Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
— Пидлюги! — сказал старшина и, повернувшись, пошел назад к своему взводу.
Васюков подлез под палатку и очутился в блиндаже. Следом влез Цветков, зажег спичку и осмотрелся. Потом под стеной подобрал сброшенную взрывом плошку, сдунул с нее песок и зажег.
— Ну, куда тебя?
— Да вот, в плечо.
— Садись на это вот.
Васюков послушно опустился на какой-то ящик, Цветков скинул с себя мокрую палатку и достал на поясе разведчицкий нож.
— Ты что — резать?
— А что же еще?
— Сниму как-нибудь.
Не
— Так, так, — неопределенно проговорил он, ощупывая рану. — Касательное осколочное. Две недели санбата.
— А кость как? Цела?
— Абсолютно, Васюков.
Он начал перевязывать рану.
— Не ранение, а укус комара. Первый раз?
— Четвертый, — сказал Васюков.
— Ого. Давно воюешь?
— С осени сорок первого.
— Вот как. А я гляжу — молодой… Какого года?
— Двадцать третьего.
— И я двадцать третьего. Ровеснички, значит.
Васюков вслушивался в звуки, долетавшие извне, — треск очередей там редел, кажется, бой прекращался. Из траншеи доносились сдержанные голоса автоматчиков, и вдруг невдалеке раздался коротенький собачий визг. Цветков, собирая в сумку бинты, удивленно двинул бровями:
— Пулька?
Зашуршала палатка на входе, снаружи послышался бас Пилипенко и голос Ванина, кто-то не мог влезть в блиндаж, похоже, вносили раненого. Под палатку просунулась пригнутая голова, плечи, и Цветков с Васюковым вздрогнули — в блиндаж лез немец. Выбравшись из-под плащ-палатки, он остановился, придерживаясь за стену, одна его нога была без сапога — похоже, ранена. Следом влез Ванин.
— Куда бы его? — оглядывая блиндаж, сказал младший лейтенант. — Вот, давай на шмутки. Биттэ, фриц, садись!
Перебирая по стене руками, немец запрыгал на одной ноге в угол и плюхнулся на тряпье. Пулька, замирая перед ним, настороженно урчала, готовая сорваться на лай.
— Перевязать надо, — сказал Ванин. Цветком метнул на него злым взглядом.
— Я что вам — немецкий фельдшер? Ванин круто повернулся к сержанту.
— Сержант Цветков, перевязать немца! В это время в блиндаж влез Пилипенко.
— Кого — нимця! Да вы жартуетэ!
Ванин, однако, молчал, не сводя глаз с санинструктора, и тот взялся за сумку.
— Вот, при свидетелях. По приказу старшего.
Старшина сплюнул и недовольно затоптался у входа.
— Я б ёго перевязав! Хай бы сдох, подлюка! Як нашы вид них здыхають.
Не отвечая старшине, Ванин потормошил немца, который, казалось, придремал в углу. Вдруг он вскинул лицо и сильным коротким ударом руки толкнул Цветкова, тот, отскочив к стене, едва не сшиб Пилипенко.
— Вот гад!
— Дай ему, падле!
Пилипенко рванулся к немцу, лаем залилась Пулька, искаженное злобой лицо немца
— С автомата ёго!
— Тихо! — сказал Ванин и шагнул к пленному. — Цветков, бери бинт.
Он ловким выпадом сгреб немца, навалился на него и держал.
— Перевязывай!
— Я? — удивился Цветков, но приблизился к немцу, содрал с его ноги грязный носок и наспех обернул бинтами окровавленную стопу.
— От так! — сказал Ванин и встал.
— Бинты на ёго псуваты. Свайму Ивану не хватает, а ёму.
Я б ёго пэрэвязав!
— Вы бы меньше трепались, старшина, — сказал Ванин.
— А што, нэ правда?
Ванин поправил ремень.
— Мы за ним едва не до станции бежали. Он в меня весь «парабеллум» разрядил. Он в полку нужен. А вы — бинты, бинты!
— Нэ бачылы в полку такой гниды!
Цветков молчал. Ванин поднял из-под ног истоптанную шапку.
— Ладно, я пошел. Смотрите немца.
Он, пригнувшись, вылез из блиндажа, за ним выскочила Пулька.
Но вскоре в блиндаж влезло трое раненых, Цветков начал их перевязывать. Стало тесно. Васюков накинул на себя шинель и вылез в траншею.
Было темно, дул сильный ветер. В воздухе носились снежинки.
Васюков пошел искать Ананьева, чтобы проститься с ним, прежде чем отправиться в санроту.
Автоматчики уже поустраивались в чужой траншее, некоторые свернулись в своих же ячейках, другие грелись, притаптывая и пристукивая каблуками.
— Где командир роты, не видели?
— Там, впереди. С Ваниным.
Васюков прошел еще по траншее и услышал голос Ананьева. Командир роты притишенно рассуждал с кем-то:
— Конечно, могут и ударить. Но теперь пусть сунутся. Это им не в голом поле. Вот переночуешь, а утречком всех раненых — в тыл. К завтраку в медсанбате будешь.
— Нет, уже все. Не дожить мне, — возражал кто-то ослабевшим голосом.
— Да ну, брось! — мягко успокаивал Ананьев. — Не дожить, не дожить! Доживешь! Попадешь в госпиталь, быстро на ноги поставят.
Васюков пошел на голоса и из-за поворота траншеи увидел недостроенный блиндаж-яму с четырьмя бревнами-стояками по углам. В нем кто-то лежал на шинели, обвязанный бинтами, и у его ног тихо сидел Ананьев. Гриневич с Пилипенко молча стояли в траншее, возле них прислонился к стенке траншеи Зайцев, автоматчик из взвода Пилипенко.
— Кто это? — тихо спросил Васюков, указывая на раненого. Ананьев поднял голову.
— А, Васюков! Ну как?
— Да ничего, — сдержанно ответил Васюков. — В плечо вот.
— Могло быть хуже, — сказал командир роты. — Я было подумал: хана ординарцу.
Раненый слабым движением повернул голову.
— Васюков…
Васюков подошел ближе и в темноте едва узнал Кривошеева.
— Васюков, и ты тоже?..
— Да я легко, Кривошеев. А ты как? Трудно?
— Да вот попало… — выдохнул, не договорив, Кривошеев.