороженого. Ужасть как жарко.

В самом деле, жара была хуже прежнего. Земля вся пылала, народ еле шел, и даже фонтан в полукруге собора был какой-то приторный.

Я зажал в руке деньги и помчался покупать мороженое. Оно стоило пять рублей. Я вручил продавщице две десятки и попросил четыре стаканчика. Продавщица выдала товар, а потом дала мне семь рублей сдачи. Я бестрепетно принял их и потребовал у нее еще два стаканчика. Продавщица подозрительно покосилась на меня, смахнула пот с усиков, выдала еще два и уже как-то свирепо дала пять рублей сдачи.

– Еще один можно?

– А сразу, молодой человек, вы не могли?
– прорвалась продавщица, но стаканчик все-таки дала.

Итак, я оказался обладателем семи стаканчиков мороженого. Они стремительно таяли. Нести их было трудно, но я донес.

– Ждри, - объявил я Варьке.

Я решил с ней не церемониться, раз она моя землячка.

Варька взяла один, Герман - другой, третий я. Но оставалось четыре штуки.

– Пармену дайте, - предложила Варька.

– Ты дура, - заявил Герман.
– Раздайте народу!

Я решил выполнить волю партии немедленно. Слушали Пармена примерно шесть человек, остальные останавливались и уходили. Я задержал нескольких из них и вручил им по мороженому. Тут же образовалась толпа, преимущественно из старушек. Тут же стояла и моя бабушка. Меня она не видела, потому что все время задумчиво смотрела на Пармена. А тот разорялся:

– Преступная хозяйственная политика! Своекорыстно! Зарыл деньги!

Варька тут меня в бок толкнула и говорит:

– Слушай, ты заметил, они мороженое любят.

– Его сейчас все любят, - возразил я.
– Там, кстати, продавщица какая-то тормозная, может, беременная. Сдачи дает больше чем надо.

Варька проследила долгим взглядом из-под некрашеных ресниц, потопала серым сандаликом, да и говорит:

– А давай лоток у ней скрадем и сюда поставим.

– А давай, - говорю.
– Ты ее будешь отвлекать, а я лоток через улицу перевезу и закрою российским флагом.

Варька бегом метнулась на ту сторону Невского, я тихо за ней, к тумбе холодной прислонился. Варька, хитрющая, к продавщице подкатилась и что-то ей на ушко зашептала. Предположительно:

– У вас дома утюг горит.

Или:

– Менты запретили есть мороженое и всех штрафуют.

Или еще что что-то, не знаю, а только продавщица ахнула, гикнула и помчалась, хлопая тапками, за угол; тут-то я вылетел из засады, и мы с Варькой, давясь от смеха, покатили лоток через Невский. Надо сказать, что с непривычки нам было тяжело, и мы даже провели несколько не самых приятных минут, когда застряли последи Невского на красный свет, а машины на нас громко бибикали.

– А может, назад?
– затрусила Варька в тот миг.