Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
— Триста двадцать четвертый отдельный саперный батальон. Третья рота. Командир взвода оберфельдфебель Фердинанд Гросс. Дальше тут прохождение службы. Награды. Группа крови. Адрес семьи: Дюссельдорф…
— Начхать на адрес, писать не придется. Спроси лучше, какое подразделение обороняло высоту?
Шнейдер полистал свой русско-немецкий разговорник.
— Вас фюр… Вас фюр айн абтэйлюнг? Немец повел взглядом и набычил голову.
— Может, не понимает? — сказал Ананьев. — Смотрю, из тебя переводчик, как из меня гармонист.
— Зразумие, чакайте. Кулак вин проще разумее, —
— А ну еще.
Шнейдер спросил еще, но пленный совершенно не реагировал на него. Тогда в тесноте блиндажа угрожающе поднялся Ананьев.
— Ты, цуцык! — произнес он таким тоном, что все в блиндаже притихли. — Если ты будешь мне в молчанку играть, то я враз из тебя отбивную сделаю. Не посмотрю и на приказы.
Но немец и на это не отреагировал.
Тогда Ананьев обернулся, взгляд его упал на кружку с водкой, которая стояла на ящике. Он схватил ее и сунул под нос немцу.
— Пей, сволочь!
Немец вдруг выхватил кружку, секунду помедлил и вдруг выпил всю водку. Кружку протянул ротному.
— Нох!
— Что?
— Нох!
— Шнейдер! — крикнул командир роты. Переводчик начал торопливо листать свой разговорник, но все в блиндаже и без того поняли жест немца.
— Еще просит!
— Еще?
Ананьев выпил в кружку все, что оставалось во фляге, и немец с жадностью снова выпил до дна. Кружку швырнул на пол.
— Смотри-ка! — удивился Ананьев. — Вот это фриц! Ну, теперь он развяжет язык. Шнейдер! Спрашивай про высоту.
Шнейдер задал все тот же вопрос, но пленный, не дослушав его, вдруг рявкнул:
— Шиссен!
Он начал срывать с себя мундир.
— Шиссен, рус швайн! Шиссен!
— Гадина, — сказал Шнейдер. — Застрелить требует. Немец истерично рвал на себе борта мундира, все в землянке со злым удивлением глядели на него, не зная, что делать. Тогда он, несколько успокоясь, будто картавя, запел на чужом языке:
Вен ди зольдатен Юбер ди штад марширен Офнен ди медхен Фенстер унд ди тирен… [27]27
(нем. солд. песня.)
Голос его, однако, слабел, он уронил на плечо голову и вовсе затих.
— Пилипенко! — сказал Ананьев. — А ну тряхни его! Пилипенко сгреб немца за борта мундира и сильно встряхнул, но немец даже не встрепенулся. Похоже, он спал.
— Ах ты, обормот! — удивился Ананьев. — Да он же был пьяный. А мы еще… Только водку извели. Ну что теперь ты от него добьешься! Пусть дрыхнет пока…
— Мне разрешите идти? — спросил Шнейдер,
— Смотрите там! — ответил он наконец. — Могут сунуться ночью. Чтоб не проспали.
— Не проспим.
— То-то!
Закинув за плечо автомат, Шнейдер вылез в траншею. Ананьев сел на прежнее место, подобрал длинные ноги.
— Пилипенко, давай толкового хлопца. Донесение отправить.
Старшина молча встал и двинулся к выходу. В блиндаже наступило молчание. Фляга Цветкова незавинченной лежала на ящике, хлеба остался небольшой кусок. Командир роты взял его и сразу откусил половину.
— Комиссар, — сказал он, мощно двигая челюстями. — Дайка бумажку и карандаш.
Гриневич расстегнул туго набитую полевую сумку, пошарил там, вырвал из какой-то тетради чистую страничку, из кожаного сота достал карандаш и все это протянул Ананьеву.
— Думал, пошлю пару сведений о противнике, — сказал Ананьев. — Да вот пошлешь тут! Обормот, не фельдфебель. Цветков, а ну-ка посвети, ни черта не видать.
Цветков снял с полочки плошку и на коленях услужливо склонился к командиру роты. Дожевывая хлеб, Ананьев начал писать. Он не очень бойко выводил твердым чернильным карандашом. Цветков одним глазом косил туда, при этом выражение его освещенного снизу лица как-то странно менялось.
Что-то снисходительнонасмешливое появилось в его взгляде. Спустя минуту санинструктор грубовато заметил:
— Не донисение, а донесение.
Ананьев недоверчиво на него покосился:
— Ну да? Скажи мне! Может, еще учить будешь? Цветков никак не отреагировал на эту реплику, невозмутимо добавил:
— И не занил, а занял. Занял высоту, так правильно.
Ища поддержки, Ананьев в притворном недоумении взглянул на Васюкова, потом на Гриневича. Замполит передернул уголками губ, но смолчал. Обращаясь к нему, старший лейтенант сказал:
— Смотри, он и в самом деле учить меня начинает! Ха! Будто я сам не знаю! Занил-занял. Конечно, занял! — уверенно объявил ротный.
Васюков с удивлением взглянул в тетрадь. И как раз в этот момент тупо заточенный карандаш Ананьева с нажимом исправлял «и» на «я». Наверное, это по достоинству оценил Цветков, потому что дальше уже молчал. Через пять минут старший лейтенант выпрямился и вслух, слегка любуясь написанным, прочитал:
— Вече 35004, майору Сыромятникову. Карта — трофейная. Донесение. Занял высоту 117, 0. Взял в плен обер-фельдфебеля. Уничтожено около пятнадцати немцев… — Вроде прислушиваясь к чему-то, Ананьев молча поглядел на Гриневича: — Мало пятнадцать, а?
— Откуда там пятнадцать? — подумав, сказал замполит. — Сколько трупов было? Штук восемь? Так что же ты? По правде надо.
Ананьев нахмурился.
— Да ну тебя! По правде, по правде! Все у тебя по правде! Подумаешь — трупов! А может, они с собой трупы унесли?
— Зачем фантазировать?
Ананьев глубоко, со значением вздохнул.
— Знаешь, комиссар! Хороший ты хлопец. Но есть у тебя один недостаток.
Апатичный Гриневич с неожиданным любопытством повернул лицо к ротному. В его серых глазах шевельнулась усмешка.