Поглощенное время
Шрифт:
– Ирида Горгона?
– так и выдохнули оба.
– Если не отступите, я превращу ваши тела в камень, а ваши умы - в пламя, - властный голос ее был совершенно спокоен.
– Верю, госпожа, сделаешь!
– рассмеялся Филипп, не отступая, - Было бы прекрасно, если б мое тело стало камнем, а разум - огнем - только я-то при этом выживу? Отличный получится епископ, ты не находишь?
– Отойди, жрец, - шевельнула ладонью Ирида, и Филипп оскользнулся, попал ногою в грязь под снегом, пошатнулся и выгнулся, замер.
"Что
– вдохновенно думал трувер, - Свои привязанности? Свое кошачье сердце? Или ее, Пожирательницу? Не сделает этого за тебя Ирида, ох, не сделает! Еще и разозлится, за то, что ты собираешься заставить ее таскать каштаны из огня..."
Гебхардт Шванк шагнул вперед, и Горгона чуть отступила. Смертоносное око ее, однако, не угасало, и Шванк это прекрасно видел. Он сорвал свою узорчатую шапку, махнул ею - и вроде бы усомнился: готов был бросить под ноги, но так и оставил в руке. Чуть подумав, он оборвал с нее все бубенцы и колокольчики, по одному, протянул на ладони Ириде Горгоне, показал и высыпал ей прямо под ноги. Они, так и не зазвучав, утонули в мокром снегу. Шапку он снова натянул на голову, очень медленно.
– Убей это, госпожа!
– попросил он.
Ирида пригасила свой огонек и ничего не ответила; третье око не пылало, но тлело, все еще опасное.
– Убей этот смех, госпожа моя! Я не знаю, мой он - или тех, кто всю жизнь смеялся надо мною.
Ирида Горгона промолчала снова. Шванк слышал, что Филипп встал, отошел куда-то влево и замер, видимо, прислушиваясь.
– Может быть, он уже мертв, это смех?
– спросил шут, очень робко. Но богиня молчала по-прежнему, и все так же стояла в воздухе сырая снежная стена. Потом она вошла в снег, слилась с белизною, и остался лишь розоватый огонек. Шванк пристыженно отвернулся, сгорбился и отступил назад, к Филиппу.
Тот правой рукою обнимал дерево, но не падал, не пошатывался.
– Филипп, тебе плохо?
– Нет. Смотри!
– не поворачиваясь, шепотом ответил жрец.
Лицо его было предельно сосредоточено, посерело. А на стволе, у самой границы влажной коры и снега, сидела бабочка. по виду самая обыкновенная потрепанная крапивница. Снег подтаивал, кора мокла, а бабочка и не пыталась отойти, забиться в спокойную трещину, только отводила усики от редких сейчас снежинок. Филипп протянул ей два пальца, и она медленно, но не раздумывая, влезла на них. Желая обсушить ей крылья, Филипп очень осторожно подул на нее, и что-то произошло... Опять резко и косо дунул очень холодный ветер, и кое-какие звуки в лесу появились. Исчезла бабочка.
– Где она?
– испугался Филипп, - Ветер унес?
– Нет!
– улыбнулся Шванк, - Ты ее вдохнул.
– Ага! Значит, скоро очнется. Ты сам сделал, что хотел?
Гебхардт Шванк тщательно осмотрелся. Еще видны были следы троих: обутые - их и узкие следы босых ступней со стороны моря. А вот ямок от сброшенных бубенцов видно не было.
–
Снег на секунды сменился ледяным дождем, а потом повалил уже не хлопьями - горстями.
– Филипп, ты ее украл?
– Нет, наверное. Я не понял. А что?
– Да метель... Ирида-то уже ушла... Это из-за бабочки?
– Не знаю. Бабочка - моя!
– Да и разницы нет. Идем.
Пока следы были видны, оба шли довольно прямо. Снег пошел редко, превратился в мелкую жесткую крупу и сменился плотным туманом.
– Проснулась, - мечтательно и нежно сказал Филипп, - Ее зовут Эхо, это нимфа.
– Не богиня?
– Нет... А меня, если вернусь, теперь будут звать Теофил.
Шванк рассмеялся:
– Вернешься из лесу с женой! И в Храм!
– Вот именно.
В тумане трувера кто-то застиг и попросил остановиться. Шванк слышал, как его зовет Филипп - почему-то то справа, то слева, из большей и большей дали, но ни отзываться, ни возвращаться не хотел.
***
Тот, кто перехватил его, поначалу казался ему Филиппом - только тот успел где-то раздобыть полушубок из черного соболя и странный капюшон из какого-то кудрявого меха - или все-таки волосы?
– Все в порядке, - сказал новый спутник, хитро поглядывая зелеными очами, - Пожирательница приняла часть твоей души вместо плоти, и теперь забавляется бубенцами и колокольчиками.
– Пускай подавится ими!
– Тебе ничего не грозит. Ты живой.
– Я понял. Она, сука, меня и прежде не трогала, не замечала...
– А ты хотел бы, чтоб заметила?
– Ой, нет! Но обидно...
– Ты уж реши, "нет" или "обидно".
– Подожди...
Ветер угнал туман, взметнул кудри нового спутника.
– Боже, я... Я в бешенстве - я не виноват, что не могу быть Живым Домом божьим!
– Прости, Гебхардт, но не можешь. Тебя не согревает пламя твоего семени. Но, если хочешь, я буду твоим гостем. У меня есть еще несколько друзей...
– Почему бы тебе не выбрать себе новое жилище, а?
Бог горестно ответил:
– Мой первый Дом погиб. И я никогда не смогу ни забыть его, ни принять так же кого-то другого.
– Так потому я, кастрат, так тебе понравился? Ко мне не надо привязываться, да?
– Позволь мне, богу, не говорить про все мои почему и потому. Пошли.
Гебхардт Шванк скоро понял, что бог водит его кругами и петлями - то узкими, то расширяющимися, но возражать не стал.
– Куда ты ведешь меня?
– Спросил все-таки! Туда, куда решишь. Куда тебе нужно.
Шванк с размаху уселся на очень мокрый пенек, протер глаза, затряс головой, будто с похмельного сна и очумело уставился на бога:
– А ты кто?
– Хм, - ядовито улыбнулся бог, - очень вовремя спросил. А то я уже обиделся...