Поглощенное время
Шрифт:
"И куда это я приду?
– размышлял он, - Вряд ли в кровавые земли неупокойника Уриенса, иначе уже здесь суетились бы зеленые рыцари, и ворон кричал бы иначе... В город, к Храму? Это вероятнее всего - потому что собаки шли, наверное, обозом, что-то везли. Городские товары. Меха, рыбу, дичь"
Гебхардт Шванк по старой привычке не думал о том, а куда ему, собственно, нужно? Куда он хочет прийти? Зачем и к кому? Если бы он думал так, то вопрос "К кому?" возник бы в его голове в последнюю очередь. Но, если не "Куда?", то откуда он в очередной раз возвращается, что несет
Итак, он получил два значимых - или ключевых - эпизода к роману. Один он видел, о другом ему рассказали. За это он будет должен альбу, ежели она у кастрата получится, и вряд ли Ириду устроит что-то стандартное : "Ах, как нам жаль, уже настало утро!". Может быть, она думает о том же, что и он сейчас - откуда она ушла и почему?
"Да, и для чего?" - добавил внутренний бестелесный голос. Для чего? Она, кажется, именно из-за этого сбита с толку, растеряна и невероятно легко приходит в ярость. Ярость она контролирует и этим весьма довольна. Но какую альбу она все-таки хочет?
"Не угадаешь, и не пытайся. А какую альбу хочешь ты?" - спросил голос.
"Никакую!
– сердито ответил трувер, - Я не трубадур и придавать смысл ее чувствам сорокалетней давности не обязан".
"А все-таки? Про долг ты понимаешь хорошо, это своего рода страсть, и уже готов расплатиться альбой и отделаться от них от всех, так? А потом кануть в ничто?"
"А ты-то кто?!"
"Я!"
"Вакх?"
Совершенно пустое серое молчание в ответ.
"Пожирательница плоти?"
Чуть шевельнулось болезненное отвращение, будто бы кто-то внутри проглотил толченого стекла.
"Львиноголовая Сохмет?"
"Чуть ближе. Я-то сопротивляюсь Пожирательнице, а вот ты с радостью готов ускользнуть и исчезнуть, как я вижу. Ты не умеешь существовать"
"И что?! Я и не был должен, так?"
"Ты умеешь только двигаться. Тебе неплохо в небытии, потому что про хорошо и про бытие ты ничего не знаешь. Ты исчезаешь и заставляешь исчезнуть меня. Надоело!"
"Да кто ты?!"
"Я!"
"Я, я, я!!! Кто?! Объяснись, наконец!"
"Я - мое имя"
"Очень приятно! Я что-то тебе должен?"
"Быть"
"А меня нет, по-твоему?!"
"Не знаю..."
"(...Крайне непристойное проклятие с пожеланием провалиться прямо в гениталии преисподней и там свариться в расплавленном камне...)"
"Прекрати! Замокни, пустышка! Хватит уже ссылаться на кастрацию и отказываться быть. Хватит подыгрывать смерти"
"Я - не - желаю - быть! Ясно? Сам будь, если надо - я-то здесь при чем? Отвяжись!"
"Ах, так?! Я тебя вызываю, трус! Я вызываю!"
И тут частокол елей перед Гебхардтом Шванком раскрылся, он на мгновение увидел высокое голубое небо с единственно пушинкою облачка. Ели заплясали, закружились, по зимним небесам почему-то с визгом пронеслись стрижи
"А где же мухи?" - поразился Шванк и увидел: исчезли поседевшие ели, и на месте их давно стояла глиняная мазанка, та, что над морем, и между яблонь покачивался гамак. Звучно упало яблоко.
– Боже, нет!!!
– завопил Шванк, не привычным голосом кастрата, он издал почти басовый, по своим понятиям, громкий рев; где-то с еловых ветвей обрушился целый сугроб.
И молчание.
– Не оставляй меня здесь! Не надо! Если я усну здесь, то замерзну, - и заверещал в полную силу своего знаменитого голоса, так же механически, как стрижи, - Выпусти меня немедленно!!!
"Ладно, - легко согласился голос, - ты решил жить. Так и живи".
Сад его мечты свернулся в точку и исчез; оказалось, что Шванк судорожно трясет большую ель, стоит уже в сугробе, а снег сыплется ему прямо за шиворот и тает там.
– Сукин ты сын!
– досадливо проворчал Шванк, - Куда я денусь - буду, но ради чего, ты мне скажи?
"А ты не обязан быть ради чего-то. Ты не знал?"
Тут Гебхардт Шванк от удивления сполз по стволу и уселся прямо в снег, растопырив лыжи.
"Не обязан ты ни альбу писать, ни роман заканчивать. И жить, если не хочешь, тоже никому не обязан"
– Хочу, как выяснилось...
"Тогда вставай"
***
Приятно, но чересчур навязчиво забарабанил дятел - оттуда, где был спрятан стольный город Гавейна. Гебхардт Шванк немного ускорил шаг - подобные звуки никогда ему не нравились, он приходил от них в капризное раздражение, и очень быстро.
Но это раздражение вызвал не только невинный дятел. Посмотрите-ка, вот он возвращается из Леса, от Сердца Мира - а стать Домом Божьим ему, видите ли, не по чину, и он-то в этом не виноват! Не виноват, но в своем роде проклят.Тогда хотя бы что-то о Пожирательнице выяснить, но и то... Ага, да она его и не заметила - ухватила и придушила Пикси, довела до самоубийства Эомера, свела с ума Пнкратия; разве что хитрый Филипп-Теофил чудом остался в живых, да и то, похоже, обречен. А потом взяла, гадина, и исчезла, расточилась, как это делают демоны. А вмето нее возникла нравная и сентиментальная девица, которая плохо знает, чего хочет, но при этом так гордится своей неиисякаемой тревожной злостью! Тьфу!
И даже Филиппа он потерял: у умненького мальчика теперь есть своя собственная разумная бабочка, да еще и нимфа к тому ж - да разве сравнится с нею какой-то там ехидный кастрат, пусть и даровитый!
Так что - ему, Шванку, завидно теперь, что смертоносная мерзость не обращала на него никакого внимания? Да, завидно. Как и все боги, она клюет на страсти. А привычный смягченный ужас и привычная зависть к живым ей не нужны, она их не замечает - сама так то ли живет, то ли пребывает в небытии. Вот сейчас ему завидно и гневно уже по-настоящему!