Поле Куликово
Шрифт:
– Ить верно!
– выкрикнул Филька Кувырь, который только что требовал сечь Юрка и забить в колодки.
– Ай, мудёр - ты, староста Фрол, Пестун наш ласковай! Дай поцалую тя хучь в бороду!
– Он полез к старосте, но жена дёрнула сзади, и Кувырь едва не растянулся на полу, вызвав смех.
– Твоё слово, батюшка, - староста оборотился к попу, и люди замолчали: в семейных делах решающее слово - за попом.
Тот поднялся, тронул медный крест на груди, глядя на виновников смуты, и приказал:
– Встаньте, дети мои, и подойдите ближе.
Парень и девица поднялись с колен и шагнули к столу. Сзади зашептали:
– Глянь, спина-то...
– Хочь бы наготу прикрыла, бессовестная.
– Кака там нагота - рубцы кровавы!
– Спасибо ишшо не убил, зверюга.
– Он-то, Роман, может. Половчан чёртов!
– Каб твоя Феклуша крутнула, как бы ты-то озверел?
– Не греши - чиста девка. И Фёклу не трожь, а то звездану!..
– Тихо, батюшка говорит.
Попик повёл глазами вбок и спросил:
– Матушка Юрка, прихожанка Агафья, здесь ли?
– Здесь, батюшка.
– Агафья встала, отбила поклон.
– Што скажешь, Агаша, о сём деле?
– Да што,
– Мать защищала Юрка, мать даже не обмолвилась, что сын ни о чём её и не спросил.
– Так, с этой стороны чист - Юрко Сапожник. Виноват же он перед отцом, чью дочь увёл из дому, виноват и грешен.
– Грешен, батюшка, - загудели голоса.
– Грешен - Юрко Сапожник, - возвысил голос священник, - в том же пусть никто не усомнится! Но ещё он - молод, от молодости его грех, а нет такого греха, коего не принял бы Господь на покаянии.
Попик сделал паузу, взглядом обвёл лица прихожан.
– Прежде чем Юрка судить, послушайте, дети мои, какое слово привёз мне московский гонец. Слово то ко всем слугам Господним, ко всему православному люду - от нашего пастыря, игумена Троицкого монастыря Сергия Радонежского. К заутрене готовил его, но случай велит сказать ныне.
Люди качнулись к священнику, и так тихо стало, что даже мышь, забившаяся в пазу под потолком, высунулась, потом стреканула по стене на пол... В Русской земле не было в ту пору слова более авторитетного, нежели слово Сергия Радонежского, отрёкшегося от боярской жизни ради православной веры, соединяющей сердца и княжества в единый народ, своими трудами, в лишениях создавшего обитель в глуши леса, установившего в ней невиданный порядок, когда монастырские братья владеют имуществом сообща и трудятся на равных, не спрашивая - из бояр ты пришёл в монахи или из холопов. Не было православного, не мечтавшего посетить Троицу, этот русский Иерусалим. Москва ещё становилась столицей в сознании народа, а Троица уже стала столицей для верующих.
– ...Так слушайте, дети мои, слово Сергия...
Попик помолчал, глядя поверх голов слушателей, заговорил размеренным голосом:
– "Встретил я на площади града стольного стражей, что вывели на позор душегубов, по праву осужденных, кнутами битых, обречённых на муки вечные как на этом, так и на том свете. Печатью каиновой были мечены их угрюмые лица, а злобные, ненавистные глаза каждого встречного заели бы. Жалок и страшен – человек, Богом проклятый, людьми отвергнутый. Благословить сих падших рука не поднималась, будто тяжким камнем оковали её...
Слушатели вздыхали, качали головами, поёживались, вспоминая, видимо, свои прегрешения. В какую же страшную пучину может толкнуть человека злонравие!
– ...А спешил я в храм - помолиться за избавление земли Русской, народа православного от беды, что от степей половецких тучей надвигается. Так и прошёл бы, стеснённый душевным холодом, мимо отверженных, но в тот миг блеснуло в небе, и над стольным градом раскатился глас, грому подобный: "Отче Сергие, вот люди несчастные, коим дан лишь единый путь возврата к престолу Господню. Укажи им путь Божьей милости". Тотчас будто руку мне расковали, осенил себя крестным знамением и на коленях вопросил Небо: "Светлый посланец, с радостью я исполню волю нашего Спасителя.
Мужики и бабы начали креститься.
– ...Народ видел свет в небе, слышал Небесный глас и мой вопрос, народ со мной молился и ждал ответа. И колодники молились о милости Господней. Когда же снова возгремел глас Небесного мужа, каждое его слово будто огненным уставом вписалось мне в память: "Тот путь - через битву кровавую с царём нечестивым Мамаем, с ордой его бесчеловечной, народами ненавидимой..." Отгремел глас далёкий, и тогда вопросил я несчастных: хотят ли кровью, своей и вражеской, отмыть грехи перед Господом и людьми? Осветились лица угрюмые, пролились из глаз слёзы, и все двенадцать колодников молили во прахе поставить их ратниками в ополчение. Так в войске великого князя прибыло бесстрашных воев...
Голос попа дрогнул, слеза блеснула в глазах, проникающим в самую душу словом он продолжил:
– Была среди осужденных жена падшая, нераскаявшаяся грешница, ради полюбовника отравившая мужа и своё дитя ...
– Свят, свят, свят!
– зашептали бабы, крестясь.
– ...Подползла она ко мне на коленях, протянула руки, окованные цепью железной, и стала просить в слезах: "Отче Сергие, ничего у меня не осталось, и жизнь моя постылая никому не нужна, разве лишь палачу? Так возьми эту цепь, отдай кузнецу - пусть он скуёт копьё на врагов христианских. А меня пусть удавят, чтобы не тратить на преступницу ни железа, ни хлеба, ни воды и стражу при мне не держать". Тряхнула она руками, и расскочилась цепь - будто разрубили её сталью булатной. Стоял народ изумлённый, я же поднял ту цепь, поцеловал со слезами и ответил горемыке: "Спасибо тебе, дочь моя, за этот дар. Послужит и он святому делу". Тогда осветился её лик, и понял я: для неё тоже открылась тропинка к Богу и к людям. Велел ей постричься, принять схиму, и как случится битва, собирать сирот, спасать от гибели, растить силу для Русской земли. И будет каждый пригретый ей ребёнок шагом к спасению..."
Ревели бабы, сопели мужики.
– Велик - Господь милостью, коли и таких прощает.
– Слава Ему за то; может, и наших деток в несчастье кто призрит...
– Слава Сергию, эко счастье - есть на Руси такой угодник.
– Нужен, стал быть, коли есть.
Попик отвердел голосом:
– Сергий передал нам ещё такое слово: кто сложит голову за веру православную, за Русскую землю – чистым предстанет у престола Всевышнего Судьи. Кто исполчится на ворога со всей отвагой сердца и живым выйдет из битвы, начнёт жить как бы заново: все грехи прощает ему церковь православная. Тому же, кто пойти на битву не может, но поделится с русским войском добром, нажитым трудами, трижды тридцать грехов отпускается...