Подвиг
Шрифт:
— Ну, садись, — отдуваясь отъ волненiя, проговорила старуха. — Шляпу сними… Стриженая… Что жъ и правильно… Для работы лучше… А хорошенькая… въ мать.
Леночка и точно была прелесть какая. И что то было особенное Русское — въ ея лиц съ чуть широкими скулами, выдающимися у висковъ, прозрачною смуглинкою, сквозь которую просвчивалъ персиковый румянецъ, съ пушистыми бровями. Подъ ними въ темной опушк очень густыхъ и длинныхъ, по дтски загнутыхъ вверхъ рсницъ, сiяли молодостью, золотою шампанскою игрою горли большiе карiе глаза. Волосы были темно каштановые, губы
Она сла противъ «мамочки».
— Голодная?.. Ну, ничего… Потерпи… Пока вотъ кофею попей… Съ круассанами… По нашему — подковки… У нихъ, у французовъ, круассанами прозываются.
Леночка была очень голодна. Она второй день ничего не ла. Денегъ хватило въ обрзъ. У нея посл долгаго пути, ночей, проведенныхъ въ «жесткомъ» вагон кружилась голова, и ей казалрсь что полъ ходилъ подъ ногами, какъ въ позд.
Ея маленькiй облзлый чемоданчикъ, такой легкiй, что она сама его и принесла былъ поставленъ на соломенный стулъ. Неонила Львовна кивнула на него.
— Вс твои вещи тутъ?
— Вс, бабушка.
— Какъ же ты дохала?…
Леночка не поняла вопроса. Она смотрла на старуху и молчала.
— Какъ тебя, говорю, выпустили?… Съ какимъ паспортомъ?…
— Съ нашимъ… Совтскимъ, — робко сказала двушка.
— Ты тутъ этого не болтай… Заклюютъ… Ольга теб все устроитъ. Чтобы шито, крыто. Полковникъ чтобы не пронюхалъ… Co свта сживетъ. Всю чистоту его блыхъ ризъ испортишь.
Неонила Львовна пожевала губами. Леночка жадно пила кофе. Подковки исчезали за ея молодыми, блыми, сверкающими изъ за алыхъ губъ зубами. Она плохо соображала, что ей говорила старуха. Все было такъ необыкновенно и совсмъ не такъ, какъ ей представлялось это въ ея думахъ во время дороги.
— Безбожница?
Леночка искоса посмотрла на бабушку и точно насторожилась.
— У насъ, бабушка, не учили… Мама когда то говорила немного.
— Да ты не смущайся. Я и сама такая. Своимъ умомъ до всего дошла. Ни къ чему вс эти поповскiя исторiи.
Надолго замолчали. «Мамочка» налила еще чашку Леночк.
— Пей, милая. Ты голодна. Я еще приварю. На вотъ теб хлбца пожуй… Съ масломъ.
Неонила Львовна достала съ небольшого буфета длинную тонкую булку, приготовленную къ обду, сливочное масло и поставила передъ Леночкой.
— У васъ всего изобилiе, — тихо сказала, прожевывая булку съ масломъ, Леночка. — Намъ говорили: — у васъ голодъ большой. Ничего не хватаетъ.
— Все врутъ, милая. И тутъ, какъ и тамъ врутъ. А ты не врь… Никому и тутъ не врь.
И опять замолчали.
Неонила Львовна смотрла, не сводя глазъ на Леночку. Все было въ ней такъ необычно. «Съ совтскимъ паспортомъ», — думала старуха. — «Хуже, чмъ съ волчьимъ… Право — лучше бы «желтый билетъ» у ней былъ… Никуда не примутъ. Ни туда — ни сюда… И замнить, сколько хлопотъ
Посл кофея разставляли въ маленькой комнатушк мебель, устраивая ложе для Леночки. Разсматривали ея барахло. Вещей, блья, платьевъ у двушки ничего не оказалось. Все надо будетъ купить.
— Деньги то, Лена, есть ли у тебя?
Двушка со смхомъ высыпала содержимое стараго Русскаго кошелька на столъ.
— Вотъ, посчитайте: — тридцать пять… нтъ… вру… сорокъ сантимовъ. Вс и мои капиталы… Настоящая капиталистка… Буржуйка… Я, бабушка трудовой народъ… Пролетарка стопроцентная…
XIII
Посл ужина вся семья осталась сидть за круглымъ столомъ. Мишель Строговъ не сводилъ узкихъ глазъ съ милаго лица Леночки. Полковникъ слушалъ, задавая отъ поры до времени вопросы, и каждый его вопросъ заставлялъ Леночку умолкать, настораживаться и уходить въ себя.
«Нтъ все-таки она очень запугана», — думала, наблюдая Леночку, Ольга Сергевна.
Леночка оживленно разсказывала своимъ не всегда понятнымъ языкомъ о томъ, какъ проводится смычка города съ деревней, о работ въ кол-хозахъ, о задачахъ пятилтки. Она говорила такъ, точно ей шелъ не восемнадцатый, а по крайней мр тридцать пятый годъ и была она проповдницей новой вры.
— У насъ… Америк не уступитъ… Черезъ два года переплюнемъ и Америку.
— Такъ у васъ же голодъ!.. Голыми люди ходятъ! Вонъ въ какихъ лохмотьяхъ вы прiхали, смотрть страшно. Теб, Леля, надо будетъ завтра со службы отпроситься, да въ «Самаритэнъ» ее свести, одть, обуть надо, — рзко сказалъ полковникъ.
— Это… голодъ, дядя, пока, — быстро и твердо, какъ заученный урокъ сказала Леночка.
— Ну… А какъ красная армiя?…
Точно какая то тнь пробжала по глазамъ Леночки. Какъ то рзче выдались скулы.
— Ничего, дядя.
— Ну, а все-таки?… Въ Бога, напримръ, не вритъ?…
— Кто хочетъ вритъ… Кто не хочетъ… Никто не насилуетъ, — холодно отвтила Леночка. Ея оживленiе какъ то сразу пропало.
Ольга Сергевна пришла на помощь племянниц.
— Ты маму вспоминаешь?…
— Да.
— Какъ же ее похоронили?…
— Обыкновенно какъ… Отвезли въ Троцк на кладбище и зарыли…
— Безъ священника, — съ ужасомъ сказала Ольга Сергевна.
— Гд это еще такой Троцкъ? — возмутился полковникъ и закурилъ чуть не десятую папиросу. Разговоръ его очень уже волновалъ. Онъ потомъ признавался, что у него было такое чувство, какое бываетъ, вроятно у собаки, когда та лаетъ на кошку, забравшуюся на дерево. Весь онъ какъ то подобрался и напружился. Въ виски у него стучало. Очень хороша была Леночка и такъ напоминала ему его Лелю, когда первый разъ увидалъ онъ ее на гимназическомъ балу. И вмст съ тмъ было въ ней нчто чуждое и какъ бы страшное… «Совдепка»!..