Поцелую тебя дважды

Уинтерс Уиллоу

Мягкая улыбка скользит по ее губам, но она не касается глаз.

— Было трудно спать. Ты говорил так, будто тебе приснился кошмар. — Я застигнут врасплох и сначала не реагирую. — Ты в порядке?

— Я в порядке, — говорю я ей, и, возможно, это выходит тверже, чем должно быть. Восстановив самообладание, я наклоняюсь и натягиваю одеяло ей на плечи. — Я не хотел тебя будить, спи дальше.

Она пристально смотрит на меня, ее глаза гораздо более открыты, чем раньше.

— Ты будешь здесь,

когда я проснусь?

— Ты хочешь этого?

— Да.

— Тогда я буду тут.

Как раз когда я отвечаю ей, дрожь пробегает по ее плечам, и она крепче сжимает подушку. Забираясь обратно в постель, я откладываю ежевечернюю рутину, когда происходит это дерьмо. Когда я прихожу домой и не могу уснуть, когда 3 часа ночи будят меня сообщениями об убийцах, аресте, о том, что кто-то угрожает кому-то другому не платить. Вся эта хрень этого гребаного бизнеса, которая держит меня с сильной рукой и закаленным сердцем.

— Иди сюда, — говорю я ей и притягиваю ее ближе к себе, держа ее рядом с собой. Мои братья сказали, что они позаботятся об этом. Они сказали мне, чтобы я убрал все незаконченные дела, а потом они позаботятся обо всем остальном.

Моя единственная задача на этой неделе — решить, что делать с Брейлинн. Ее лихорадочное тело горит, когда она тыкается носом в меня. Она слишком теплая, чтобы искать моего прикосновения для утешения, но она прижимается ко мне, как будто не может быть достаточно близко. Она в основном лежит на животе, но немного на боку. Обняв ее, я прижимаю ее к себе, расставив руку на ее плече.

Одним поцелуем в висок я говорю ей спать. Я смотрю в потолок и снова успокаиваю себя, пока мой большой палец проводит успокаивающие круги по ее коже. Мои братья позаботятся о работе, а я позабочусь о ней.

Это впервые. Им никогда не приходилось прикрывать меня с тех пор, как я занял свою нынешнюю должность. За более чем десятилетие этого не случалось. С тех пор, как я был ребёнком. Каждый чёртов день нужно тушить пожар, и я задаюсь вопросом, способны ли они справляться с вещами так, как раньше, до того, как они всё уладили, или что-то неизбежно выпадет из поля зрения.

— Ты уверен, что с тобой все в порядке? — тихий шепот привлекает мое внимание к женщине в моих объятиях. Мои плечи поднимаются и опускаются, когда я делаю тяжелый вдох.

— Моя секс-игрушка меня допрашивает? — Я ухмыляюсь, глядя на нее сверху вниз, и ее обеспокоенное выражение лица смягчается. — Твоя задница не помнит, что происходит, когда ты меня толкаешь? — Когда она краснеет и слегка извивается в моих объятиях от воспоминаний, я снова целую ее в висок, а затем подталкиваю ее нос кончиком своего, чтобы поцеловать в губы.

Она слегка отстраняется, прежде чем сказать:

— Я не хочу, чтобы ты заболел.

—

Вот и ты, снова взвалила на себя бремя, — бормочу я, а затем целую ее губы, беря их собственнически. Ее губы задерживаются, и я слегка углубляю их, вознаграждаемый стоном удовольствия с ее стороны.

Ее рука лежит у меня на груди, и от этого движения она морщится.

Ушибленная задница, раны на запястьях и лодыжках… и теперь она больна. Бедная моя девочка. Если бы я мог вернуться назад, я бы уменьшил синяки. Возможно, вообще бы пропустил это.

Эта мысль вызывает во мне раздражение. Если бы я мог повернуть время вспять, я бы не позволил ситуации дойти до того, чтобы она дала мне пощечину. Провожу рукой по волосам, напоминая себе, что все эти "а что, если" не имеют значения. Это всего лишь досадные ошибки. Я просто не могу с ней поступить правильно. То одно, то другое, и ничего не правильно.

— Не мог бы ты рассказать мне историю? — спрашивает она, снова возвращая мое внимание к настоящему.

— Ты думаешь, я знаю сказки на ночь?

— Нет, нет, — бормочет она, — просто любую историю. —

— Я не особо славлюсь своими способностями рассказчика.

— Я не могу… перестать думать, — тихо говорит она в подушку и не смотрит мне в глаза. — Я все время думаю о… Скарлет и ванне.

Во мне бурлят смешанные чувства. Одно упоминание Скарлет, известной предательницы, заставляет меня задуматься, почему она об этом заговорила. Нет никаких сомнений, что она была крысой. Мы снимали ее на камеру, записи телефонных звонков, ее текстовые сообщения и фотографии ее встреч.

Прочистив горло, я пытаюсь придумать историю.

— Хочешь, чтобы я тебя отвлек?

— Да… пожалуйста.

— Однажды, давным-давно… жил-был ребенок. Он все время был грязным, потому что ненавидел душ, а его братьев никогда не было. — Я чуть не добавил — а его отец всегда был пьян, но понял, что это было бы гораздо печальнее, чем я хочу, если бы я добавил эту деталь. У нас в доме была только одна ванная комната, и воспоминания о том, как моя мать упала в нее, когда она была слабой и хрупкой, а я не мог ей помочь, преследовали меня даже после того, как ее не стало. Хотя я и этого ей не говорю.

Ее дыхание ровное, ее грудь прижата к моей груди, пока она слушает меня.

— И однажды эта маленькая девочка, такая милая и очаровательная, сказала ему, что он плохо пахнет.

Она коротко смеется, и я сам невольно выдаю смешок, хоть и сдержанный. С легкой улыбкой она поднимает взгляд и уточняет, что сказала совсем не это.

— Но смысл был примерно таким.

— Я была вежлива, — настаивает она с самым невинным тоном.

— И что же ты сказала? — спрашиваю, пытаясь вспомнить тот момент.