Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
— Ну ты подумай! — продолжал тихо Гриневич. — Было бы кого, а то Чумака! Из-за этого придурка такого гада отпускать. Надо додуматься!
Ананьев повернулся к нему лицом:
— А что, Чумак — не человек, по-твоему?
— Не о том разговор. Человек. Да какой?
— Советский, — сказал Ананьев. — Колхозник! Так что же его — на растерзание немцу?
Гриневич поморщился:
— Давай без общих слов. Давай конкретно!
— Твои же слова. Ты ими бойцам мораль толкаешь.
— Что я толкаю? — Гриневич поискал глазами
Цветков торопливо подполз к Гриневичу и, откинув шинель, посмотрел на бинты. Белый бинт на животе был весь в крови. Он тронул пальцем, кровь была свежей — рана текла. Он испуганно оглянулся на ротного и полез в сумку.
— Я политработу веду… А ты за раз все насмарку!
— А воевать с кем? С кем мне воевать — ты подумал? — Ананьев вскочил на колени и рукою широко взмахнул над насыпью. — Вон, видел: взвода по двадцать человек! А вон высота, видел? Раз не удалось, думаешь, все? Ошибаешься! Приедет Сыромятников, прикажет взять. А с кем брать буду? А?
— Это не оправдание, — еще тише проговорил замполит. — Этого Чумака теперь на километр нельзя подпускать к роте…
Поодаль на откосе поднял голову Щапа.
— Товарищ лейтенант, зачем так? Жаль же Чумака.
— А ну молчи! — строго прикрикнул Ананьев. — Не твое телячье дело!
Цветков, закончив перевязку, откинулся от Гриневича и сел, отрешенно поглядывая то на командира роты, то на его замполита. На изжелта-бледном, каком-то странно-успокоенном лице Гриневича появилось подобие виноватой улыбки. Ананьев, может быть, впервые внимательно поглядел в лицо Гриневича и испугался.
— Ты что, комиссар?
— Дрянь мое дело… Видишь, Цветков и бинтов пожалел… Хотя — что ж… не удалось… довоевать.
— Сволочи! — выругался Ананьев и отвернулся.
В это время с высоты опять что-то прокричал немец, и в небо взвилась желтая ракета.
Неожиданно пленный фельдфебель вскочил с места и истошным голосом закричал, что-то требуя. Ананьев взглянул на Шнейдера.
— Что это он?
— А своим кричит. Чтоб не тянули, вели. Ведите, говорит, русские болваны обменяют.
— Ах, собака!
Все были ошарашены этим криком и возмущены. Не так тем, что он прокричал, как тоном, каким это было сказано. Похоже было, что он вовсе не пленный, а барин, случайно оказавшийся в несколько затруднительном положении.
— Ах ты!.. — хотел выругаться Ананьев, но в это время все услышали далекий голос их Чумака:
— Братцы! Не слушайте! Не слушайте! Что я — начальник какой, что ли… Да пошли они к … матери!.. Чтоб их!..
Чумак вдруг повернулся к сопровождавшему его немцу, замахнулся. Все вздрогнули, когда с высоты долетела коротенькая автоматная очередь… Чумак начал медленно оседать на землю, но еще не упал, как на скосе вскочил Ананьев.
— Ах гады! Ну погодите! Щапа — дуй во второй взвод!
— Есть! —
— Пилипенко в третий!..
— Зараз! — радостно-взволнованно отозвался старшина.
— Приготовиться к атаке! — Я ж вам сейчас покажу болванов! Я вам покажу болванов!..
Ананьев сдвинул кобуру «вальтера» к пряжке и бросил Васюкову:
— Дай каску!
Васюков быстро стащил через подбородок мокрый брезентовый ремешок каски.
— Только там донышко криво подвязано.
— Что?
— Донышко, говорю, неровно подвязано.
— Черт с ним, с донышком.
Он привычно надвинул каску на голову.
— Жареному карасю кот не страшен! — со значением сказал он. — Понял? Смотри за комиссаром!.. Ах, сволочи, болванов нашли!..
Он взглянул вправо и влево — автоматчики вдоль насыпи в напряженной готовности ждали команды, и командир роты дернул язычок кобуры.
— Да, — спохватился он в самый последний момент и перебросил через плечо узенький ремешок планшетки. — Держи!
Правой рукой Васюков на лету подхватил ванинскую планшетку, и не успел еще сопровождавший Чумака немец добежать до своих, как комроты вскочил на бровку дороги.
— Вперед!
Автоматчики быстро повскакивали под насыпью и вдоль канавы бросились к речушке.
Гриневич, будто неживой, ровно лежал под насыпью, незряче подставив начавшемуся дождю бледное, в темной щетине лицо.
— Васюков! — тихо позвал он. Васюков сбежал вниз с насыпи.
— Ну как вы?
— Плохо, брат…
— Дать воды?
Сделав два мучительных глотка, Гриневич спросил:
— Рота пошла?
— Пошла, — облегченно вздохнул Васюков. — На той стороне уже.
— Посмотри…
Оставив лейтенанта, Васюков взбежал на откос и присел, высунув голову над дорогой. Внизу возле раненого сидела Пулька.
Дождик все сыпал, все шире расползался туман в лощине, снегу на той стороне речки осталось немного — рваные сизые пятна на мокром пологом склоне, по которому в третий раз бежали автоматчики. Ананьев то бежал, то быстро шел наискось по склону. Вот он нагнулся, торопливо перевернул на спину тело убитого, забрал его автомат. Потом минуту бежал, занимая свое место в цепи, а кто-то, кто шел позади него, надолго задержался над трупом — кажется, снимал сумку с дисками или гранатами.
Рота достигла середины склона. Уже непросто было и различать ее за мглистой завесой дождя, которая, к счастью, скрывала, наверно, автоматчиков и от немцев. Немцы молчали. Трудно было поверить, что они и во второй раз зазевались настолько, что не замечают атаки…
— Васюков! — окликнул Гриневич. — Где рота?
— Пошла, пошла.
— А почему не стреляют?
Васюков не знал, что ответить, и только пожал плечами, не отрывая глаз от высоты. Странная атака продолжалась. Все так же в дождевой дымке, в мертвой тишине плыла цепочка роты.