Подвиг
Шрифт:
— Священникъ… Очень дорого… И мама?… Она никогда не ходила въ церковь.
— Ну, а какъ же эти люди, которые?… Ты съ ними потомъ жила?… Видалась?… Ужасные, должно быть, люди, — плохо скрытыя брезгливость и пренебреженiе были въ голос Ольги Сергевны. Она не посмла сказать прямо: — «убiйцы твоей матери».
— Тетя… Послушайте… Но мама же сама была во всемъ виновата. Она ихъ все хамами называла… Они на это обижались. И потомъ. Вотъ у васъ тсно. А тамъ жил-площадь ужасно какая маленькая… A y мамы дв комнаты… Ну и они злились.
Нтъ, Леночка не осуждала убiйцъ своей матери. Она ихъ понимала. И страшной казалась ея чисто Русская красота. Она была другая. Изъ другого мiра, гд иныя были понятiя и новая была мораль. И что
Она принесла съ собою на виллу «Les Coccinelles» большiя заботы. Прежде всего заботы матерiальныя, Нордековы еле концы съ концами сводили. «Мамочка» давно продала все, что только можно было продать. Она готовила ужинъ и прибирала комнаты, тмъ помогая своей дочери и зятю. Мишель Строговъ былъ «самъ по себ«. Съ него взятки были гладки. Онъ платилъ за столъ и квартиру и врядъ ли онъ далъ бы что нибудь на Леночку. Устроить Леночку на службу, по крайней мр, въ ближайшее время было невозможно… Сразу было видно, что она ничего не умла длать. Пролетарская школа второй ступени не дала ей ничего для того, чтобы она могла зарабатывать хлбъ. Правда она знала французскiй языкъ. Рукодлiемъ не занималась, по Русски писала — по совтски, — значитъ: — здсь это ни къ чему. Манеры у нея были такiя, что даже въ третье-разрядный ресторанъ подавалыдицей ея не приняли бы. И притомъ — красота!.. Оригинальная Русская, съ французской точки зрнiя — экзотическая — красота!.. Ей гейшу на сцен безъ грима играть! Въ Русскомъ сарафан Русскую плясать!.. да уметъ ли еще? При ея годахъ, при ея морали — скользкiй это былъ путь и ни Ольга Сергевна, ни даже Неонила Львовна не хотли рисковать толкнуть на него Леночку.
Внесла она и заботы моральныя. Съ совтскимъ паспортомъ!.. Какъ сказать объ этомъ знакомымъ?… Безбожница?… Какъ повести ее въ церковь? гд такой красавецъ и святой священникъ… Прiхала изъ Совтской Россiи. A y исповди была?… Ее распрашивать станутъ, а она вотъ какая!.. Чуть посерьезне вопросъ и замолчитъ, уйдетъ, какъ улитка въ раковину, ежомъ свернется въ клубокъ, и только красивые глаза горятъ исподлобья недобрымъ, недоврчивымъ огнемъ… Точно и не человкъ, а какой то хищный, красивый зврекъ… Какъ такую покажешь ихъ колонiи?… Заподозрятъ чего добраго въ шпiонаж?… Чураться будутъ ихъ дома. Совдепка!.. Какое это страшное слово! Хуже чумы, или оспы. Точно заразно больная у нихъ появилась… Какъ, почему ее выпустили?… Вотъ другiя бгутъ, съ опасностью для жизни тайкомъ перебираются черезъ границу, идутъ «нелегально». Выходятъ фиктивно замужъ за латышей, эстонцевъ, поляковъ… А она съ совтскимъ паспортомъ!.. Значитъ, были у ней какiя нибудь заслуги передъ совтской властью. Значитъ что то въ ней есть… ее бы распросить?… Да, такъ она вамъ и отвтитъ!.. Вотъ она какая! Полковникъ спросилъ ее: — «есть ли въ красной армiи барабаны?…»
— He знаю, — коротко и рзко сказала Леночка.
— А какiе конные полки видали вы въ Петербург?
— Я никакихъ полковъ не видала, — какъ ножомъ отрзала Леночка.
Разв съ ней разговоришься?
Леночку уложили пораньше спать. Глаза у нея слипались. Очень она устала съ дороги. «Мамочка» и Нордековы заперлись въ полковницкой комнат на семейный совтъ. Говорили шопотомъ. Стны тонкiя, дверь, какъ изъ картона. Французскiй домъ… Пересчитали отложенное на черный день на случай чьей нибудь болзни или смерти: — тысяча двсти тридцать франковъ. Еще полковникъ могъ въ своемъ объединенiи позаимствовать двсти. На эти деньги надо обрядить Леночку. У нея всего одна рубашечка, да и та такая заношенная, что здсь ни одна прачка не возьметъ ее стирать.
Завтра въ часы перерыва Ольга Сергевна откажется отъ завтрака и подетъ съ Леночкой въ «Samaritaine»
Когда разошлись они вс трое, наконецъ, по постелямъ было у нихъ на душ что то особенное. Смущена была ихъ душа. Точно вошло въ ихъ жизнь что то новое, неизвстное и страшное, но вмст съ тмъ и родное, родное, родное!!..
Это чувство, уже засыпая, Ольга Сергевна весьма ясно опредлила.
— Ты спишь, Георгiй, — спросила она.
— Ну?
— Ты знаешь?… Отъ нея Россiей все таки пахнетъ… Вотъ, какъ у насъ сирень пахнетъ… А тутъ цвла, а запаха почти и не слышно… Вотъ и мы… Отъ насъ Россiей никакъ уже не пахнетъ… Выдохлись мы… А она, хотя и совтская, а все Русская.
— Ну, ну, — промычалъ полковникъ и повернулся на другой бокъ.
XIV
Странная была Леночка. Она старалась помогать по хозяйству «мамочк«. По вечерамъ сидла со всми за ужиномъ, но почти всегда молчала. Если ее о чемъ нибудь спросятъ — она коротко отвтитъ: — «да»… «нтъ». А больше отзовется незнанiемъ: — «не слыхала»… «не знаю»…
Ho, когда вс удутъ въ городъ на службу, и «мамочка», напившись кофею, приляжетъ «на часокъ» — отъ 2-хъ до 5-ти, — Леночка тихой мышкой сбжитъ въ подвальчикъ къ Нифонту Ивановичу.
Старый казакъ сидитъ на низкомъ стульц — такъ почему то полагается сапожнику, — противъ него сучитъ дратву Фирсъ. Изъ открытой въ сосднюю каморку двери несетъ парнымъ бльемъ, тамъ шлепаютъ босыя ноги: — суетится Зося со стиркой.
Леночка войдетъ въ каморку и сядетъ на единственный стулъ, предназначенный для заказчиковъ. Такъ сидитъ она довольно долго, наблюдая работу.
— Ддушка, дайте-ка и я попробую. Нифонтъ Ивановичъ охотно ей показываетъ.
— Самое правильное, барышня, по ныншнимъ временамъ рукомесло, — наставительно говоритъ Нифонтъ Ивановичъ. — Новые башмаки съ ныншнимъ кризисомъ кто укупитъ? Подметки всякому нужны… Въ дырявыхъ башмакахъ долго не проходишь. Чинка, заплаты — отбоя нтъ… Французы мою работу очень даже уважаютъ… Моя подметка на годъ… Хотя по стеклу толченому ходи.
Леночка поработаетъ съ часокъ. Потомъ отложитъ работу, откинется на спинку стула и запоетъ:
— Жила была Россiя Великая держава. Враги ее боялись — Была и честь и слава…Голосокъ у нея жиденькiй и слабый, но поетъ она врно, и такъ жалобно, что Нифонтъ Ивановичъ задумается и отложитъ въ сторону инструментъ.
— Теперь ужъ нтъ Россiи: — Россiя вся разбилась Ахъ Солнышко!.. Куда ты закатилось?…— Эту псню, барышня, у насъ на Лемнос тоже пли. Ну только не такъ жалостно. Гд вы ее узнали?…
— Въ Ленинград, помню, эту псню дтишки пли. Вотъ этакiя — Леночка показала на полъ аршина отъ земли, — совсмъ маленькiя… Какъ ихъ ругали!..
Запрещали настрого… А они пли… Да… Правда… Я помню…
— Поди, кто ихъ училъ… He безъ того… Леночка надолго примолкла. Потомъ вдругъ устремила глаза куда то въ даль, гд точно она что то видла давнее и далекое и стала говорить съ какою то внутреннею дрожью:
— Я помню… Это еще тогда… Раньше было… Извощикъ по Загородному детъ. И на немъ офицеръ съ блымъ околышкомъ… Преображенскiй что ли?… Безъ ноги… Раненый, значитъ… Инвалидъ… Ногу у него на войн отняли. И два солдата съ нимъ… Съ ружьями… И, значитъ, бьютъ его… Толкаютъ… Кровь съ лица течетъ… Да… Правда… А онъ блдный, нахмуренный… Что онъ думаетъ?… И молчитъ… He пикнетъ… И глаза такiе… Страшные, престрашные… Я хоть и маленькой тогда была, а помню…