Плохая мать

Жнец Анна

Но теперь-то я знаю: любая стена способна рухнуть тебе на голову. 

— Почему не признался? 

Максим делает страшное лицо.

— Я был мелким, и ты меня пугала.

Смеёмся. Допиваем чай. Вспоминаем забавные случаи из детства, словно боимся рассказывать о себе повзрослевших. Я улыбаюсь, а ощущение, будто веселюсь на собственных похоронах. Стараюсь не думать о завтрашнем дне, о том, что придётся решать проблемы, выбираться из ямы, которую сама себе вырыла.

Максим программист, работает удалённо, недавно купил эту квартиру — вся информация, что удаётся из него вытянуть, из меня — и того меньше. 

—

Переместимся на диван? — предлагает он, и мы меняем дислокацию. 

Гостиная не обжита, квартира носит следы недавнего переезда. Повсюду запечатанные коробки, расставленная кое-как мебель, ни штор, ни ковров, книги лежат прямо на полу, но ремонт новый, дорогой: выбеленная паркетная доска, серая венецианская штукатурка, вместо классической люстры — споты на рельсах.

Опускаюсь на широкий кожаный диван и словно проваливаюсь — такой он мягкий.

— Фильм или беседа?

Максим — самый тактичный человек из всех, кого я встречала. Смотрю на него и понимаю: сейчас, в этот период жизни, могу довериться мужчине только с такой внешностью — простой, но располагающей. Жгучий красавчик с пронзительным взглядом и повадками альфа-самца меня бы пугал, отталкивал. А этим добрым морщинкам в уголках глаз и тёплой улыбке веришь.

— Фильм, — выбираю я, потому что неловкость никуда не исчезла: мы оба её чувствуем. Оба устали перебрасываться пустыми фразами, а к серьёзному разговору не готовы.

Максим показывает большой палец и берёт пульт.

— Он не всегда был таким, — вырывается у меня где-то на середине фильма. Слова падают камнями. Я удивлена и испугана. Максим поворачивает ко мне лицо, и меня накрывает унизительное желание оправдаться за недавнюю самоубийственную выходку, за свою загубленную жизнь, за то, что в двадцать девять лет я не настолько успешная и счастливая, какой принято казаться.

Пожимаю плечами. 

— Он был идеален. Наверное, даже подозрительно идеален. Носил меня на руках. Хотел серьёзных отношений. 

Максим слушает, не перебивает. На лице — ни одной эмоции, только глубокая сосредоточенность.

И тут из дальних уголков памяти всплывают странные фрагменты.

— Восхищался моими голубыми глазами, говорил, что, должно быть, я прекрасно пою.

Хмурюсь: на самом деле радужка у меня серая, а по поводу голоса… Ещё в музыкальной школе выяснилось, что медведь изрядно потоптался по моим ушам.

«Не хочешь похудеть к свадьбе? Слышал, все невесты так делают, чтобы в свадебном платье выглядеть идеально. Что? Ты обиделась? Я же ничего такого не сказал. Просто поделился наблюдениями».

Чувство неловкости разрастается, вытягивает из гостиной весь воздух, превращается в чёрную дыру. Я не знаю, что сказать, как разрядить обстановку. Ужасно жалею о неуместном приступе откровенности. 

— А помнишь, как вы с Танюхой жарили на сковороде сахар и чуть не устроили в квартире пожар? — говорит Максим, словно бросая мне спасательный круг, и я медленно выдыхаю, расслабляюсь, пытаюсь растянуть губы в улыбке.

— Неправда, не было такого.

— Не было, — соглашается он.

Глава 16

После фильма Макс приносит и кладёт на диван подушку, постельное бельё и немного смущённо предлагает свою футболку в качестве пижамы. Перед сном я прошу у него ноутбук

и принимаюсь за поиски квартиры. К счастью, зарплата была недавно, на карточке остались деньги — ещё бы добраться до этой карточки!

Надо вернуть свои вещи.

Пальцы замирают над клавиатурой. Мозг лихорадочно прокручивает варианты — от фантастически глупых до безрассудно рискованных. Осуществимый из них только один, но именно этот отталкивает и пугает до тремора в пальцах. Постепенно в голове складывается план — простой, но требующий великолепной актёрской игры и, что немаловажно, недюжинной выдержки. Готова ли я пройти этот путь до конца, не сломавшись? А есть ли выбор?

Я откладываю ноутбук и с силой тру уставшие, разболевшиеся глаза. 

Итак, у меня есть план. План, который ужасает до чёртиков, до вспотевших подмышек. Я совершенно не уверена в своих силах. Но больше не желаю плыть по течению.

На лестничной клетке гудит лифт. В соседней комнате Максим стучит пальцами по клавиатуре — работает, в спальне у него стационарный компьютер. Я напрягаю слух в тщетной попытке уловить другие звуки. Поднимаюсь с дивана и прижимаюсь ухом к стене — хочу понять, что происходит в моей квартире. 

Завтра. Завтра я это сделаю. Снова войду в клетку к тигру. Но на этот раз всё будет иначе.

Заворачиваюсь в одеяло, не представляю, как смогу уснуть: сегодня моя жизнь круто изменилась, я положила новую точку отсчёта, крутанула рулетку судьбы и ещё не знаю, какой жребий выпадет. Голова полна мыслей. Я думаю о телефоне, оставшемся в рюкзаке. Если бы мобильный был со мной, то уже разрывался бы от звонков и сообщений. Особенно свирепствовала бы мать. 

Я вспоминаю своё детство и всё яснее осознаю: меня растили очень уверенной в себе девушкой — очень уверенной и очень послушной. Мама называла меня красивой, поощряла мои увлечения, но в последнем была изрядная доля эгоистической заинтересованности: её более чем устраивал тот факт, что единственная дочь рядом, в соседней комнате, записывает мысли в блокнот, а не шатается вечерами не понятно, где, не понятно, с какой компанией.

До сих пор помню её хвастливое: «Наташа целый день просидела за столом в детской — сочиняла». Удобно, ничего не скажешь. И тем не менее мама меня поддерживала. Поддерживала во всём. Независимо от причин, побуждающих её это делать, я благодарна.

Пятнадцать лет назад школьный дресс-код не был настолько жёстким, и я надевала джинсовую панаму, сочетая её с классической белой блузкой и спортивными бриджами цвета хаки. Мама только посмеивалась, справедливо считая юность порой экспериментов. Свобода, к сожалению, ограничивалась самовыражением. В остальном я ощущала неослабевающий контроль.

С восьмого класса мне нанимали репетиторов, и я должна была оправдывать вложенные в учёбу средства. А ещё отчитываться о малейшем шаге: опека матери носила болезненный, гипертрофированный характер. За каждым деревом ей мерещился насильник с ножом. 

Анализируя своё детство, я начинаю понимать, почему во взрослой жизни позволила ловушке захлопнуться, почему не дала Олегу отпор, не заметила первых тревожных звоночков. Я привыкла жить, немного придушенной, словно викторианская дама, закованная в корсет и не имеющая возможности вдохнуть достаточно глубоко. И как эта самая дама считала привычные неудобства нормой.