Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
— Эксцессов! Никаких эксцессов! Не положено по уставу. Бери вон мою лопатку и за мною марш. Поставлю в секрет.
Фишер с молчаливой покорностью надел через голову лямку противогаза, закинул за плечо винтовку и отправился за старшиной. В руке он все держал книгу, заложив ее пальцем.
Они спустились по проселку в лощинку, перешли деревянный мостик и стали подниматься по косогору с двумя березами на обочине. Достигнув берез, старшина свернул по старому жнивью в поле и оглянулся, поджидая отставшего Фишера, который
— Ты что — направду ученый? — смягчаясь, спросил Карпенко.
— Кандидат искусствоведения, — холодно ответил Фишер.
— Вот как! А депутатом не стал? Фишер промолчал.
— А что за книга? Не библия часом?
— Биография Челлини.
— Кого, кого?
— Челлини. Художника итальянского Возрождения.
Карпенко помолчал, деловито шагая по мокрой стерне.
— Фашиста, значит.
— При чем — фашиста! Не все итальянцы — фашисты.
— Один черт! Что итальянцы, что немцы, все фашистами оказались.
— Ничего подобного. Фашизм пришел и уйдет, а культура остается. Она принадлежит не фашизму, а народу и его истории. Вот, узнаете? — Фишер, раскрыв книгу, повернул ее к старшине. — Давид. Великого Микеланджело. Между прочим, тоже итальянца.
Карпенко с любопытством посмотрел на фотографию в книге.
— А что это он… Нагишом?
— Ну, была такая манера. Идущая от времен античности. Спартанский культ человеческого тела.
— Минометов не было тогда. Они бы им показали культ тела.
— Минометов не было, — вздохнул Фишер. — Но войн было не меньше. И крови хватало.
Карпенко прошел еще шагов пятьдесят, остановился, поглядел вперед, оглянулся на видневшийся в километре от них переезд.
— Вот тут и копай. Окопаешься и сиди. Спать ни боже упаси. Пойдут — открывай огонь и — на переезд.
Фишер кивнул понимающе и лопаткой принялся неумело ковырять землю.
— Да кто же так копает! — опять возмутился Карпенко. — А ну дай сюда!
Он взял лопатку и умело растроссировал в стерне контуры окопчика.
— Вот как надо. Кадровой не служил?
— Не довелось.
— Оно и видать. А теперь… Видно, не тебя мне надо было в секрет ставить.
— Почему? — насторожился Фишер.
— Да ну, что ты? Еще уснешь. Овсеева надо бы. Или Васюкова.
Фишер, ковыряя лопатой, промолчал. Старшина достал из кармана кисет, бумажку, начал ладить цигарку.
— Вам виднее, конечно, — сказал наконец Фишер. — Только…
— Ладно, — оборвал его старшина. — Но смотри мне! Не проворонь!
Он сунул цигарку в рот, но прежде чем зажечь спичку, замер. На востоке за лесом протрещала далекая очередь, ей ответила вторая, в темнеющее небо вспорхнули и рассыпались несколько красных ракет.
— Что такое? — удивился Карпенко. — Неужто обошли? Ах сволочи!..
И он побежал с косогора к своему переезду.
На переезде первым
В это время раздался треск очередей за лесом.
Все еще копали, а Пшеничный выскочил из окопчика.
— Эй! — крикнул он товарищам. — Слышите?
— Что? — высунул голову Свист.
— Окружають, что! Или вы оглохли? Видите! Ну?
Васюков, Овсеев, Свист, бросив работу, выбрались на поверхность.
— Дела! — сказал Овсеев. — В самый раз, кажется.
— Неужели окружают? — спрашивал Васюков.
— А то что же! Факт, не булка с маком. Слышите, слышите!.. — не унимался Пшеничный.
— Ладно, хватит уши вострить! — прикрикнул на него Свист. — Где старшина?
— Фишера в секрет повел, — сказал Васюков.
— Я тут! В чем дело? — запыхавшись, заговорил старшина, появляясь из-за будки. — Чего постали, как столбы на обочине? Чего не слышали? Пулемета давно не слышали?
— А того стали — окружають! — сказал Пшеничный.
— Кто сказал — окружают?
— А что — не видать?
— Подумаешь, окружают! Ну и что? Сколько уже окружали. От самой границы. И что? Не окружили же. Вот — топаем.
— Мы-то топаем. А сколько не топают? Оттопались.
— А ты помалкивай, Пшеничный! Кому как, а тебе бы помалкивать надо. Понял?
— Что, намекаешь? На соцпроисхождение намекаешь?
— Не на соцпроисхождение. А на твою дурью башку. Понял?
Сколько уже выговоров имеешь? Полдюжины. Поступим круче. Как положено. По уставу.
— Да пошел ты! Как положено! Кем положено? Не тобой положено, не тобой и взято будет, — проговорил Пшеничный, но замолчал и отошел в сторону.
Все недобро молчали.
— Баста! Помитинговали и будет. Давай копать круговую.
Ячейки соединим траншеей.
— Слушай, командир, — сказал Овсеев, подпоясывая шинель. — А может, отойти? Пока не поздно?
— Не было такого приказу. Приказ был стоять. Сутки.
Сутки и будем стоять. Ячейку выкопал?
— Выкопал, — сказал Овсеев.
— А ну покажь!
Старшина подошел к ячейке Овсеева, спрыгнул в нее, примерился к высоте бруствера.
— Не пойдеть! Углублять надо. На два штыка, не меньше.
И траншею к Свисту. Понял?
Овсеев молча постоял и со злостью скинул ремень с шинели.
— Кажется, досталась работка!
Пшеничный еще постоял немного, вглядываясь в стемневшее над лесом небо, и спрыгнул в свою ячейку. Тут было тихо и уютно, как может быть уютно в ветреную ночь в окопе. Пшеничный устроился на охапке бурьяна, развязал вещмешок, достал из тряпицы кусок сала, горбушку хлеба. Отрезая по ломтику сало, начал жевать его с хлебом, раздраженно ворча про себя: