Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
— Глубже копаешь — дольше живешь, — сказал Ванин. — Пойдешь — вряд ли вернешься. А тебе же на медаль послали.
Застегнув ремни, Ванин опустился на бруствер.
— Они там не смотрят, из какой части. Шлют, где нужнее. А пехота всюду нужна. Я вот до этой части в гвардейской служил.
В разведке. А из госпиталя отдел кадров сунул сюда. Сколько ни доказывал. Так что старайся дальше санбата не ехать.
— Как постараешься?
Не ответив, Ванин бросил настороженный взгляд по траншее.
— Опять там перекур!
Издали донеслось:
— Закиров, ты где Лунина поставил?
— В своем отделении был.
— Был да весь вышел. Нет его там.
Васюков остался стоять на бруствере, прислушиваясь к ночи и трудно переживая предстоящую разлуку с ротой. Двое автоматчиков колупали землю в траншее. Один сказал:
— Всыплет сейчас Лунину.
— И правильно сделает, — устало отозвался другой. — Пусть не сачкует.
Этот последний был знаком Васюкову, фамилия его была Горькавый, и Васюков прислушался.
— Ванин — командир на все пять, — говорил Горькавый. — Гонит, верно, зато и заботится. Не то что другой — лишь бы кричать. А наш на все руки мастер.
— Как он тогда часового снял! Ого! И не пикнул.
— Не гляди, что званием маловат.
— Не в званиях дело. Другой и со званием, а дурак.
— Ну не говори так. Все-таки звания и за ум дают. Дураку много не дадут.
— Не дадут? Эх ты, голова садовая! Кино не видел, ну это, как оно называется? «Фронт», во!
— «Фронт» видал, а как же.
— Какие там звания, видел? Генералы, брат. И что? Много умных?
— Ну, то кино.
— А в жизни еще похлеще. Я знаю. С августа сорок первого воюю. Нагляделся.
— Оно всякое бывает. Конечно. В армии, как в большой деревне. Хватает и дураков, и умных.
Они оборвали разговор, из сумерек показался Ванин. За ним быстрым шагом шел кто-то еще.
— Вон Васюков, — сказал Ванин.
Васюков поднялся с бруствера, к нему подошел Зайцев.
— Иди, командир роты зовет, — сказал он. — Ужинать. Васюков обрадованно молчал, и Ванин сказал:
— Давай! Вот окопаемся, и я забегу. Пока некогда.
В блиндаже было людно и накурено. На ящике, пристроенном посередине блиндажа, блестела желтая немецкая банка с отогнутой крышкой, там был мармелад. Ананьев в расстегнутой шинели, с папиросой в зубах отвинчивал обшитую войлоком флягу. Тут же сидел с унылым видом Цветков, всегда серьезный Гриневич; Зайцев, как только вошел, достал из-за пазухи полбуханки хлеба. Дальше сидело двое раненых, и в темном углу, уронив светловолосую голову, застыл немец.
— Кто это? Васюков? А где Ванин? — спросил Ананьев.
— Во взводе окапывается, — сказал Зайцев.
— Почему не пришел? Ты сказал, что я зову высоту замочить?
— Сказал. Говорит, не пью.
— Ну и дурак, — объявил ротный. — Пусть не пьет, нам больше достанется.
Он отвинтил флягу.
— Садись,
— Болит.
— Правильно. Должна болеть. Мне когда предплечье перебило, полмесяца болело. Шестое ранение. А теперь ничего. Зажило, как на собаке.
Ананьев плеснул в кружку.
— Держи, Васюков. Выпьешь — враз полегчает. Васюков выпил. Ананьев налил еще.
— Теперь по старшинству пью я. Чтоб ты там скорее это самое… Да в роту. А пока Зайцев побегает.
Он выпил и, даже не поморщившись, налил снова.
— Теперь очередь комиссара. Или ты не будешь?
— Я не буду, — твердо сказал Гриневич.
— Вот другой чудак. А, знаю, ты пожрать метишь.
— Пожрать я не против.
— Не выйдет. Это — для закуси. Васюков, чего стоишь, иди садись рядом, — сказал Ананьев и подвинулся. Васюков сел рядом.
— Жаль Кривошеева, хороший солдат был… Ну так что? Выпить чарку не забудь, на том свете не дадут. Давай, старшина, твоя очередь.
Пилипенко молча взял кружку и сразу потянулся к самому большому куску на ящике. В это время прошуршала палатка и в блиндаж влез длинный нескладный Шнейдер.
— Товарищ старший лейтенант…
— Шнейдер, — перебил его Ананьев. — Ну-ка вот этого цуцыка допроси.
Обросший черной щетиной Шнейдер снял автомат и опустился у порога. Ананьев сгреб откуда-то с пола пачку бумаг пленного и протянул Шнейдеру.
— Вот посмотри сперва, из какой части фриц этот.
Шнейдер стал разбираться в бумагах, немец поднял голову и пристально наблюдал за ним.
— Ви ист игр намэ унд диенстград? [26]
Немец криво усмехнулся и молчал, будто и не слушал. На его груди поблескивало несколько немецких значков и медалей.
Шнейдер повторил вопрос, все смотрели на немца, как тот вдруг рявкнул:
— Вэк, юдэ!
Гриневич начал подниматься на ноги, Пилипенко выругался. Шнейдер вдруг сделал ошеломляющий выпад и ударил немца кулаком в лицо. Ананьев захохотал.
26
Ваше имя и звание? (нем.)
— Отставить! — крикнул Гриневич. — Вы что?
— А что — он? — в ответ крикнул Шнейдер и замолчал. Он был в бешенстве. Ананьев с фальшивым оживлением спросил:
— Ты не боксером был?
— Я слесарем был, — со сдержанной яростью сказал Шнейдер. Они с немцем продолжали есть друг друга глазами.
— Вы что — чепе захотели? Есть приказ по армии относительно пленных, — сказал Гриневич.
Ананьев кисло поморщился.
— Ладно, черт с ним. Загляни-ка в книжку, какая там часть? Шнейдер дрожащими руками полистал солдатскую книжку пленного.