Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

Быкаў Васіль

Он шел на волка, стоящего с опущенным на снег хвостом, винтовку он держал как палку, готовый ударить ею, если волк не уберется с его пути. И волк посторонился. Сначала нехотя, присев на задние лапы, потом не очень охотно отбежал в сторону и остановился.

Левчук сначала шел, оглядываясь, потом побежал по льду озера. Волки за ним не погнались. Они теснее окружили лежащего Колобова, и Левчук изо всех сил побежал к противоположному берегу.

Скользя на обмерзших валенках, он падал, вскакивал и бежал, боясь, что не

успеет, что волки прежде расправятся с Колобовым. Когда ночную тишину сзади разрезала пулеметная очередь, он остановился как вкопанный. Ночь загремела выстрелами и очередями, послышались крики, и Левчук, сорвавшись с места, помчался обратно.

Пока он бежал, перестрелка еще продолжалась, были слышны крики людей, он очень боялся опоздать…

И — опоздал.

Он понял это, когда увидел поблизости камыш, возле которого провалился в воду, и знакомое место на снегу. Оно было истоптано множеством волчьих и человечьих следов, среди которых темнели пятна крови. Ветер сдувал со снега темные клочья шерсти. Широкая борозда-след вела в сторону деревни, откуда доносились приглушенные голоса, смех, знакомая ругань.

Едва сдерживаясь, чтобы не заплакать, Левчук потоптался на снегу и устало побрел через озеро.

Левчук поворачивается на бок, садится. Вокруг лес, в ночном небе высятся огромные сосны. Он недолго сидит, что-то соображая, затем поднимается на ноги.

Откуда-то издали доносятся звуки стрельбы, и он сворачивает на них. Потом останавливается и, недолго подумав, идет в сторону, — пробирается в темноте своим прежним путем назад. Вскоре выходит из леса и бредет вдоль опушки, то и дело приседая, осматривая ночной небосклон, проходит вдоль поля ржи, и ему открывается догорающее в темноте пожарище.

Издали он обходит его, вглядываясь и вслушиваясь. Но, кажется, людей там нет, и он, крадучись, приближается к току, краем ржи обходит с той его стороны, где были ворота. Возле дички-яблони на минуту затаился, послушал. Рядом дверь тока, одна половина ее валялась, сорванная с петель, другая косо зависла, густо подолбанная пулями. И вдруг он там что-то заметил и подбежал ближе.

— Грибоед!

Отворачивая от дыма и жара лицо, он нащупал руками Грибоеда. Тот был мертв, Левчук пошарил по сторонам и нашел его шапку, с которой, отойдя на несколько шагов, он застыл перед током.

— Все-таки застрелили, гады!

…Тоже ночь, горит костерок, рядом шалаш санчасти, распряженная повозка, с которой торчат чьи-то босые ноги. У костерка сидит Верховец, санитар из санчасти, к нему с обвязанной головой подходит Левчук.

— Это кто там? — кивает он в сторону повозки.

— Да Грибоед, — говорит Верховец, грея над костром руки. — Застрелили вчера. Из пистолета, в затылок. Хлопцы из разведки случайно наткнулись, привезли. Завтра хоронить будем.

— Это где же его?

— Да возле своей усадьбы. И что ему там надобно было?

Пошел

и попался.

Левчук присаживается к костерку, докуривает самокрутку, они греются, не обращая внимания, что кто-то подходит сзади и тоже устраивается возле огня.

— Пагреюся у вас. А то акалел, халера…

Верховец подскакивает от удивления.

— Грибоед, ты что?

— Ды акалел, кажу. Ватовку нехта забрал…

— Ты же убитый!

— Я? Не-а. Пакуль не-а.

— А голова?

— А галаву пальнули. Балить, холера…

— Теперь уж пальнули, как надо… — говорит сам себе Левчук и вздрагивает. От сожженной деревни высоко взлетает ракета. Не долетев до гумна, она падает за ручьем и догорает.

Левчук бросается в рожь, но тут снова загорается ракета, — с другой стороны, от леса; он приседает во ржи, слушая, как со стороны деревни доносится свирепый собачий лай.

Когда догорает вторая ракета, он, пригнувшись, бежит по ржи к ольшанику, но вдруг слышит во ржи слабенький детский плач и останавливается почти в растерянности. Близкая очередь от дороги заставляет его распластаться во ржи, потом он вскакивает, чтобы бежать, и снова слышит плач ребенка.

Он поворачивает назад, описывает полукруг во ржи и вдруг видит светлое пятнышко на самой земле. Левчук подхватывает сверток с ребенком и, прижимая его к груди, бежит к лесу. По пути он то и дело приседает и вглядывается в рожь, ожидая где-либо увидеть Клаву, но тщетно.

— Ух, гады, гады!..

Уже недалеко заливаются лаем овчарки, несколько трасс близко прошивают мрак, сзади загораются сразу две или три ракеты. Но он достигает кустарника и бежит, прижимая к груди младенца. Потом бредет по лесу, все дальше отходя от злополучного тока.

— Ух, гады! Ух, гады! — исступленно твердит про себя.

Рассвет застает его в редком старом ольшанике на краю болота. Часто оглядываясь, Левчук бредет по колено в осоке, неся за пазухой белый парашютный сверток с младенцем. Сзади, то затихая, то становясь громче, доносится собачий лай. Похоже, его настигают.

Он идет вдоль болота по его твердому берегу. Собачий лай усиливается. Тогда он круто сворачивает в болото, бредет по воде, которая сначала доходит ему до колена, потом до пояса. Малый за пазухой начинает проявлять беспокойство, и он говорит:

— Ничего, ничего, браток! Еще мы посмотрим.

Он пробирается по болоту от кочки до кочки в направлении густого лозового куста. Болото становится все глубже, он снимает с себя пиджак и, завернув в него младенца, поднимает его повыше. Вокруг расплывается водяная муть, ноги скользят по корневищам, иногда он едва удерживает равновесие, стараясь не упасть, Он обходит голые, чистые окна воды, обросшие кувшинками, стараясь держаться поближе к кочкам, заросшим ольшаником; раздвигает грудью гладкую, покрытую тиной поверхность.