Поэзия Африки

Коллектив авторов

III

Плыли в каютах мужчины, плыли в каютах мужчины, плыли в каютах мужчины — этот груз, на воде сгоревший, для продажи был предназначен, и кричал он, страхом охвачен перед кладбищем своим соленым, перед тем металлом каленым. Матери, сестры, отцы и братья, друзья и невесты, плыли они вместе с ними, одетыми в свои мундиры защитного цвета, на которых желтые пуговицы мерцали, словно звезды той ночи кровавой. Плыли в каютах пассажиры, почти женихи и почти солдаты, почти мужья и почти мужчины, и почти еще дети, помнящие еще ясно, как совсем недавно за ящерицами гонялись. И все они до единого жались к стенам, и предсмертные голоса их слились воедино, и это было предсмертное их прозренье, последнее их презренье к огню и дыму, последнее и мучительное мгновенье любви, навсегда отвергнутой и напрасной.

IV

Плыли в каютах парни, юноши плыли в трюмах, плыли почти мужчины. Их старые

матери плачут, все глубже морщины на лицах отцов их, друзей и братьев. Окаймленные рамкой черной, с фотографий глядят их лица, и в глазах у них — удивленье, и уже им не измениться. У груза, в огне сгоревшего, в подводных лесах погибшего, истории, собственно, не было.

Африканская пауза

Перевод Ю. Левитанского

Огненный шар, окрашенный в цвет моего отчаянья, над морем, над далью синей. Разгадываю в одиночестве значенье каждого жеста и сладость каждого слова, прибоя морского тайну, молчанье вдвоем, сочувствие твоих теплых и бледных рук. Шепчу твое имя, заполнившее собою сумрак вечерний, с восторгом гляжу в загадочные зеленые твои глаза. И перебираю пальцами волос твоих прядь тяжелую, цвета луны, родившейся над морем в вечерний час. Ты здесь или ты мне привиделась? Прикрываю губами глаза твои, ресниц твоих — птиц озябших — касаясь едва-едва.

Прекрасная история,

которую я расскажу однажды

Перевод Ю. Левитанского

Когда-нибудь я поведаю вам прекрасную историю о белой девушке, здесь родившейся, здесь, на моей опаленной зноем земле. Я расскажу вам о том, что ее улыбка излучала нежность и добротой сияла, глаза ее были ласковы, как обещанье свежего хлеба, а ее молочные руки были белы, как белые флаги мира. Когда-нибудь я поведаю вам прекрасную историю о белой девушке, здесь родившейся: я черный мальчишка худой, а она — сестра моя, я черный грузчик в порту, а она — сестра моя, мне шагу ступить не дают, а она — сестра моя, моя, и твоя, и всем нам вместе — сестра. Когда-нибудь удивительную и прекрасную историю о белой девушке, здесь родившейся, непременно я расскажу.

Пораженье

Перевод Ю. Левитанского

Звучанье квартета над нами — все вокруг оживает. Плавное движенье непроизвольно изображает «прощай», неприметная улыбка таит в себе некую резкость. Стены вокруг неприступны, и птица бьется с мольбой о стекло и машет крылами в полете. Шаг подчиняется ритму ударных, и улыбка твоя в двух гранях ночного стекла кажется еще холоднее.

Возвращенье

Перевод Ю. Левитанского

Я хочу, чтоб и после был слышен мой голос непогребенный, мужественный, как кинжал. Чтоб исчезла в земле лишь память о жестах незавершенных, а не голос кричащий мой — я буду кричать в набрякшем молчанье утра, в котором зреет грядущий день. И будет ли это страстный мой голос непогребенный или руки мои, спокойно скрещенные на груди, — хочу, чтоб меня услышали, увидели, ощутили мятежным и обнаженным, таким, каков я и есть. Но, став и растеньем даже, я буду тянуться к звездам, а пока я цветок срываю, им пальцы мои пропахли, а глаза мои смотрят в небо, которое не продается, но которое может всякий, даже стоя на четвереньках, над собой всегда увидать. Человек, я сей мир покину, головы своей не склоняя, будет голос мой жить, как волны, что рождаются в море и гибнут, чтобы снова родиться в нем!

Поэма Африки

Перевод Ю. Левитанского

На губах моих толстых бродит отсвет сарказма, колонизующего мой материк материнский, и сердце мое отказывается услышать с плоскими шутками смешанный наполовину англо-романский синтаксис новых слов. Они меня любят единственной правдой своей евангельской, мистикой пестрых стеклянных бус и мистикой пороха, своих пулеметов логикой убедительной и оглушают песнями чужестранными, в равной степени чуждыми мне и странными. Они одаряют меня величьем героев своих, официально дозволенных, славой своих «роллс-ройсов» и городов своих каменных, публичных домов своих радостью каждодневною. Они меня тянут к их богу гладковолосому, и на губах моих тает привкус абстрактного хлеба, миллиона абстрактных хлебов. И взамен амулетов старинных, когтей леопардовых, они продают мне благословенье свое и позорную метрику сына отца, никому не известного, сеансы стриптиза, бутылку вина кисловатого, специально для черных белыми предназначенного, фильмы, в которых герой карает предателей и разит дикарей со стрелами их и перьями — поцелуями пуль и газа слезоточивого цивилизуют они бесстыдство мое африканское. Монеты висят у меня на шее, кружки латунные вместо прежних празднеств моих в честь обрядов свадебных, или в честь дождя, или в честь урожая нового. И я понимать начинаю: люди, которые создали электрический стул, Бухенвальд или бомбу атомную, у детей Варшавы отняли детство, придумали Голливуд, ку-клукс-клан, Аль Капоне, Гарлем и так далее, уничтожили Хиросиму, и прочее, прочее — этим людям понять не дано аллегорий Чаплина, ни Платон им, ни Маркс, ни Эйнштейн и ни Ганди неведомы, и что Лорку убили, об этом они не слышали — сыновья чудовищ, изобретших инквизицию, породивших

пламя, Жанну д’Арк поглотившее, они распахивают мои поля плугами с маркою «Made in Germany», но ушами своими, от джазовых ритмов оглохшими, не услышат уже деревьев голоса тихого, и по книге небес читать уже не научатся, и в глазах их, наполненных блеском металла холодного, умирают лесные цветы, их цветенье щедрое и лирический щебет птиц их уже не трогает, и порывы могучих крыл над полями ранними, и невидимая скорлупа небосвода синего. Нет, не видят они и борозды эти красные, за невольничьим кораблем на воде лежащие, и не чувствуют, как на пути корабля идущего я при помощи колдовства вызываю яростный гнев костей этих острых, как сабли, уныло пляшущих океанский дьявольский танец, батуке моря… Но на сине-зеленых дорогах, путях отчаянья, я прощаю прекрасной кровавой цивилизации, отпускаю ей прегрешенья ее — аминь! Под тамтамы моих племен, под звучанье грозное, мой любовный клич, словно семя, ложится в темную благодатную почву невольничьих кораблей… В дни равноденствия над родимой землей вздымаю самую лучшую песню народа широнга, и на белой спине наступающего рассвета дикие мои пальцы преисполнены ласки — как безмолвная музыка дротиков и кинжалов племени моего воинственного, прекрасных и сияющих, словно золото, ввысь воздетых в беспокойном чреве моей африканской ночи.

МОГИМО [263]

Мать-Африка

Перевод П. Грушко

Мать-Африка, на твоих устах боевые напевы. Ты поешь и танцуешь под клич Шикуэмбо. Мать-Африка, бесконечно прекрасны луны в причудливых чащах далекого Конго. Мать-Африка, твои эбеновые сыновья бегут и падают ниц под гул барабанов-шигубо [264] . Африка, мать магических маримб и белых господ, говорящих на черных наречьях. Мать-Африка, голубые и зеленые океаны радостно ревут под гром твоих барабанов. Мать-Африка, в твоем сладостном лоне рождаются темнокожие воины, могучие бойцы, одолевающие гиен.

263

Могимо— один из руководителей ФРЕЛИМО. Биографических данных нет. Пишет по-португальски. Стихи распространяются в рукописи, переведены впервые.

264

Шигубо —большой барабан.

КРАВЕЙРИНЬЯ МПУМО [265]

Уверенность

Перевод П. Грушко

Непогребенные голоса Шинаване [266] , непогребенные голоса Муэда [267] взывают к нам, просят восстать. Дантовы виденья Герники, рожденные кистью Пикассо, отзываются в нас болью, взывают к нам, просят восстать. Огнедышащие жерла орудий извергают пламя свободы, мертвые кровавыми буквами пишут свободу. Свобода будет реветь в раскаленных добела стволах ружей, пока дерево свободы не покроют цветы, пока созидатели мира не нарисуют в небесной сини белокрылые контуры мира, пока из праха прошлого по заветам Шивамбо Мондлане [268] не возникнет новый Мозамбик. Кровавые слезы, которыми мы оплакиваем его смерть, станут нулями, летящими в цель. Наперекор ночному вою гиен, ощеривших кровавые пасти, на зверином пиру вырастает фигура гиганта: в одной руке у него факел свободы, винтовка — в другой. Это сын сумерек, в которых покоятся герои от Спартака до Гевары и Лумумбы. Вот он идет — Мондлане — не символ, а уверенность, компас, показывающий дорогу к победе, когда гиены с желтыми глотками сгинут в огне свободы и исчезнет даже пепел их сгоревших тел.

265

Кравейринья Мпумородился в 1944 году в Лоренсо-Маркесе. Стихотворение «Уверенность» распространяется в рукописи. Перевод осуществлен впервые.

266

Шинаване— название мозамбикского селенья, где в феврале 1960 года была расстреляна мирная демонстрация африканцев.

267

Муэда— поселок портовых рабочих; в 1960 году там было расстреляно четыреста человек, отправившихся к губернатору просить справедливости.

268

Шивамбо Мондлане.— Доктор Эдуардо Шивамбо Мондлане, председатель ФРЕЛИМО, был злодейски убит в Дар-эс-Саламе 3 февраля 1969 года.

РУЙ НОГАР [269]

Загадка № 2

Перевод М. Самаева

Лазурный ореол нездешних звезд. И море маков — багряный бред воспоминанья. Большие нестерпимые цветы; разлапистые лацканы корней и лепестки, впечатанные в память. Как девушки, чей вечный голод рождает голод и не знает метафизических проблем. А ненависть, могущая не меньше (когда не больше), чем безнадежная любовь, которою у нас полны извечно дырявые карманы?! И не уйти им, никому им не уйти. Шесть миллионов восемьсот шестнадцать тысяч сто голосов на двадцать пять квадратных километров. Им не уйти, друзья! Никто не сможет уйти.

269

Руй Ногарродился в 1933 году в Лоренсо-Маркесе. Поэт, журналист. В 1965 году был арестован за связь с ФРЕЛИМО. Стихи его печатались во многих антологиях. Пишет по-португальски. Стихи переведены впервые — из журнала «Pr'esence africaine», 1966, № 57.