Поле Куликово
Шрифт:
А всё же не только по жене с сынишкой, но и по старшему брату соскучился Владимир - тянет его в стольную. Сочтёмся и обидами, и почестями - Москва бы стояла да возвышалась. Об одном молил Небо Владимир Андреевич: не пережить бы ему Дмитрия. В последней договорной грамоте он согласился именовать себя младшим братом княжича Василия Дмитриевича - то письменное подтверждение клятвы, данной им в ночь перед Куликовской сечей. Если унесёт Донского косая, станет Владимир служить своему юному племяннику как государю - ничего подобного не бывало ещё на Руси. Мысль
Владимир снова раскрыл книгу, но насторожился. В такую рань далеко слышен топ многих лошадей. Откуда взялся табун в городе? И чей - табун? А вот - по улице галоп всадника, хлопнули двери внизу, возбуждённые мужские голоса, скрип лестницы под шагами и распахнулась спальня. Владимир поднял на вошедшего сердитые глаза: кто так бесцеремонно прёт к нему ни свет ни заря? Увидел испуганное лицо дворского боярина, служившего одновременно постельничим, и сердце ёкнуло.
– Государь, гонец - к тебе с порубежья!
Воин, косолапо ступая и придерживая длинный меч, вошёл, качнулся в поклоне. Владимир узнал великокняжеского дружинника.
– Откуда?
– С Осётра, государь. Вечор уследили войско хана. Идёт на Серпухов.
– Сколько, где?
– Владимир встал.
– Вечор пополудни - на Лисьем броду. Пять тысяч видал, они же всё валили из дубравы. Коней мы запалили, хорошо, что наехали на твой табун.
– В Москву весть подали?
– Как же!.. Олекса остался "языка" брать.
Владимир метнул взгляд на дворского:
– Новосильца ко мне - бегом. Бить набат!
На дворе заплакало било, с топотом и визгом вливался в ограду косяк коней, а потом всё потонуло в рёве колокола.
Владимир высылал дозоры к бродам через Оку, гонцов - в Тарусу, Любутск, Боровск и Можайск. Знал, как необходимо теперь его присутствие в Москве, а всё же нет худа без добра: из Серпухова легче поднять города удела и соседей. Скребла, сверлила голову дума: просмотрели врага! Почему молчат сторожи, высланные под Тулу? Побиты? И почему не подают вестей рязанцы? Тоже - в неведении?
Окольничий Новосилец уже собирал молодых горожан, разбивал на десятки, ставил во главе их дружинников, вооружал из княжеского запаса. Всем, кто не становился в строй, велено, прихватив или зарыв ценное, уходить к Можайску или Волоку-Ламскому. На Москву дорога теперь - опасна, а если стольная сядет в осаду, лишние рты ей лишь в обузу. В полдень Владимир был готов в путь с тридцатью воинами. Новосильцу приказал:
– К утру ни единого человека штоб не было в городе. Уходя, запалишь его.
Седобородый окольничий, сложив на поясе жилистые руки, печально смотрел в серо-стальные глаза князя.
– Жизнью ответишь, Яков Юрьич, за исполнение сего приказа.
Боярин мотнул головой: зачем стращать? Не уж то не понимает государь его печали - ведь каждое бревно уложено в этом городе под присмотром Новосильца!
Владимир всё понимал, оттого и был суров. Он покидал Серпухов, обгоняя подводы со скарбом, закрытые возы бояр и купцов. Шли привязанные к телегам коровы и козы, где-то ревел бугай.
Стучали кованые копыта по корневищам, бил в ноздри хвойный воздух, всхрапывал и ёкал селезёнкой жеребец, в пёстрый хоровод смешивались рыжие, белые, серые стволы деревьев и зелёные кроны, поляны в поздних цветах, тени от черноватых тучек, груды жёлтых, коричневых и красных грибов, сбегающихся к дороге, и тридцать смуглых рук костенели на рукоятках мечей - родная земля становилась враждебной, потому что не устерегли её.
В полночь увидели за спиной красные тучи. В ясную ночь зарево от горящего города видится почти на сотню вёрст. Утром в дальних далях поднимутся дымовые сигналы, обегут Русь, перекинутся в Литву, Польшу и неметчину.
Первая тревожная весть прилетела в Москву из Казани. Московский доброхот, татарин, насмерть загнав лошадь, добрался до Мурома и сообщил воеводе о насилиях над русскими купцами, о переправе многотысячного отряда войск Орды через Волгу. Та же весть была в доставленной им грамотке, подписанной: "Князь". Добиться большего от татарина было невозможно, он лишь твердил: "Дмитрий-государь знает" - и, получив от воеводы коня, умчался обратно. Грамоту с гонцом отослали в Москву. Видно, Дмитрий доверял "князю": в тот же день воевода и окольничий разослали отроков в поместья бояр и служилых людей с приказом - явиться во всеоружии с дружинниками и слугами. Врага ждали с востока, и вдруг - зарево в южной стороне, судя по всему, над Серпуховом.
Великие бояре, поднятые с постелей, держали совет в горнице князя, перед окном, в котором мерцала бледно-красная проталина в августовской ночи. Проснулся весь город, на стенах толпились воины и пушкари, ждали новых зарев. Среди княжеских думцев не было единого мнения о пожаре - в сухое время деревянный город могли запалить и по небрежению, - но когда враг у ворот, думается о худшем. Если Орда одновременно идёт с полуденной стороны, почему молчат рязанцы? И почему не подаст вестей Владимир? Может, пожар в лесу?
Кто-то бегал за дверью, вызывая Микиту Петровича. Дворского не было в тереме, Тимофей Вельяминов вышел из горницы и вернулся.
– Государь, человек с рязанской земли спрашивает воеводу.
– Пущай войдёт сюда.
Николке успели шепнуть, что среди бояр находится московский государь, и робость оковала парня. Не помнил, как переступил порог горницы, не зная, кому кланяться прежде, поклонился всем сразу. Все лица виделись одинаково грозными, одежда на всех - царская. Сейчас он казался себе ничтожеством, и его обуял ужас: как смел явиться на глаза этим людям, среди ночи решающим дела государства, топтать сверкающий от воска пол своими рваными моршнями, оскорблять эту горницу затрёпанным армяком?