Поле Куликово
Шрифт:
Дарья погрустнела, а подруга, переполненная счастьем, говорила:
– Вот кончится всё это, нарожаю Юрку целую ораву. Все девочки чёрненькие будут, как я, а мальчишки - со сметанными головами, как у Юрка. Сначала няньку рожу, потом - ляльку-мальчика, опять няньку и опять ляльку - целую дюжину. Года три отдохну - да ещё дюжину! Пусть он их кормит, от зари до зари работает, чтобы на других заглядывать не оставалось времени, - и расхохоталась, заставив улыбнуться и Дарью...
Дня за три до приезда в Коломну великого князя Дарья проснулась среди ночи в холодном поту: ей снова приснился ордынский аркан, а вместе с ним будто и кровавоглазый зверь вцепился в ногу. Она вскочила с лавки, долго сидела в темноте, прижимала руки к груди. На полу похрапывала хозяйка, на дворе, в сеннике, спали Аринка с мужем, всё было тихо, но в душе Дарьи словно змея поселилась и непрестанно жалила. Какой-то голос звал её куда-то бежать, кого-то спасать, что-то делать. "С Васей - беда?!" Она до утра молилась. Аринка, увидев её
– Снам не верь, деточка, сны бывают только о прошлом. И ничего плохого с твоим Василием ещё не случилось. Счастье, оно приходит не враз - тогда бы люди не ведали, какое - оно. Сегодня оно - со мной, завтра к тебе переметнётся, хоть мы его и не делим. Ох, знала бы ты, как я боюсь за моего Юрка, особенно теперь!
Это признание больше, чем слова утешения, вернуло девушке душевные силы. Разве меньшая опасность грозит Юрку - пусть он здесь, в Коломне, а Василий - где-то под Ордой? Всем тяжело, будет ещё тяжелее, когда вот такие безусые пареньки, как Юрко, под ордынские мечи станут. Матерям-то - каково, но ведь благословили сынов на битву... И хоть змея и не ушла из груди Дарьи, свою тревогу она постаралась спрятать. Надо было жить, дело делать, нужное дело - оно может спасти сотни раненых. И не такое оно - простое, каким может показаться со стороны. День по лесам и лугам бегаешь, руки и ноги в кровь исколоты, всё тело горит, а глянешь - только полповозки трав и набрали. На бальзамы и мази, что готовит лекарь с другими помощниками, много трав надо. Хорошо ещё возница заинтересовался, приглядывается, расспрашивает, помогает.
По дороге к лесу, в пойме Оки, где накануне приметили купы травы зверобоя, им повстречался отряд всадников. По-разному одетые, вооружённые мечами, чеканами и палицами, они ехали цепочкой на приземистых лошадях. Сразу видно, что ополченцы. Отряд, видно, шёл из-за Оки - кони были ещё мокрыми. Дарья взглянула на переднего всадника и ойкнула. Седая бородка, благообразные черты, светлые пронзительные глаза... Всадник перехватил её взгляд, усмехнулся. Ехавший рядом с ним высоченный, плечистый молодец, вооружённый длинным мечом, подмигнул Дарье, и его она тоже узнала, как и третьего - длиннорукого, кряжистого, похожего на лесовика. Дарья закусила губу, а едва проехал отряд, перекрестилась.
– Что ты?
– спросила Арина.
Хотелось рассказать, но Дарья помнила последние слова Фомы и только вздохнула. Она не знала, что сохранять тайну той ночи в доме холщовского тиуна уже нет нужды. Фома ещё был атаманом своей ватаги, но его ватага теперь именовалась дозорным отрядом - одним из тех, что несли службу под Коломной, на пограничье с Рязанской землёй, заглядывая и в её пределы. Дмитрий при последней встрече, когда Фома доставил ему письмо и шкатулку от Бастрыка, отправил атамана к воеводе Мещерскому. И лучшего отряда разведчиков у Мещерского не было, хоть он и помалкивал, из кого состоял этот отряд. Слишком уж легендарным человеком был Фома. Сейчас бывшие ватажники возвращались с вестями из-под Рязани, и самая важная - князь Олег со своим войском - по-прежнему в столице, выступать пока не собирается.
В ту ночь атаман явился для Дарьи ангелом-спасителем, и всё же новая встреча с ним напугала её. Зачем он - в Коломне с целым отрядом? Не появится ли за ним Бастрык? Расстались-то они мирно, что-то, значит, связывает их? Ещё сильнее встревожилась она, когда вечером увидела недалеко от лечебницы новый шатёр, возле которого топтался тот ражий детина из лесной ватаги. А он окликнул:
– Эй, девки, вы што, сено запасаете?
– Сено - тебя кормить!
– отозвалась Арина.
Парень вразвалку подошёл, улыбаясь во весь рот.
– Как тебя, Дарья, што ль? Здравствуй.
Дарья молчала.
– Да ты чё? Правда не узнала? Ну-ка, вспомни холщовского тиуна. Небось жалеешь, што мы того борова не прирезали? Мне и то жалко, да батяня не велел. А теперь мы уж не ватага - отряд княжеской, - он сказал это с гордостью.
– Но коли попадётся мне тот живодёр опять, ей-Бо, прирежу. Ты нас не бойсь, и никого не бойсь тут. Коль што - прямо к атаману ступай.
Парня окликнули свои, и он отошёл.
Аринка накинулась с расспросами, и по дороге домой Дарья рассказала всё. Аринка упрекнула:
– И ты ничего не сказывала мне! Я-то жужжу про свои муки да радости. Ну, вот что: никуда я тебя не отпущу, довольно с тебя беды. Знаю - задумала ты с войском пойти, а я не пущу. И Василий не пустил бы. Мне Юрко, отец и Фрол сказали: война - не для баб, и делать нам там неча, только в обузу станем. Не пущу!..
Никейша Ослоп своим разговором успокоил девушку, но Никейша не ведал, как близко - от него Федька Бастрык.
С десятком преданных ему людей Бастрык пришёл в Коломну прежде звонцовских ополченцев. Он бросил хозяйство и усадьбу на Серафиму, захватив с собой лишь самое необходимое да звонкий металл из тайного запаса. Уходя, Бастрык сжёг за собой мосты, да так, что в том огне могла сгореть вся волость.
Ордынцев Бастрык ненавидел люто. Это они под Казанью захватили его ушкуи, повязав дружину, забрали товары, даже с самого стянули кафтан и сапоги. В один час из богатого новгородского гостя он превратился в нищего. Мурза-наместник, к которому Федька пришёл с жалобой, выслушал, обещал найти грабителей и вернуть добро. С неделю Бастрык околачивался в Казани, всеми презираемый и гонимый, когда же снова явился к наместнику, тот велел отхлестать его плетьми, назвав бродягой и вымогателем. Выше наместника только хан, а до него далеко, да и не пустили бы нищего русского к великому хану. Прежде Бастрык, как всякий купец, главной силой на земле считал серебро и золото. Но тут понял: есть сила могущественнее - меч и власть. Он пошёл к рязанскому князю, который знал его давно. С собой нёс только ненависть. Князь испытал его в хозяйственном и торговом деле, поставил тиуном в Холщово. Там-то Бастрык и развернулся. Князь велел ему войти в дружбу с ордынцами, стать как бы их человеком, а то и продаться в соглядатаи. Бастрык не обманул надежд государя. Изворотливый и хитрый, не раз побывавший в Орде, он ловко водил за нос ордынских начальников. Но сколь ни ценны были его вести, отправляемые в Рязань, Олегу они не помогли избежать двух разорительных нашествий - его обособленное княжество не в силах было противостоять Великой Орде. И хотя нашествия минули Холщово, Бастрык потерял сон: рано или поздно доберутся и до него, несмотря на "службу" ханам. Крепче всех на Руси стояла Москва, и Федька, поразмыслив, стал посылать к Дмитрию верных людей с важными вестями, добытыми в Орде для Рязани. Дмитрий не сразу отозвался, - видно, проверял Бастрыка, и всё же на тиунском подворье в Холщове однажды появился его человек. Так у Бастрыка стало три хозяина; главным он считал московского князя. Тревожно и тяжко служить трём господам - ни Олег, ни Мамай не простили бы ему измены, - но Федька крепился, уверенный, что Дмитрий оценит его по заслугам. Федьку обижало, что вестники в Москву из Орды ни о чём важном не говорили с ним, лишь называли пароли, подкармливались, отдыхали и шли дальше. Но это заставляло его настойчивее выуживать сведения, у него завелись даже постоянные доброхоты в Орде, и он платил им, не скупясь. Только становился угрюмее и злее, копил деньгу да старался показать хозяйский размах, зная, что и об этом сообщают Дмитрию.
Вечным соглядатаем Федька не собирался оставаться, он просил только об одном: чтобы Дмитрий в награду взял его к себе управителем какого-нибудь поместья или определил в купцы да покровительствовал первые годы. И вдруг за какую-то, вроде бы и не очень важную весть об ордынском войске, выуженную у подпившего мурзы, Бастрык получил от Дмитрия благодарность и дорогой перстень с лалом. Самое важное - великий князь обещал исполнить его просьбу, когда придёт срок. Воспрянувший духом Бастрык решил в свою очередь отдарить Дмитрия. Он отделил половину от своего тайного запаса, - может, князь скорее оценит его? Да и золото вернётся - таких услуг государи не забывают.
Фома подвернулся тогда кстати, хоть и пришлось пережить немалый страх...
В Коломне Бастрык пришёл к тысяцкому Авдею. Человек немолодой, желчный и усталый, давно мечтавший перебраться из порубежного города под Можай, где была у него вотчина, Авдей знал Бастрыка - через него шла связь с Москвой. Хотя встретил без радости, но как своего, пожаловался на заботы, которые обрушились со сбором ратей.
На Авдее лежала ответственность за порядок в городе и окрестностях, а попробуй уследи за всем, когда государство сбегается в Коломну! Городская стража с ног сбилась. Авдей сердился на Дмитрия и за то, что не отпустил его со службы, и за то, что не выбрал другого города для сбора войск. Глядишь, ещё и ордынцы нагрянут... Федька посочувствовал, предложил услуги. Боярин согласился, и Федькины люди облачились в серо-зелёные кафтаны городских стражников. Разместил их тысяцкий в доме ордынского купца, убежавшего из Коломны. Бастрык тотчас показал размах. Посланный на торжище, он поприжал местных торговцев, взвинтивших цены. Правда, сделал он это не из благих побуждений, а от зависти к купцам: как они смеют наживаться, когда Федька Бастрык не наживается! Но жалобы на шкуродёрство купцов прекратились, и тысяцкий похвалил Бастрыка. Понравилось боярину и то, как Федька согнал бродяг с городских улиц и церковных папертей в острог, где им учинили проверку. Федька снова наслаждался властью. Простолюдинов он презирал всегда, а тиунская служба развила в нём то чувство превосходства по отношению к людям без титулов, какое, вероятно, должен испытывать по отношению к лошади слепень, заставляя её своими укусами бежать и забывая, что лошадь может однажды достать его хвостом. Поэтому Федька скоро уверился, что ему сойдёт всё. Он увеличил свой отряд до двадцати стражников, купеческий дом превратил в крепость, неусыпно охраняемую, где вёл себя как царёк.