Похождения Гекльберри Финна (пер.Ранцов)
Шрифт:
— Да каждый раз. Его скамья против нашей, по ту сторону от кафедры.
— А я думала, он живет в Лондоне.
— Разумеется, в Лондоне, а где же еще?
— Да ведь вы-то жили в Шеффилде?..
«Ну, — думаю, — попался я!» Пришлось притвориться, будто я подавился косточкой от цыпленка, а тем временем успел сообразить, как мне выпутаться.
— Я хотел сказать, что он аккуратно посещает нашу церковь, когда бывает в Шеффилде. Это случается каждое лето, когда он приезжает на морские купанья.
— Что вы!
— А кто же говорит, что он на морском берегу?
— Да вы же сами сказали.
— Вовсе я этого не говорил.
— Говорили.
— Неправда, ничего подобного не говорил.
— Что же вы сказали в таком случае?
— Я сказал, что он приезжает брать морские ванны — вот что!
— Странно… Как же он может брать морские ванны, коли там и моря-то нет?
— Ничего вы не понимаете… — сказал я, — видели вы когда-нибудь конгрессовскую воду?
— Да.
— Разве нужно отправляться в Конгресс, чтобы получить ее?
— Нет, конечно.
— Ну вот, и Вильгельму Четвертому тоже не надо ездить на море, чтобы брать морские ванны…
— Как же он берет их?
— Точно так же, как люди получают конгрессовскую воду, — в бочках. Там во дворце в Шеффилде устроены печи, и он велит нагревать воду. На море это сделать неудобно.
— А, теперь понимаю! Чего же вы не сказали раньше, только время тратили попусту.
Слава богу, опять я выпутался, — мне стало весело и спокойно на душе. Она продолжала расспрашивать:
— И вы тоже ходите в церковь?
— Да, очень аккуратно.
— Где же вы сидите?
— Как где? На нашей скамье.
— На чьей скамье?
— На скамье вашего дядюшки Гарвея.
— На что же ему скамья?
— Странно! Чтобы сидеть на ней! А вы думали на что?
— Я думала, у него кафедра.
Черт его побери, я и позабыл, что он священник! Опять я попал впросак: вторично пришлось подавиться косточкой; оправившись, я сказал:
— Так вы воображаете, что в церкви всего один священник!
— На что же их больше?!
— Как! Чтобы говорить проповеди перед королем! Экая бестолковая девочка! Да там их ни больше ни меньше как семнадцать человек!
— Семнадцать! Господи! Да я бы ни за что не выдержала такого ряда проповедей, хотя бы мне пришлось лишиться вечного спасения. Должно быть, как начнут говорить, так и не перестают целую неделю!
— Вздор! Разве они говорят проповеди все зараз в один день? Говорит всего один из них.
— А что же остальные-то делают?
— Так себе, ничего особенного. Шляются вокруг, передают тарелку, или там что придется. Но большею частью ничего не делают.
— На что же их держат?
— Так, для пущей важности. Ничего-то вы не знаете!
— Мне и не нужно знать таких глупостей. А как со слугами обращаются в Англии? Лучше, чем у нас с неграми?
— Ну нет! Там слуги хуже
— Дают им отпуск на праздники, как у нас на Рождество, на Новый год или в день Четвертого июля?
— Как бы не так! Тем-то и худо в Англии. Поверите ли, Заячья… Джоан, бишь, слуги никогда не видят праздника, круглый год не ходят ни в цирк, ни в театр, ни на представления для негров, словом, никуда.
— Ни даже в церковь?
— Ни даже в церковь.
— Но ведь вы же всегда ходите в церковь?
Ну, опять проврался — позабыл, что я слуга старика! Однако я тотчас же вывернулся, объяснив с грехом пополам, что лакей другое дело, это не простой слуга — тот обязан ходить в церковь хочешь не хочешь и сидеть на фамильной скамье, такой уж закон. Должно быть, мое объяснение вышло очень нескладно, потому что девочка осталась недовольна.
— Дайте мне слово, как честный индеец, что вы не лжете!
— Как честный индеец, — пробормотал я.
— Так ничего не солгали?
— Ничего, ни единого слова.
— Положите руку на эту книгу и повторите, что не лгали.
Я заметил, что это только словарь, и смело положил на него руку. Она немного успокоилась.
— Хорошо, кое-чему я поверю, но остальным вашим россказням — боже сохрани!
— Чему это ты не поверишь, Джо? — спросила Мэри Джен, входя в комнату вместе с Сюзанной. — Нехорошо и несправедливо так обижать мальчика, он на чужой стороне, в чужом доме! Каково бы тебе было, если б с тобой так поступили?
— У тебя вечно такая манера: бросаться защищать всякого, прежде чем его даже обидят. Я ничего ему не сделала дурного! Он наговорил мне вздору, и я только объявила, что не намерена верить всему — больше ничего. Надеюсь, он может снести такую безделицу, не так ли?
— Мне все равно, безделица это или что-нибудь важное, но он здесь у нас в доме, он приезжий, и с твоей стороны нехорошо было так говорить. Будь ты на его месте, ведь ты бы обиделась?
— Но, Мэри, он говорил…
— Это все равно, что бы он ни сказал, не в этом дело. Главное то, что ты должна обходиться с ним ласково и не говорить ему обидных вещей, не давать чувствовать, что он не дома, а у чужих людей.
«Какова! — подумал я, — И такую-то девушку я позволю ограбить этой старой гадине!»
Потом пришла очередь Сюзанны, и она дала Заячьей Губе порядочный нагоняй.
Опять мне подумалось: «А вот и другая, которую я помогаю обобрать!»
Тогда Мэри Джен снова принялась журить сестру, но так мило, кротко — иначе она не умела, — что, когда кончила, бедная Заячья Губа была совсем пристыжена.
— Ну, теперь, Джоан, — сказали обе девушки, — попроси у него прощенья.
Она и попросила. Да так мило, что любо было слушать; право, я пожалел, что не могу еще налгать ей с три короба, лишь бы услышать еще раз, как она просит прощенья.