Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

Быкаў Васіль

— Ничего, не унывай, — слабо утешил его Васюков.

В траншее трудно вздохнул Гуменюк, земляк раненого. Все помолчали, и Ананьев строго спросил:

— Ну где тот разгильдяй Цветков? Долго его ждать надо?

— Цветков в блиндаже, — сказал Васюков. — Раненых перевязывает.

— Тяжелые?

— Да нет, вроде легкие.

— Легкие! Тут вот Кривошеева спасать надо. А то перевязал и бросил. Ну погоди, доберусь я до этого Цветкова!..

— Ладно, потом, — тихо сказал

из траншеи Гриневич.

— Нет уж, откладывать не буду. Я его научу родину любить! Потерпи немного, Кривошеев.

— Так я уж терплю…

— Я как чувствовал, — скорбно сказал Гуменюк. — Когда младший лейтенант позвали, екнуло мое сердце! То всегда вместях были, а тут… Земляки все же, из одного села. Вот отлучился, и надо же…

Вскоре кто-то появился в траншее, и в яму-блиндаж с сумкой на животе протиснулся Цветков.

— Почему долго ждать заставляешь? — набросился на него командир роты.

— А я с ранеными.

— А почему этого бросил? Он что тебе — легче других ранен?

— Я перевязал.

— Перевязал и все?

— А что еще? Он безнадежный! Ананьев порывисто шагнул от стены.

— Молчать! Я тебе покажу — безнадежный! Не смей так и думать! Спасти надо.

— Что я, бог? — обиженно сказал Цветков. — У него три проникающие в брюшную полость. Да в грудь навылет…

— Молчать! Чтоб мне ни слова! Он должен жить! Понял?

— А я против, что ли? Пусть живет…

Цветков подошел к раненому, развернул полы его шинели. Потом что-то ощупал там, насторожился, взял за руку и на минуту притих.

— Ну вот… Даже пульса нет. Я же говорил…

— Не может быть, — сказал Гриневич, выходя из траншеи. — Минуту как разговаривал.

— Все. Готов! — объявил Цветков и поднялся. Ананьев вскипел.

— Обрадовался: готов! Я без тебя, дурака, видел: будет готов! А вот он не должен был знать. Понял? Он должен был надеяться, что жить будет. Он же человек, а не животное…

Гуменюк тем временем, видимо, не веря санинструктору, кинулся к Кривошееву. Стоя на коленях, минуту тормошил его, потом вдруг уронил руки и заплакал.

— Ладно, — отходя от гнева, сказал Ананьев. — Пусть полежит до утра. Придет подвода — отвезем, похороним.

Он вышел из блиндажа и пошел по траншее. За ним пошли Гриневич, Зайцев и немного погодя — Цветков.

Васюков, выждав минуту, спросил у Пилипенко:

— Где второй взвод?

— Дальшэ, — махнул тот рукой.

Васюков пошел по траншее, за ним потащился Пилипенко. Вскоре они набрели на отросточек-тупичок, глубоко вдававшийся в сторону немцев. Пилипенко окликнул:

— Чумак, цэ ты?

— Ага, я, товарищ старшина.

— Ну, што чуваты?

Они подошли ближе, Чумак

почтительно посторонился перед командиром взвода. На бруствере стоял немецкий МГ с заложенной в приемник лентой. Услышав их, в траншее зашевелился и встал еще один боец, это был пулеметчик Шнейдер. Узнав командира взвода, тот толково, без излишней торопливости объяснил:

— Сначала стреляли. Вон из-за того бугорка. Овражек там или кочка — черт его знает. Бил пулемет. Человек пять перебежали краем — скрылись. Теперь тихо.

Пилипенко, подумав, сказал:

— Ни черта! Воны не дурни ночь в ровы сыдить. Драпанули на станцию. Завтра поднапруть.

— Завтра дадут прикурить, — согласился Шнейдер.

— Може завтра, а може и сегодни, — добавил Пилипенко. — Нэ здумайтэ спати. Гранаты хоть е?

Шнейдер ощупал карманы.

— Есть одна.

— А у тэбэ, Чумак?

— Да нету.

— Хиба вы уси побросалы?

— Ну да! — сказал Шнейдер. — Где это он их побросал? Только в траншее взвод нагнал.

Чумак виновато переминался с ноги на ногу, и Васюков, не выдержав, достал последнюю свою лимонку.

— Вот возьмите.

Чумак с заметной опаской взял гранату — опустил ее в глубокий карман шинели.

— Сколько вам лет? — спросил Васюков.

— Мне? А пятьдесят.

— Брэша вин! Яких пятьдэсят? — сказал Пилипенко. — Мини сорок шисть, так вин хиба старший?

— Ей-бо, не брешу, — скоренько заговорил Чумак. — Чтоб мне так жить — пятьдесят. А брали меня в нестроевые.

— Так уже и в нестроеви?

— Ей бо, правду говорю. Значит так. Сначала я в транспортной роте был. Ну, старшина строгий попался, придираться начал. Перевели в комендантский. А из комендантского, как под Дроздами неуправка вышла, то к вам направили. Кто уцелел, потом назад вернули. А меня вроде забыли.

— Да не забыли, — сказал Васюков.

— Не забыли?

— Конечно. Лучшего взяли.

Чумак, видать было, помрачнел с лица, и Васюков сказал:

— Ну что ж, счастливо вам. Только не отставайте больше.

— А уж не буду, — пообещал Чумак. — А тебя что — ранило?

— Да вот. В плечо, — сказал Васюков. — Так что Цветков был прав. В санбат иду.

Чумак, сгорбившись, уныло посмотрел на него.

Взвод Ванина весь работал — углублял недокопанную немцами траншею. Командир тоже копал — раздетый, в одной гимнастерке, запальчиво похакивая, далеко за бруствер швырял комья земли. Тут же в траншее стоял его молчаливый помкомвзвода сержант Закиров.

Васюков остановился рядом.

— Что, Васюков? — сказал Ванин. — Помогать пришел? Васюков промолчал: помощник из него был уже никудышный.