По ту сторону тьмы

Болдт Р. С.

Я отодвигаюсь от нее.

— В чем заключается твоя неуверенность?

Она откидывается назад, опираясь на стол. Даже то, что она оставила между нами небольшое пространство, досаждает. Мое тело интуитивно хочет, чтобы она находилась рядом, ближе.

Ее глаза отрываются от моих и вновь концентрируются на воротнике моей рубашки. Она играет с краем, ее голос едва слышен.

— Ты просто… не даешь мне покоя.

Грубый смех вырывается у меня из горла.

— Да ну. Присоединяйся к клубу.

Эти выразительные глаза устремляются в мои, в их глубине таится уязвимость.

—

Из-за тебя я забываю, почему это неудачная идея.

Наматывая ее волосы на кулак, я притягиваю ее ближе и накрываю губами ее уста.

— Я чувствую ровно то же самое, рыжая. — Ее резкий вздох подстегивает, и я запечатлеваю поцелуй на уголке ее губ. — То же самое. — Целую другой уголок. — И прежде чем ты спросишь, нет, это не только из-за того, что случилось на твоей кухне.

Всплеск собственничества побуждает овладеть ее ртом, но крошечный голосок в глубине сознания говорит мне, что нужно быть нежным. Поэтому я покусываю ее губы и чувствую, как женщина расслабляется, прижимаясь ко мне. Она может упираться, но ее тело знает, чего хочет.

Меня.

Внезапно она напрягается и слегка отстраняется. Рыжая не смотрит мне в глаза, а пульс на ее шее бешено колотится.

— Я плохо знакома с тобой.

Я хмурюсь.

— Ты знаешь меня. Знаешь все важное. — Придерживая пальцами ее подбородок, я призываю ее встретиться со мной взглядом. В ее глазах плещется смятение, служащее предвестником того, что вырвется из ее уст дальше.

— Я даже не знаю, сколько тебе лет, дату твоего рождения или твой любимый цвет. — Поспешно выпаливает все слова женщина, словно пытается выдать все это на одном дыхании. — Без понятия, близок ли ты со своими родителями, есть ли у тебя братья или сестры, смотришь ли ты гольф по воскресеньям только потому, что фоновый шум помогает тебе уснуть…

Я поддаюсь порыву поцеловать ее — не только для того, чтобы остановить ее, но и потому, что вид ее красивого лица, искаженного беспокойством, мучает меня.

Она задыхается, когда я отрываю свои губы от ее губ, на лице появляется ошеломленное выражение. Тогда я быстро отвечаю, пока она все еще находится под воздействием поцелуя:

— Мне тридцать девять лет, а мое день рождение — одиннадцатого июня. Ранее моим любимым цветом был синий, но недавно я пришел к выводу, что охренеть как пристрастен к зеленому. Я близок с мамой и бабушкой, а мой дрянной папаша давно слинял. Я единственный ребенок, а гольф не смотрю, потому что, — я не могу подавить отвращение, — он до невозможности убогий.

Она издает звук, отчасти удивленный, отчасти насмешливый. Выглядя одновременно ошеломленной и неуверенной, она моргает рыжеватыми ресницами.

— Обалдеть. Ладно.

— И еще кое-что.

Настороженность окрашивает ее выражение лица.

— И что же?

Нахуй уязвимость. Просто признаюсь в этом.

— Я не могу выкинуть тебя из головы.

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Пытаюсь осмыслить все, что он только что рассказал.

«Я не могу выкинуть тебя из головы».

От

последнего признания желудок делает несколько кульбитов, и я пытаюсь сосредоточиться на предыдущих деталях, которые он раскрыл. Осознание того, что этот мужчина, этот преступник, не может перестать думать обо мне, вызывает во мне прилив радости и нервозности.

— Ты, эм, старше на десять лет, — выдаю я.

Он щурится и низко хмыкает.

— Мелочный мужчина был бы раздавлен этим, рыжая. — Он наклоняет голову ближе, глубоким и хриплым голосом произнеся: — Если беспокоишься о моей потенции, то хотелось бы напомнить тебе о пятничном вечере.

Потрясенный смех поднимается подступает к моему горло.

— Типичный мужчина.

— Вынужден не согласиться. Совсем не типичный, о чем ты и так в курсе. — От его хрипловатого тона по телу пробегают мурашки, и я понимаю, что сижу у него на коленях, расставив ноги.

Его член, упирающийся в мои бедра, дает о себе знать даже под джинсами и через мои брюки. От этого я становлюсь влажной, отчего гадаю, будет ли ему так же хорошо внутри меня, как в тот раз.

— Нельзя так смотреть на меня, рыжая, — проговаривает он низким рыком.

У меня перехватывает дыхание.

— Как?

— Как будто не возразишь, если я погружу свой член между твоих ног. — Его грудь вздымается и опускается из-за тяжелого дыхания. — Как будто ты вспоминаешь, как охрененно приятно было кончать на него.

Он еще больше отвердевает подо мной. Карие глаза становятся дымчатыми, свидетельствуя о моем воздействии на него. Тело охватывает трепет от того, что я, Джорджия Денверс, могу так сильно воздействовать на этого мужчину.

Осознание проникает в душу, давая понять, что я уже собралась с силами. Мышцы больше не испытывают нагрузки. Никогда раньше это не происходило так быстро. Словно прикосновение к Бронсону неким образом восстановило мою энергию. Это… странно и пугающе. Не знаю, что с этим делать. Черт, без понятия, как быть с ним.

Медленно выдыхаю, испытывая сильную потребность разъяснить границы.

— Ты меня не знаешь. Может, ты и думаешь об обратном, но, поверь, это не так.

Его глаза приобретают решительный блеск.

— Думаешь, я тебя не знаю?

Выдох со смешком вырывается из легких.

— Уверена, что не знаешь.

Если бы он знал, то не стал бы прикасаться ко мне. Скорее всего, он бы даже не захотел находиться рядом.

— Я в курсе, что ты исчезла из Техаса до восемнадцатилетия. Карнавальщики, с которыми ты работала, отменили твои выступления. Затем ты объявилась спустя некоторое время после этих событий.

Гляжу на него со смесью потрясения и ужаса от того, что мужчина раскопал столько информации. По своей природе карнавальщики — сплоченные. Они не любят чужаков. А те, с кем я путешествовала, — придурки, с которыми тусовалась моя дрянная мать, — легко продали бы своего первенца за двадцать баксов.

Он продолжает говорить, его хриплый голос понижен, как будто он раскрывает мне тайны, а не рассказывает о моей жалкой жизни.

— Не могу точно сказать, где это произошло, но в итоге ты пересеклась с Роем Фрименом.