Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.
Шрифт:
Литературный журналъ не есть литературное произведеніе. Онъ только извщаетъ о современныхъ явленіяхъ словесности, разбираетъ ихъ, указываетъ мсто въ ряду другихъ, произноситъ объ нихъ свое сужденіе. Журналъ въ словесности то же, что предисловіе въ книг. Слдовательно, перевсъ журналистики въ литератур доказываетъ, что въ современной образованности потребность наслаждаться и знать, уступаетъ потребности судить, — подвести свои наслажденія и знанія подъ одинъ обзоръ, отдать себ отчетъ, имть мнніе. Господство журналистики въ области литературы то же, что господство философскихъ сочиненій въ области наукъ.
Но если развитіе журналистики у насъ основывается на стремленіи самой образованности нашей
Впрочемъ, могло ли и быть иначе? Соображая общій характеръ нашей словесности, кажется, что въ литературной образованности нашей нтъ элементовъ для составленія общаго опредленнаго мннія, нтъ силъ для образованія цльнаго, сознательно развитаго направленія, и не можетъ быть ихъ, покуда господствующая краска нашихъ мыслей будетъ случайнымъ оттнкомъ чужеземныхъ убжденій. Безъ сомннія возможны и даже дйствительно безпрестанно встрчаются люди, выдающіе какую нибудь частную мысль, ими отрывчато-понятую, за свое опредленное мнніе, — люди, называющіе свои книжныя понятія именемъ убжденій; но эти мысли, эти понятія, похожи боле на школьное упражненіе въ логик и философіи;—это мнніе мнимое; одна наружная одежда мыслей; модное платье, въ которое нкоторые умные люди наряжаютъ свой умъ, когда выносятъ его въ салоны, или — юношескія мечты, разлетающіяся при первомъ напор жизни дйствительной. Мы не то разумемъ подъ словомъ убжденіе.
Было время, и не очень давно, когда для мыслящаго человка возможно было составить себ твердый и опредленный образъ мыслей, обнимающій вмст и жизнь, и умъ, и вкусъ, и привычки жизни, и литературныя пристрастія, — можно было составить себ опредленное мнніе единственно изъ сочувствія съ явленіями иностранныхъ словесностей: были полныя, цлыя, доконченныя системы. Теперь ихъ нтъ; по крайней мр, нтъ общепринятыхъ, безусловно господствующихъ. Чтобы построить изъ противорчащихъ мыслей свое полное воззрніе, надобно выбирать, составлять самому, искать, сомнваться, восходить до самаго источника, изъ котораго истекаетъ убжденіе, то есть, или навсегда остаться съ колеблющимися мыслями, или напередъ принести съ собою уже готовое, не изъ литературы почерпнутое убжденіе. Составить убжденіе изъ различныхъ системъ — нельзя, какъ вообще нельзя составить ничего живаго. Живое рождается только изъ жизни.
Теперь уже не можетъ быть ни Вольтеріянцевъ, ни Жанъ-Жакистовъ, ни Жанъ-Павлистовъ, ни Шеллингіянцевъ, ни Байронистовъ, ни Гетистовъ, ни Доктринеровъ, ни исключительныхъ Гегеліянцевъ (выключая можетъ быть такихъ, которые, иногда и не читавши Гегеля, выдаютъ подъ его именемъ свои личныя догадки); теперь каждый долженъ составлять себ свой собственный образъ мыслей, и слдовательно, если не возметъ его изъ всей совокупности жизни, то всегда останется при однхъ книжныхъ фразахъ.
По этой причин, литература наша могла имть полный смыслъ до конца жизни Пушкина, и не иметъ теперь никакого опредленнаго значенія.
Мы думаемъ однако, что такое состояніе ея продолжиться не можетъ. Вслдствіе естественныхъ, необходимыхъ законовъ человческаго разума, пустота безмыслія должна когда нибудь наполниться смысломъ.
И въ самомъ дл, съ нкотораго времени, въ одномъ уголк литературы нашей, начинается уже важное измненіе, хотя еще едва замтное по нкоторымъ особымъ оттнкамъ словесности, — измненіе, не столько выражающееся въ произведеніяхъ словесности, сколько обнаруживающееся въ состояніи самой образованности нашей вообще, и общающее переобразовать характеръ нашей подражательной подчиненности въ своеобразное развитіе внутреннихъ началъ нашей собственной жизни. Читатели догадываются, конечно, что я говорю о томъ Славяно-христіанскомъ направленіи, которое, съ одной стороны подвергается нкоторымъ, можетъ быть, преувеличеннымъ пристрастіямъ, а съ другой, преслдуется странными, отчаянными нападеніями, насмшками,
Мы постараемся обозначить его со всевозможнымъ безпристрастіемъ, собирая въ одно цлое его отдльные признаки, тутъ и тамъ разбросанные, и еще боле замтные въ мыслящей публик, чмъ въ книжной литератур.
О характер просвщенія Европы и о его отношеніи къ просвщенію Россіи.
(Письмо къ гр. Е. Е. Комаровскому).
(1852).
Въ послднее свиданіе наше, мы много бесдовали съ вами о характер просвщенія Европейскаго и объ его отличіяхъ отъ характера того просвщенія Россіи, которое принадлежало ей въ древнія времена, и котораго слды, до сихъ поръ еще, не только замчаются въ нравахъ, обычаяхъ и образ мыслей простаго народа, но проникаютъ, такъ сказать, всю душу, весь складъ ума, весь, если можно такъ выразиться, внутренній составъ Русскаго человка, не переработаннаго еще Западнымъ воспитаніемъ. Вы требовали отъ меня, чтобы я изложилъ мои мысли объ этомъ предмет на бумаг. Но тогда я не могъ исполнить вашего желанія. Теперь же, когда я долженъ писать о томъ же предмет статью для Московскаго Сборника, я прошу позволенія дать этой стать форму письма къ вамъ: мысль, что я разговариваю съ вами, согретъ и оживитъ мои кабинетныя размышленія.
Конечно, мало вопросовъ, которые въ настоящее время были бы важне этого вопроса — объ отношеніи Русскаго просвщенія къ Западному. Отъ того, какъ онъ разршается въ умахъ нашихъ, зависитъ не только господствующее направленіе нашей литературы, но, можетъ быть, и направленіе всей нашей умственной дятельности, и смыслъ нашей частной жизни, и характеръ общежительныхъ отношеній. Однакоже, еще не очень давно то время, когда этотъ вопросъ былъ почти невозможенъ, или, что все равно, разршался такъ легко, что не стоило труда его предлагать. Общее мнніе было таково, что различіе между просвщеніемъ Европы и Россіи существуетъ только въ степени, а не въ характер, и еще мене въ дух или основныхъ началахъ образованности. — У насъ (говорили тогда) было прежде только варварство: образованность наша начинается съ той минуты, какъ мы начали подражать Европ, безконечно опередившей насъ въ умственномъ развитіи. Тамъ науки процвтали, когда у насъ ихъ еще не было; тамъ он созрли, когда у насъ только начинаютъ распускаться. Отъ того тамъ учители, мы ученики; впрочемъ, — прибавляли обыкновенно съ самодовольствомъ, — ученики довольно смышленые, которые такъ быстро перенимаютъ, что скоро, вроятно, обгонятъ своихъ учителей.
„Кто бы могъ подумать, братцы, — говорилъ Петръ въ 1714 году, въ Риг, осушая стаканъ на новоспущенномъ корабл, — кто бы могъ думать тому 30 лтъ, что вы, Русскіе, будете со мною здсь, на Балтійскомъ мор строить карабли и пировать въ Нмецкихъ платьяхъ? — Историки, — прибавилъ онъ, — полагаютъ древнее сдалище наукъ въ Греціи; оттуда перешли он въ Италію и распространились по всмъ землямъ Европы. Но невжество [31] нашихъ предковъ помшало имъ проникнуть дале Польши, хотя и Поляки находились прежде въ такомъ же мрак, въ какомъ сперва были и вс Нмцы и въ какомъ мы живемъ до сихъ поръ, и только благодаря безконечнымъ усиліямъ своихъ правителей, могли они, наконецъ, открыть глаза и усвоить себ Европейское знаніе, искусства и образъ жизни. Это движеніе наукъ на земл сравниваю я съ обращеніемъ крови въ человк: и мн сдается, что он опять когда нибудь покинутъ свое мстопребываніе въ Англіи, Франціи и Германіи, и перейдутъ къ намъ на нсколько столтій, чтобы потомъ снова возвратиться на свою родину, въ Грецію”.
31
Петръ употребилъ слово: die Unart.
Эти слова объясняютъ увлеченіе, съ которымъ дйствовалъ Петръ, и во многомъ оправдываютъ его крайности. Любовь къ просвщенію была его страстью. Въ немъ одномъ видлъ онъ спасеніе для Россіи; а источникъ его видлъ въ одной Европ. Но его убжденіе пережило его цлымъ столтіемъ въ образованномъ или, правильне, въ переобразованномъ имъ класс его народа; и тому 30 лтъ едва ли можно было встртить мыслящаго человка, который бы постигалъ возможность другаго просвщенія, кром заимствованнаго отъ Западной Европы.