Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

Быкаў Васіль

Все три девочки останавливаются перед Левчуком, который в замешательстве рассматривает шестилетнюю Танечку.

— Танечка?.. Платонова? Ага?

— Платонова, — стеснительно говорит девочка.

— А твой папа… где?

— Папа дома. Он на футбол с мамой ходил. А я у тети Фени была.

— Вот оно как! Ну что ж… Веди меня, Танечка. Я в гости к вам.

Он поднимается со скамейки, берет чемоданчик. Танечка проходит вперед, две девочки деликатно пропускают их впереди себя.

— Ну вот, Танечка, я и дождался. Я вас тридцать

лет искал. Куда я не писал только! И вот — теперь я увижу.

Преодолев вдруг охватившее его волнение, Левчук расслабленно направляется к подъезду, медленно поднимаете по знакомой лестнице на третий этаж. Знакомая дверь закрыта, но Таня, опередив его, раскрывает ее и скрывается в квартире.

Он, задержавшись, запоздало стучит в дверь, и из квартиры доносится мужской голос:

— Да, да, заходите…

1974 г.

Долгие версты войны

Фильм первый

Солнце высоко

Осень. Заволоченное тучами небо, ветер. В поле железнодорожный переезд с обломанным шлагбаумом и будкой-сторожкой на обочине. По грязному разбитому проселку бредет усталая колонна бойцов в шинелях с петлицами, касках, с грязными обмотками на ногах. На обочине стоит комбат — худой капитан с небритым лицом, в плащ-палатке.

— Старшина Карпенко!

Один из шагавших по дороге людей поднимает голову и выходит из колонны на обочину.

— Со взводом! — говорит комбат.

Карпенко полминуты поджидает бойцов, которые по одному сворачивают за своим командиром. Их набирается немного, и комбат говорит недовольно:

— Что, только четверо?

— Вот я пятый, — вздохнув, говорит Карпенко.

— Да-а, — озабоченно говорит комбат и оглядывается: дорога за переездом лежит пустая, батальон уходит последним, сзади могут появиться лишь немцы.

— Карпенко, получай новую задачу, — говорит комбат, — перекрыть дорогу. На сутки. Завтра, как стемнеет, отойдете за лес. А день продержаться.

— С четырьмя-то человеками? — удивляется Карпенко.

— С четырьмя, да. Хотя… — комбат кричит вслед колонне: — Свист! Ко мне!

От колонны отделяется белобрысый парнишка с подоткнутыми под ремень полами шинели и длинным ПТРом на плече.

— Вот вам бронебойщик на усиление. Последний. Отдаю, не жалко. Сам с бутылочками остаюсь…

— А шанцевый инструмент? — напоминает Карпенко.

— Ищите сами. Тут, может, что-нибудь найдется. Лопаточкито у самих должны быть. Зароетесь и стоять! Только до вечера — одни сутки.

— Ого! Целые сутки!

— А что? Тихо пока, немцы где-то застряли. Так что — ни пера, ни пуха!

Комбат подал старшине руку, и тот растерянно пожал ее, продолжительным взглядом проводил уходящего комбата. Потом повернулся к своим подчиненным.

Все пятеро смотрели теперь на своего командира. Приземистый, мордатый Пшеничный —

с недовольством и озабоченностью, высокий и худой, в очках, Фишер — с безразличной угрюмостью, статный Овсеев — нахмуря красивые брови, живой Свист — в вопросом на курносом лице, как бы ожидая, а что дальше? Любопытство теплилось и на молодом, почти мальчишечьем лице Васюкова.

— Ну что? Что смотрите! — прикрикнул на них Карпенко. — Давай за работу. Всем копать. Нечего зенки пялить.

Он перепрыгнул канаву и, шастая сапогами в бурьяне, отмерил несколько шагов.

— Вот отсюда и начнем. Давай, Пшеничный, фланговым будешь. Лопатка есть, начинай.

Пшеничный положил в бурьян винтовку и вытащил из-за ремня большую саперную лопату. Карпенко отмерил от него еще десяток шагов.

— Овсеев, держи место!

Овсеев оглянулся окрест, каблуком ковырнул грунт. Карпенко прошел дальше к линии железной дороги.

— Ну, кому тут? Фишер! Хотя у него же лопатки нет! Белоручка чертов! Столько на фронте, а лопатку еще не добыл. Ждет, пока старшина даст. Теперь вот чем хочешь, а копай!

Фишер, поправляя одним пальцем очки на носу, тупо глядел в бурьян под ноги, и Свист, окинув его взглядом, подмигнул Васюкову:

— Вот задачка ученому!

— Не болтать! — оборвал его старшина. — Марш вон к тому столбику и копай.

Старшина с Васюковым подошли к будке-сторожке, старшина отворил скрипучую дверь и переступил порог. В сторожке стоял топчан и была настылая печка. Пол был затоптан случайными захожими. Сквозь выбитые окна дул ветер. Старшина потрогал холодный бок печки и по-хозяйски оглядел помещение.

— Если бы стены потолще. А то… на соплях. Одной очередью — навылет.

— Если окна завесить… — нерешительно начал Васюков.

— Некогда завешивать. Копать надо. Давай вот возле угла и рой. А я по другую сторону. В центре.

В поле вечерело, накрапывал мокрый дождь. Шестеро бойцов на переезде вгрызались в твердый глинистый грунт. Час спустя Пшеничный зарылся почти до плеч, далеко отбрасывая по полной лопате землю. Сноровисто, в распоясанной гимнастерке, копал Свист, что-то напевая про себя. Копал, недолго отдыхая, Овсеев; у самой будки со знанием дела оборудовал пулеметную ячейку старшина Карпенко. По другую сторону сторожки прилежно долбил землю Васюков. Один только Фишер тоскливо сидел в бурьяне, раскрыв в озябших руках толстую книгу.

За этим занятием и застал его старшина Карпенко, когда, набросив на плечи шинель, вылез из окопа.

— Ну что? Так и сидишь? А окоп я за тебя выкопаю? Так думаешь, да?

— А я н-ничего не думаю!

— Так какого же черта расселся? Какого черта расселся, я спрашиваю?

Фишер с недовольным видом закрыл книгу и встал на ноги.

— М-можете не кричать н-на меня. Освободится лопата, и я сделаю все, что требуется. Без ненужных эксцессов. Вот.

Старшина в упор, осуждающе поглядел на бойца.