Поглощенное время
Шрифт:
– Так кто ты?
– А ты не узнал?! Жаль. Я - Вакх, разве не видишь? Живописец Хейлгар был моим другом и Домом.
– Ты хотел почтить его память? Но почему я?
– Трудно объяснить человеку, да еще и кастрату... Ты не привязан... Но, когда заканчивается благодушное безвременье, люди теряют память, и все движения их душ и страстей достаются Пожирательнице. Ты бежал от Гавейна, Гебхардт, а я понадеялся на это и перехватил тебя.
– Что теперь, Вакх?
– Ты решай, что.
Шванк вроде бы и не вставал с пенька,
– Где Филипп?
– Он доберется, не бойся. Зеленые рыцари уже сопровождают его.
– Тогда, - остановился трувер, - проводи меня к Аннуин, там Пикси.
– Ты забыл - пошел снег, и все они уснули? Мы не найдем их до весны. Подумай в последний раз, чего тебе нужно по-настоящему. А не то останешься тут, и я буду водить тебя...
– Знаешь, Вакх, - решительно тряхнул головою трувер, - я не могу закончить твой роман. И не хочу.
– Правильно!
– расхохотался бог, - Сможешь остаться трувером или комедиантом навсегда, так?
– Ну да, - смутился трувер.
– А что? Хорошая шутка для такого примитивного комедианта, как ты! Тянуть кота за хвост, убивать время... Я ведь тебя, дурака, пожалел - труверы одержимы то одной историей, то другой. Вот и ограничил тебя. Но если не хочешь, не буду. Сочиняй сколько влезет.
– Скорее, сколько вылезет...
– Хорошо, решено!
– Тогда я хочу... Нет, я должен...
Если бы Гебхардт Шванк видел себя сейчас, то вспомнил бы - таким задумчивым и очарованным он бывал только в раннем детстве, когда дед или бабушка рассказывали ему сказки о героях, загадывающих одно или даже сразу три желания. Но ни он, ни Вакх вспомнить этого не могли...
– Я должен, боже, узнать, как погибли Хейлгар Зрячий, Меркурий Донат и Аластер Гвардхайдвад.
– Для этого не надо никуда ходить.
Трувер увидел конец поединка - Гермес в облике спрута облил Зеленого Короля пламенем, расплавил его меч, а самого обратил в камень. Затем было вот что:
...
Бок о бок начали они спуск– царственный муж в шапке черных кудрей и стройный жрец, облаченный как будто бы в медный шлем с защитой для щек.
Лестница была высока, полога, но скуки не было, потому что времени в Сердце Мира не существует.
Почти на середине пути под ногами показалось что-то вроде снега. Епископ Герма остановился, а живописец нагнулся, зачерпнул это ладонью и пропустил сквозь пальцы:
– Забавно. И правда, снежок...
Епископ подобрал сухой вишневый лист.
Потом его мысль зазвучала горько и сухо:
– Я стяжатель, как и любой правящий епископ. Тебя я удерживал долго, но, увы, не обрел.
– Да, - отвечал живописец, - бог в крови, ведьма-жена... Для тебя самого не оставалось места.
– Так ли? Нас удерживало притяжение Храма, он и был этим единственным местом.
– Скоро конец, скоро само Божественное Сердце, оно вот-вот ударит...
– Пошли!
Вечная утрата моя, тяжелое пламя плоти моей, не уходи! Несколько ступеней оставалось, а
– Ты... если можешь... разреши!
Живописец промедлил, всматриваясь в серую мглу:
– Нет. Невозможно. Но берегись, твоя плоть исчезает!
Он ухватил товарища за запястье и держал, покуда не перестало радужно мерцать истощенное тело.
– Прости, я так и не смог...
– Слушай-ка, - насторожился епископ, придя в себя, - что-то дрожит.
Оба уселись на последней ступени, свесив ноги в пропасть и стали ждать. Разошелся и сизый туман; пропасть шла вертикально вниз, глубину и ширину ее нельзя было верно оценить, но форма, кажется, была круглой, как и у моря. В самой глубине, подобно яблоку или кулаку, лежало металлическое сердце Гермафродита, покрытое крепкой бурой окалиной. Крылатый бог взлетел по воде и исчез на другом берегу. Сейчас Яйцо уже не пылало, его скорлупа стала цементно-серой и треснула. Когда Божественное Сердце ударило, трещина разошлась, половинки скорлупы рассыпались в пыль, а вверх бросило фонтан слепящего алмазного света. Прогремел по воде страшный гром и замолк. Фонтан пламени ушел вверх, разошелся по поверхности Моря тонкой пленкой, и возник золотой сплошной купол.
– Все, - сказал, подымаясь, епископ Герма, - Новый Бог родился. Нам туда, вниз?
– Не знаю.
– Тогда уходим! Мы обновлены. Может быть, есть еще время...
– Хорошо. Попытаемся вверх.
Они повернули обратно, и играющие золотыми бликами порфировые ступени все так же удобно ложились под ноги. Тела все так же почти не имели веса. Епископ подымался чуть позади и, по своему обыкновению, уперев кулак о кулак, брюзжал:
– И как по сравнению с этим просто любить женщину! Она подходит ему, он - ей, а все остальное доделает матушка-природа!
– А ты-то откуда это знаешь?
– Знаю, знаю.
– И как ты держался?
– Мои страсти большей частью приглушены, силы принадлежали Храму. Ты видел сам, как!
И опять снежок, и вишневые листья... Тут епископ Герма резко остановился, уперся ногами в камень и, хватаясь за глотку, мучительно сведя темно-рыжие брови, смог сказать:
– Подожди! Я знал, что пора умирать. Не хотел умирать один и увел тебя от жены, якобы переиграл ее и отомстил, взял тебя ценою смерти...
Художник медленно развернулся всем корпусом:
– Не совсем то. Может быть. Бог в моей крови - веселый, ребячливый. Он любит ветхие силы, общие для говорящих, богов, некоторых животных и даже растений. Поэтому я никогда не советуюсь с ним о поступках - слишком беспечен; люди редко используют эти силы. А ты - посмел! Нет, это то, что ты сказал, но желал-то ты освобождения...
– Преображения...
– Да. И я пошел с тобой. Но... мой бог не понимает боли...
– А ты сам?
– Я к ней привык, как и ты. Она ничего не значит. Я пошел, потому что он для меня слишком глуп и уже скучен, а жена чересчур молода. Я выбрал тебя...