По городам и весям: путешествия в природу
Шрифт:
Дождь. Ночевка в тайге.
Дальние дороги по нынешним временам часто начинаются одинаково, с аэродрома, а кончаются по-разному.
Внуково. Бетон под самолетом рванулся назад, вдали пошло кругами зеленое поле, но это ненадолго — не успевает во рту воздушного пассажира растаять карамелька, как земля проваливается глубоко вниз, становится такой неподвижной и огромной, что ее уже как-то неудобно называть с маленькой буквы. Я знал, что первые три тысячи километров возьмут у меня
Главное — последние тридцать километров. Сколько времени я затрачу на них? Сутки? Двое? Мне хотелось поскорей в тайгу, подальше от газа, гама и прочего добра, которое наваливает на нас город, не терпелось встретиться с товарищами-кедроградцами.
Кедроградцами? Что за слово новое? Должен сознаться, что название «Кедроград» я придумал, когда первый раз писал о ребятах, к которым ехал сейчас. Слово понравилось, прижилось, и сейчас даже из-за границы идут письма по адресу: «USSA. Kedrograd». И доходят!
Горно-Алтайск — последний город на моем пути. Из Москвы он видится в такой несусветной дали, в такой таежной глухомани, что за ним будто бы уж и людей-то нету. Однако тайга тут давно вырублена, и вислые хвосты туч никак не могут прикрыть наготу окрестных гор. А народу на посадочной площадке было погуще, чем на Бийском вокзале, и все летели дальше, волокли за собой мешки, чемоданы, везли детишек — махоньких, чуть ли не месячных.
Нина Михайловна, кассир кедроградцев, которою я встретил в обкоме комсомола, поручила мне тугой рюкзак.
Осторожнее… — шепнула она, озираясь. А что? — спросил я и тоже огляделся. — Что в нем? Деньги. Много? Порядочно. Больше сотни. Чего? — не понял я. Тысяч.
Такой суммы я сроду не видывал и подумал, что неплохо бы на всякий случай переложить в карман свой дорожный нож. Однако вскоре подрулил Як — он шел в нашу сторону, и мы погрузились. Под крылом тайги не было, всё вырубки да выпасы, и лишь на гребнях невысоких гор лохматились гривы — первый лес, можно сказать, от самого Подмосковья.
В Кара-Кокше, последнем поселке лесорубов, застряли Впереди были те самые тридцать километров. Расхлюстанная тракторная дорога до половины пути вся в грязевых ямах и мелких поперечных ручьях, а дальше, через перевал, таежная тропа. Мы сорвали голоса, крича в телефонную трубку, но кедроградцы нас плохо слышали. Утешились тем, что и мы не разобрали ни словечка, сели на свои рюкзаки и задумались. Эти три тяжеленных рюкзака нам не сдолить. С одним-то я как-нибудь управился бы, но эти сто тысяч рублей, будь они прокляты! Я с наслаждением сейчас отдыхал на них, перетаскав наш груз. Особенно тяжелым был личный рюкзак Нины, набитый консервами в стеклянных банках. Пока он не залязгал, я был убежден, что в нем кирпичи.
Оттуда, где горизонт был поровней, и подальше, со стороны алтайских степей, заходила темная туча, пухла, чернела. Конечно, вертолета, что арендовали кедроградцы, нам
— Вон ты где! — послышался крепкий голос. — А я тебя жду.
Большой парень заулыбался Нине.
— Деньги получила? А где они?
Парень подозрительно покосился на меня, однако быстро все разъяснилось. Мы познакомились, он заулыбался и мне. Студента Московского авиационного института Славу Кузнецова, приехавшего с друзьями помогать кедроградцам, послали навстречу деньгам — там все ждут их с нетерпением. Нина предложила добираться пешком. Я согласился.
— Не устанете? — спросил Слава.
— Ходил, — ответил я.
— Тут перевал. И ручьи в темноте брoдить.
— Но ты-то сколько отмахал нам навстречу?
— Тридцать. Да мне-то что!
— Если вы не пойдете, я одна, — решительно заявила Нина. — Ребята уже четыре дня без копейки.
Перетрясли рюкзаки, пошли. Разговаривать было плохо на такой неровной и грязной дороге, и мы молчали. Не прошло и часа, как сели отдыхать.
— Устала, Нин?
— Главное — не боюсь. Я тут одна сколько раз ходила.
— Двинулись?
Настоящей тайги, кедрачей, все еще не было — по сторонам тянулись сплошные вырубки, гниющие стволы, покореженная тракторами земля. И пни. Не пенечки, к которым мы привыкли в России, где лес приметно измельчал, а пни-чудища На них было сухо. Мы складывали рюкзаки и садились втроем. Можно было даже прилечь, но никто из нас не хотел показать, что устал до такой степени.
Мы шли цепочкой — так оно было способнее. Стало темнеть. Ударил дождь, холодный и крупный, как дробь. Он гулко осыпался на широколистную таежную траву, тенькал в лужах, густо шумел издали.
— Деньги! — всполошенно крикнула сзади Нина.
В рюкзак воды не попало, но пришлось мне снимать плащ. Я накинул его на голову и рюкзак, однако это было не то.
— Промокли? — обернулся Слава.
— Уже, — ответил я. — Ничего.
— А мы приспособились — клеенку под плечи подшиваем. Здесь все лето шли дожди.
Сапоги месили тяжелую грязь. Дорога взяла в гору, на перевал. Иногда ее пересекали горные ручьи, бурливые, но мелкие — по колено.
— Нин, не черпнула? — спросил Слава.
— Черпнула.
— Я тоже.
Совсем стемнело. Зажгли фонарики, однако их жалкий свет не пробивал дождя. Я ставил ногу наугад, а это было худо. И рюкзак постепенно тяжелел. Мы с Ниной не слышали, как ойкнул Слава. Может быть, он даже и не ойкнул, сказал, что пойдет замыкающим, — и все. Однако тут же начал отставать и прихрамывать.
— Придется ночевать, — сказал я Нине.
— Не хотелось бы.
— У Славы что-то с ногой.
— Обидится, что из-за него.
На перевал мы все-таки забрались. Даже спустились немного. Слава сразу же согласился на ночлег, признался, что растянул ногу. Расположились в «курилке» — в хорошем лесном хозяйстве ставят у дорог на столбиках такие навесы из грубых плах. Я сбросил свою сотню тысяч на скамеечку, и будто земной центр сместился — рюкзак все же был тяжелым.