Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Киреевский Иван Васильевич

Кром разностей племенныхъ, еще три историческія особенности дали отличительный характеръ всему развитію просвщенія на Запад: особая форма, черезъ которую проникало въ него Христіанство, особый видъ, въ которомъ перешла къ нему образованность древнеклассическаго міра, и наконецъ, особые элементы, изъ которыхъ сложилась въ немъ государственность.

Христіанство было душою умственной жизни народовъ на Запад, также какъ и въ Россіи. Но въ Западную Европу проникало оно единственно черезъ Церковь Римскую.

Конечно, каждый патріархатъ, каждое племя, каждая страна въ Христіанскомъ мір, не переставали сохранять свою личную особенность, участвуя притомъ въ общемъ единств всей Церкви. Каждый народъ, вслдствіе мстныхъ, племенныхъ или историческихъ случайностей развившій въ себ преимущественно одну какую нибудь сторону умственной дятельности, естественно долженъ былъ и въ духовной жизни своей, и въ писаніяхъ своихъ богослововъ, удерживать тотъ же свой особенный характеръ, свою, такъ сказать, природную физіономію, только просвтленную высшимъ сознаніемъ. Такъ богословскіе писатели Сирійскихъ странъ обращали, кажется, преимущественное вниманіе на внутреннюю, созерцательную жизнь человка, отршеннаго отъ міра. Римскіе богословы занимались особенно стороною практической дятельности и логической связи понятій. Духовные писатели просвщенной Византіи боле другихъ, кажется, имли въ виду отношеніе Христіанства къ частнымъ наукамъ, вокругъ него процвтавшимъ, и сперва враждовавшимъ съ нимъ, а потомъ покорившимся ему. Богословы Александрійскіе,

находясь въ двоякой борьб: съ язычествомъ и Іудействомъ, окруженные философскими, теозофскими и гностическими школами, по-преимуществу обращали вниманіе на умозрительную сторону Христіанскаго ученія. Различные пути вели къ одной общей цли, покуда стремящіеся по нимъ не уклонялись отъ общей цли. Везд бывали частныя ереси, которыя всегда имли близкое отношеніе къ господствующему направленію народовъ, гд он возникали; но он уничтожались единомысліемъ Церкви Вселенской, соединявшей вс частныя Церкви въ одно святое согласіе. Бывали времена, когда опасность уклоненія угрожала и цлымъ патріархатамъ, когда ученіе, несогласное съ ученіемъ Вселенской Церкви, согласовалось однакоже съ господствующимъ направленіемъ и умственною особенностію народовъ, частную Церковь составлявшихъ; но въ эти времена испытанія, когда для частной Церкви предстоялъ ршительный выборъ: или отторгнуться отъ Церкви Вселенской, или пожертвовать своимъ частнымъ мнніемъ, Господь спасалъ Свои Церкви единодушіемъ всего Православнаго міра. Особенность каждой частной Церкви тогда только могла бы увлечь ее въ расколъ, когда бы она отдлилась отъ преданія и общенія съ другими Церквами; но, оставаясь врною общему преданію и общему согласію любви, каждая частная Церковь, особымъ характеромъ своей духовной дятельности, только увеличивала общее богатство и полноту духовной жизни всего Христіанства. Такъ и Римская Церковь имла свою, такъ сказать, законную особенность, прежде чмъ отдлилась отъ Церкви Вселенской; но, отдлившись отъ нея, она естественно должна была эту частную свою особенность обратить въ исключительную форму, черезъ которую одну Христіанское ученіе могло проникать въ умы народовъ, ей подчиненныхъ.

Образованность древняго до-Христіанскаго міра, — второй элементъ, изъ котораго развилось просвщеніе Европы, — была извстна Западу до половины 15-го вка почти исключительно въ томъ особенномъ вид, какой она приняла въ жизни древняго языческаго Рима; но другая сторона ея, образованность Греческая и Азіатская, въ чистомъ вид своемъ почти не проникала въ Европу до самаго почти покоренія Константинополя. Между тмъ Римъ, какъ извстно, далеко не былъ представителемъ всего языческаго просвщенія: ему принадлежало только господство матеріяльное надъ міромъ, между тмъ какъ умственное господство надъ нимъ принадлежало и языку и образованности Греческой. Потому, всю опытность человческаго ума, все достояніе его, которое онъ добылъ себ въ продолженіе шеститысячелтнихъ усилій, принимать единственно въ той форм, какую оно получило въ образованности Римской, — значило принимать его въ вид совершенно одностороннемъ, и неминуемо подвергаться опасности — сообщить эту односторонность и характеру собственной своей образованности. Такъ дйствительно и совершилось съ Европою. Когда же, въ 15-мъ вк, Греческіе изгнанники перешли на Западъ съ своими драгоцнными рукописями, то было уже поздно. Образованность Европы, правда, оживилась; но смыслъ ея остался тотъ же: складъ ума и жизни былъ уже заложенъ. Греческая наука расширила кругъ знанія и вкуса, разбудила мысли, дала умамъ полетъ и движеніе; но господствующаго направленія духа уже измнить не могла.

Наконецъ, третій элементъ просвщенія, образованность общественная, представляетъ ту особенность на Запад, что почти ни въ одномъ изъ народовъ Европы государственность не произошла изъ спокойнаго развитія національной жизни и національнаго самосознанія, гд господствующія, религіозныя и общественныя понятія людей, воплощаясь въ бытовыхъ отношеніяхъ, естественно выростаютъ и крпнутъ и связываются въ одно общее единомысліе, правильно отражающееся въ стройной цльности общественнаго организма. Напротивъ, общественный бытъ Европы, по какой-то странной исторической случайности, почти везд возникъ насильственно, изъ борьбы на смерть двухъ враждебныхъ племенъ: изъ угнетенія завоевателей, изъ противодйствія завоеванныхъ, и наконецъ изъ тхъ случайныхъ условій, которыми наружно кончались споры враждующихъ, несоразмрныхъ силъ.

Эти три элемента Запада: Римская Церковь, древне-Римская образованность и возникшая изъ насилій завоеванія государственность, были совершенно чужды древней Россіи. Принявъ ученіе Христіанское отъ Греціи, она постоянно находилась въ общеніи со Вселенскою Церковью. Образованность древне-языческаго міра переходила къ ней уже сквозь ученіе Христіанское, не дйствуя на нее одностороннимъ увлеченіемъ, какъ живой остатокъ какой нибудь частной народности; только въ послдствіи, утвердившись въ образованности Христіанской, начинала она усвоивать себ послдніе результаты наукообразнаго просвщенія древняго міра, — когда Провиднію видимо угодно было остановить дальнйшій ходъ ея умственнаго развитія, спасая ее, можетъ быть, отъ вреда той односторонности, которая неминуемо стала бы ея удломъ, еслибы ея разсудочное образованіе началось прежде, чмъ Европа докончила кругъ своего умственнаго развитія, и когда, не обнаруживъ еще послднихъ выводовъ своихъ, она могла тмъ безотчетне и тмъ глубже завлечь ее въ ограниченную сферу своего особеннаго развитія. — Христіанство, проникнувъ въ Россію, не встртило въ ней тхъ громадныхъ затрудненій, съ какими должно было бороться въ Рим и Греціи, и въ Европейскихъ земляхъ, пропитанныхъ Римскою образованностью. Чистому вліянію его ученія на внутреннюю и общественную жизнь человка Словенскій міръ не представлялъ тхъ неодолимыхъ препятствій, какія оно находило въ сомкнутой образованности міра классическаго и въ односторонней образованности народовъ Западныхъ. Во многомъ даже племенныя особенности Словенскаго быта помогали успшному осуществленію Христіанскихъ началъ. Между тмъ основныя понятія человка о его правахъ и обязанностяхъ, о его личныхъ, семейныхъ и общественныхъ отношеніяхъ не составлялись насильственно изъ формальныхъ условій враждующихъ племенъ и классовъ, — какъ посл войны проводятся искусственныя границы между сосдними государствами по мертвой букв выспореннаго трактата. Но, неиспытавъ завоеванія, Русскій народъ устроивался самобытно. Враги, угнетавшіе его, всегда оставались вн его, не мшаясь въ его внутреннее развитіе. Татары, Ляхи, Венгры, Нмцы и другіе бичи, посланные ему Провидніемъ, могли только остановить его образованіе, и дйствительно остановили его, но не могли измнить существеннаго смысла его внутренней и общественной жизни.

Между тмъ эти, чуждые Россіи, три элемента первоначальной образованности Европейской: Римская Церковь, древне-Римскій міръ и возникшая изъ завоеванія государственность опредлили весь кругъ дальнйшаго развитія Европы, — какъ три точки въ пространств опредляютъ круговую линію, которая черезъ нихъ проходитъ.

Вліяніе живыхъ еще развалинъ, уцлвшихъ отъ разрушенія остатковъ старой Римской образованности, на новорождающуюся образованность Запада — было всеобъемлющее. Проникая въ самое основное строеніе общественныхъ отношеній, въ законы, въ языкъ, въ нравы, въ обычаи, въ первое развитіе наукъ и искусствъ Европейскихъ, древній Римъ долженъ былъ поневол сообщить боле или мене всмъ отношеніямъ Западнаго человка тотъ особенный характеръ, которымъ самъ онъ отличался отъ другихъ народовъ; и этотъ особенный характеръ всей совокупности отношеній, окружающихъ человка, по необходимости, долженъ былъ проникнуть въ самый, такъ сказать, внутренній составъ его жизни, переобразовывая боле или мене вс другія вліянія, согласно своему господствующему направленію.

Потому, главная особенность

умственнаго характера Рима должна была отразиться и въ умственной особенности Запада. Но если мы захотимъ эту господствующую особенность Римскаго образованія выразить одною общею формулою, то не ошибемся, кажется, если скажемъ, что отличительный складъ Римскаго ума заключался въ томъ именно, что въ немъ наружная разсудочность брала перевсъ надъ внутреннею сущностью вещей. Этотъ характеръ, очевидно, представляетъ намъ общественный и семейный бытъ Рима, логически и нераскаянно уродовавшій естественныя и нравственныя отношенія людей, по вншней букв случайно выразившагося закона. Тотъ же характеръ представляетъ намъ и поэзія Римлянъ, работавшая надъ художественнымъ усовершенствованіемъ вншнихъ формъ чужаго вдохновенія. То же представляетъ намъ ихъ языкъ, задавившій, подъ искусственною стройностію грамматическихъ конструкцій, естественную свободу и живую непосредственность душевныхъ движеній. Тотъ же характеръ видимъ мы въ самыхъ знаменитыхъ законахъ Римскихъ, гд стройность вншней формальности доведена до столь изумительнаго логическаго совершенства, при изумительномъ тоже отсутствіи внутренней справедливости. То же наружное сцепленіе мыслей на счетъ внутренней, живой полноты смысла представляетъ намъ и религія Римская, за вншними обрядами почти забывшая ихъ таинственное значеніе, — Римская религія, — это собраніе всхъ разнородныхъ, даже противорчащихъ другъ другу божествъ языческаго міра, наружно совмщенныхъ, внутренно разнорчащихъ, въ то же время логически соглашенныхъ въ одно символическое поклоненіе, гд подъ покрываломъ философской связи скрывалось внутреннее отсутствіе вры. Тотъ же характеръ разсудочнаго направленія замчаемъ мы и въ нравахъ Римскихъ, гд такъ высоко цнилась вншняя дятельность человка, и такъ мало обращалось вниманія на ея внутренній смыслъ; гд гордость была добродтелью; гд личное логическое убжденіе каждаго было единственнымъ руководствомъ его дйствій; гд, потому, каждая личность сознавала себя не только за нчто особое, но и за нчто отличное отъ другихъ личностей, и не понимала къ нимъ иныхъ отношеній, кром отношеній, логически выведенныхъ изъ наружныхъ условій жизни. Потому, Римлянинъ не зналъ почти другой связи между людьми, кром связи общаго интереса; другаго единства, кром единства партіи. Самый патріотизмъ Римлянина — безкорыстнйшее чувство, до котораго онъ могъ достигнуть, — былъ для него не тмъ, чмъ онъ былъ для Грека. Онъ не любилъ дыма отечества; даже дымъ Греческаго очага былъ для него привлекательне. Онъ любилъ въ отечеств интересъ своей партіи и т`o особенно, что оно ласкало его гордость. Но непосредственное, общечеловческое чувство было почти заглушено въ душ Римлянина. Относительно же согражданъ своихъ понималъ онъ себя почти такъ же, какъ его великій Римъ понималъ себя относительно другихъ городовъ, его окружавшихъ; равно готовый на союзъ и на войну, онъ ршался на то или другое по указанію разсчета, постоянно слушая внушенія той страсти, которая обыкновенно господствуетъ внутри ума сухо-логическаго и корыстно-дятельнаго: я говорю о страсти преобладанія надъ другими, которая въ душ Римлянина занимала то же мсто, какое въ душ сочувственнаго Грека занимала страсть безразсуднаго славолюбія. Однимъ словомъ, во всхъ особенностяхъ Римскаго человка, во всхъ изгибахъ умственной и душевной дятельности, видимъ мы одну общую черту, что наружная стройность его логическихъ понятій была для него существенне самой существенности, и что внутреннее равновсіе его бытія, если можно такъ выразиться, сознавалось имъ единственно въ равновсіи разсудочныхъ понятій или вншней формальной дятельности.

Христіанство, разумется, при самомъ появленіи своемъ среди языческаго міра, противорчило этому направленію корыстной личности и самомнительной разсудочности Римскаго человка. Обращая главную дятельность духа къ внутренней цльности бытія, оно не только противилось всякой страстности увлеченій, хотя бы и благовидными предлогами украшенной, но вмст, возводя умъ къ живому средоточію самопознанія, оно боролось и съ тмъ состояніемъ духовнаго распаденія, гд односторонняя разсудочность отрывается отъ другихъ силъ духа и думаетъ достигнуть истины наружною связностію понятій. Между тмъ, какъ для этой вншней, разсудочной мудрости Христіанская проповдь казалась безуміемъ, — съ высоты Христіанскаго ученія эта надменная разсудочность являлась во всей бдности своей нечувственной слпоты. Потому, въ первые вка Церкви, видимъ мы въ богословскихъ писателяхъ даже Римскаго міра нердкія нападенія на ложность языческаго философствованія. Однакоже господство чисто-Христіанскаго направленія не могло совершенно изгладить изъ ихъ ума особенность Римской физіономіи, которая, какъ уже мы замтили, оставаясь въ своихъ законныхъ границахъ, не только не мшала истинному направленію духа, но, напротивъ, должна была еще увеличивать многостороннее богатство его проявленій, и только тамъ увлекала въ заблужденія, гд ея излишествомъ нарушалось внутреннее равновсіе духа. Такъ Тертуліанъ, можетъ быть самый краснорчивый изъ богословскихъ писателей Рима, особенно поражаетъ своею блестящею логикою, наружною связностію своихъ положеній; многія изъ его произведеній навсегда остаются украшеніемъ Церкви, хотя самое излишество логической способности, или, лучше сказать, ея отдленность отъ другихъ силъ разума увлекла его въ ту крайность, гд его ученіе уже оторвалось отъ ученія чисто-Христіанскаго. Счастливе былъ его знаменитый ученикъ, Св. Кипріанъ, хотя не мене его замчателенъ особенностію своей логической силы. Но ни одинъ, можетъ быть, изъ древнихъ и новыхъ Отцевъ Церкви не отличался столько любовію къ логическому сцпленію истинъ, какъ Блаженный Августинъ, по преимуществу называемый Учителемъ Запада. Нкоторыя сочиненія его являются какъ бы одна, изъ кольца въ кольцо неразрывно сомкнутая, желзная цпь силлогизмовъ. Отъ того, можетъ быть, иногда увлекался онъ слишкомъ далеко, за наружною стройностію не замчая внутреннюю односторонность мысли, такъ, что въ послдніе годы своей жизни долженъ былъ самъ писать опроверженіе нкоторыхъ изъ своихъ прежнихъ утвержденій.

Но если эта особенная приверженность Римскаго міра къ наружному сцпленію понятій была небезопасна для Римскихъ богослововъ еще въ то время, когда Римская Церковь была живою частію Церкви Вселенской, когда общее сознаніе всего Православнаго міра удерживало каждую особенность въ законномъ равновсіи, — то понятно, что, посл отдленія Рима, эта особенность Римскаго ума должна была взять ршительный перевсъ въ характер ученія Римскихъ богослововъ. Можетъ быть даже, эта Римская особенность, эта оторванная разсудочность, эта излишняя склонность къ наружному сцпленію понятій, была одною изъ главнйшихъ причинъ самаго отпаденія Рима. Конечно, не мсто здсь разбирать ни причины, ни обстоятельства этого отпаденія. — Римскій ли духъ преобладанія былъ тайнымъ побужденіемъ главныхъ дятелей, или другія причины: вс предположенія могутъ быть подвержены спору; но не подверженъ сомннію самый предлогъ отпаденія: новое прибавленіе догмата къ прежнему символу, прибавленіе, которое, противъ древняго преданія и общаго сознанія Церкви, оправдывалось единственно логическими выводами Западныхъ богослововъ.

Мы потому особенно упоминаемъ здсь объ этомъ обстоятельств, что оно лучше другихъ можетъ намъ объяснить характеръ Западной образованности, гд Римская отршенная разсудочность уже съ 9-го вка проникла въ самое ученіе богослововъ, разрушивъ своею односторонностію гармоническую цльность внутренняго умозрнія.

Съ этой точки зрнія для насъ становится понятнымъ, почему Западные богословы, со всею разсудочною добросовстностію, могли не видать единства Церкви иначе, какъ въ наружномъ единств епископства; почему наружнымъ дламъ человка могли они приписывать существенное достоинство; почему, при внутренней готовности души и при недостатк этихъ наружныхъ длъ, не понимали они для нея другаго средства спасенія, кром опредленнаго срока чистилища; почему, наконецъ, могли они приписывать нкоторымъ людямъ даже избытокъ достоинства наружныхъ длъ и вмнять этотъ избытокъ недостатку другихъ, тоже за какія нибудь наружныя дйствія, совершенныя для вншней пользы Церкви.