Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Киреевский Иван Васильевич

Таково теперь состояніе Европейскаго мышленія, — состояніе, которое опредляетъ отношеніе Европейскаго просвщенія къ кореннымъ началамъ нашей образованности. Ибо если прежній, исключительно раціональный характеръ Запада могъ дйствовать разрушительно на нашъ бытъ и умъ, то теперь, напротивъ того, новыя требованія Европейскаго ума и наши коренныя убжденія имютъ одинакій смыслъ. И если справедливо, что основное начало нашей Православно-Словенской образованности есть истинное (что впрочемъ доказывать здсь я почитаю ни нужнымъ, ни умстнымъ), — если справедливо, говорю я, что это верховное, живое начало нашего просвщенія есть истинное: то очевидно, что какъ оно нкогда было источникомъ нашей древней образованности, такъ теперь должно служить необходимымъ дополненіемъ образованности Европейской, отдляя ее отъ ея особенныхъ направленій, очищая отъ характера исключительной раціональности и проницая новымъ смысломъ; между тмъ какъ образованность

Европейская, — какъ зрлый плодъ всечеловческаго развитія, оторванный отъ стараго дерева, — должна служить питаніемъ для новой жизни, явиться новымъ возбудительнымъ средствомъ къ развитію нашей умственной дятельности.

Поэтому любовь къ образованности Европейской, равно какъ любовь къ нашей, об совпадаютъ въ послдней точк своего развитія въ одну любовь, въ одно стремленіе къ живому, полному, всечеловческому и истинно Христіанскому просвщенію.

Напротивъ того, въ недоразвитомъ состояніи своемъ являются он об ложными: ибо одна не уметъ принять чужаго, не измнивъ своему; другая въ тсныхъ объятіяхъ своихъ задушаетъ то, что хочетъ сберечь. Одна ограниченность происходитъ отъ запоздалости мышленія и отъ незнанія глубины ученія, лежащаго основаніемъ нашей образованности; другая, сознавая недостатки первой, слишкомъ запальчиво спшитъ стать къ ней въ прямое противорчіе. Но при всей ихъ односторонности нельзя не сознаться, что въ основаніи обихъ могутъ лежать одинаково благородныя побужденія, одинакая сила любви къ просвщенію и даже къ отечеству, не смотря на наружную противоположность.

Это понятіе наше о правильномъ отношеніи нашей народной образованности къ Европейской и о двухъ крайнихъ воззрніяхъ необходимо было намъ высказать прежде, чмъ мы приступимъ къ разсмотрнію частныхъ явленій нашей словесности.

III.

Бывъ отраженіемъ словесностей иностранныхъ, наши литературныя явленія, подобно Западнымъ, преимущественно сосредоточиваются въ журналистик.

Но въ чемъ же заключается характеръ нашихъ періодическихъ изданій?

Затруднительно журналу произносить свое мнніе о другихъ журналахъ. Похвала можетъ казаться пристрастіемъ, порицаніе иметъ видъ самохвальства. Но какъ же говорить о литератур нашей, не разбирая того, что составляетъ ея существенный характеръ? Какъ опредлить настоящій смыслъ словесности, не говоря о журналахъ? Постараемся не заботиться о той наружности, какую могутъ имть наши сужденія.

Старе всхъ другихъ литературныхъ журналовъ осталась теперь Библіотека для Чтенія. Господствующій характеръ ея есть совершенное отсутствіе всякаго опредленнаго образа мыслей. Она хвалитъ нынче то, что вчера порицала; выставляетъ нынче одно мнніе и нынче же проповдуетъ другое; для того же предмета иметъ нсколько противоположныхъ взглядовъ; не выражаетъ никакихъ особенныхъ правилъ, никакихъ теорій, никакой системы, никакого направленія, никакой краски, никакого убжденія, никакой опредленной основы для своихъ сужденій; и, не смотря на то, однако, постоянно произноситъ свое сужденіе обо всемъ, что является въ литератур или наукахъ. Это длаетъ она такъ, что для каждаго особеннаго явленія сочиняетъ особливые законы, изъ которыхъ случайно исходитъ ея порицательный или одобрительный приговоръ и падаетъ — на счастливаго. По этой причин дйствіе, которое производитъ всякое выраженіе ея мннія, похоже на то, какъ бы она совсмъ не произносила никакого мннія. Читатель понимаетъ мысль судьи отдльно, а предметъ, къ которому относится сужденіе, также отдльно ложится въ ум его: ибо онъ чувствуетъ, что между мыслію и предметомъ нтъ другаго отношенія, кром того, что они встртились случайно и на короткое время, и опять встртившись не узнаютъ другъ друга.

Само собою разумется, что это особеннаго рода безпристрастіе лишаетъ Библіотеку для Чтенія всякой возможности имть вліяніе на литературу, какъ журналъ, но не мшаетъ ей дйствовать, какъ сборникъ статей, часто весьма любопытныхъ. Въ редактор ея замтно, кром необыкновенной, многосторонней и часто удивительной учености, еще особый, рдкій и драгоцнный даръ: представлять самые трудные вопросы наукъ въ самомъ ясномъ и для всхъ понятномъ вид, и оживлять это представленіе своими, всегда оригинальными, часто остроумными замчаніями. Одно это качество могло бы сдлать славу всякаго періодическаго изданія, не только у насъ, но даже и въ чужихъ краяхъ.

Но самая живая часть Б. д. Ч. заключается въ библіографіи. Ея рецензіи исполнены остроумія, веселости и оригинальности. Нельзя не смяться, читая ихъ. Намъ случалось видть авторовъ, которыхъ творенія были разобраны, и которые сами не могли удержаться отъ добродушнаго смха, читая приговоры своимъ сочиненіямъ. Ибо въ сужденіяхъ

Библіотеки замтно такое совершенное отсутствіе всякаго серьезнаго мннія, что самыя по наружности злыя нападенія ея получаютъ отъ того характеръ фантастически невинный, такъ сказать, добродушно сердитый. Ясно, что она смется не потому, чтобы предметъ былъ въ самомъ дл смшонъ, а только потому, что ей хочется посмяться. Она переиначиваетъ слова автора по своему намренію, соединяетъ раздленныя смысломъ, раздляетъ соединенныя, вставляетъ, или выпускаетъ цлыя рчи, чтобы измнить значеніе другихъ, иногда сочиняетъ фразы совсмъ небывалыя въ книг, изъ которой выписываетъ, и сама смется надъ своимъ сочиненіемъ. Читатель видитъ это, и смется вмст съ нею, потому что ея шутки почти всегда остроумны и веселы, потому что он невинны, потому что он не стсняются никакимъ серьезнымъ мнніемъ, и потому, наконецъ, что журналъ, шутя передъ нимъ, не объявляетъ притязанія ни на какой другой успхъ, кром чести: разсмшить и забавить публику.

Между тмъ, хотя мы съ большимъ удовольствіемъ просматриваемъ иногда эти рецензіи, хотя мы знаемъ, что шутливость эта составляетъ, вроятно, главнйшую причину успха журнала, однако, когда размыслимъ, какою дорогою цною покупается этотъ успхъ, какъ иногда, за удовольствіе позабавить, продается врность слова, довренность читателя, уваженіе къ истин, и т. п., — тогда невольно приходитъ намъ въ мысли: что, если бы съ такими блестящими качествами, съ такимъ остроуміемъ, съ такою ученостію, съ такою многосторонностію ума, съ такою оригинальностію слова соединялись еще другія достоинства, напримръ, возвышенная мысль, твердое и не измняющее себ убжденіе, или хотя безпристрастіе, или хотя наружный видь его? — Какое дйствіе могла бы тогда имть Б. д. Ч., не говорю на литературу нашу, но на всю совокупность нашей образованности? Какъ легко могла бы она посредствомъ своихъ рдкихъ качествъ овладть умами читателей, развить свое убжденіе сильно, распространить его широко, привлечь сочувствіе большинства, сдлаться судьею мнній, можетъ быть, проникнуть изъ литературы въ самую жизнь, связать ея различныя явленія въ одну мысль и, господствуя такимъ образомъ надъ умами, составить крпко сомкнутое и сильно развитое мнніе, могущее быть полезнымъ двигателемъ нашей образованности? Конечно, тогда она была бы мене забавною.

Характеръ совершенно противоположный Библіотек для Чтенія представляютъ Маякъ и Отечественныя Записки. Между тмъ какъ Библіотека въ цломъ состав своемъ боле сборникъ разнородныхъ статей, чмъ журналъ; а въ критик своей иметъ цлію единственно забаву читателя, не выражая никакого опредленнаго образа мыслей: напротивъ того, Отечественныя Записки и Маякъ проникнуты каждый своимъ рзко опредленнымъ мнніемъ и выражаютъ каждый свое, одинаково ршительное, хотя прямо одно другому противоположное направленіе.

Отечественныя Записки стремятся отгадать и присвоить себ то воззрніе на вещи, которое, по ихъ мннію, составляетъ новйшее выраженіе Европейскаго просвщенія, и потому, часто мняя свой образъ мыслей, он постоянно остаются врными одной забот: выражать собою самую модную мысль, самое новое чувство изъ литературы Западной.

Маякъ, напротивъ того, замчаетъ только ту сторону Западнаго просвщенія, которая кажется ему вредною или безнравственною, и, чтобы врне избжать съ ней сочувствія, отвергаетъ все просвщеніе Европейское вполн, не входя въ сомнительныя разбирательства. Отъ того одинъ хвалитъ, что другой бранитъ; одинъ восхищается тмъ, что въ другомъ возбуждаетъ негодованіе; даже одни и т же выраженія, которыя въ словар одного журнала означаютъ высшую степень достоинства, напр. европеизмъ, послдній моментъ развитія, человческая премудрость, и пр., — на язык другаго имютъ смыслъ крайняго порицанія. Отъ того, не читая одного журнала, можно знать его мнніе изъ другаго, понимая только вс слова его въ обратномъ смысл.

Такимъ образомъ, въ общемъ движеніи литературы нашей односторонность одного изъ этихъ періодическихъ изданій полезно уравновшивается противоположною односторонностію другаго. Взаимно уничтожая другъ друга, каждый изъ нихъ, не зная того, дополняетъ недостатки другаго, такъ, что смыслъ и значеніе, даже образъ мыслей и содержаніе одного, основываются на возможности существованія другаго. Самая полемика между ними служитъ имъ причиною неразрывной связи и составляетъ, такъ сказать, необходимое условіе ихъ мысленнаго движенія. Впрочемъ, характеръ этой полемики совершенно различенъ въ обоихъ журналахъ. Маякъ нападаетъ на Отечественныя Записки прямо, открыто и съ геройскою неутомимостію, замчая ихъ заблужденія, ошибки, оговорки и даже опечатки. Отечественныя Записки мало заботятся о Маяк, какъ журнал, и даже рдко говорятъ о немъ; но за то постоянно имютъ въ виду его направленіе, противъ крайности котораго стараются выставить противоположную, не мене запальчивую крайность. Эта борьба поддерживаетъ возможность жизни обоихъ и составляетъ ихъ главное значеніе въ литератур.