Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Киреевский Иван Васильевич

Между тмъ, съ тхъ поръ въ просвщеніи Западно-Европейскомъ и въ просвщеніи Европейско-Русскомъ произошла перемна.

Европейское просвщеніе, во второй половин 19-го вка, достигло той полноты развитія, гд его особенное значеніе выразилось съ очевидною ясностію для умовъ, хотя нсколько наблюдательныхъ. Но результатъ этой полноты развитія, этой ясности итоговъ, былъ почти всеобщее чувство недовольства и обманутой надежды. Не потому Западное просвщеніе оказалось неудовлетворительнымъ, чтобы науки на Запад утратили свою жизненность; напротивъ, он процвтали, повидимому, еще боле, чмъ когда нибудь; не потому, чтобы та или другая форма вншней жизни тяготла надъ отношеніями людей или препятствовала развитію ихъ господствующаго направленія; напротивъ, борьба съ вншнимъ препятствіемъ могла бы только укрпить пристрастіе къ любимому направленію, и никогда, кажется, вншняя жизнь не устроивалась послушне и согласне съ ихъ умственными требованіями. Но чувство недовольства и безотрадной пустоты легло на сердце людей, которыхъ мысль не ограничивалась тснымъ кругомъ минутныхъ интересовъ, именно потому, что самое торжество ума Европейскаго обнаружило односторонность его коренныхъ стремленій; потому что, при всемъ богатств, при всей, можно сказать, громадности частныхъ открытій

и успховъ въ наукахъ, общій выводъ изъ всей совокупности знанія представилъ только отрицательное значеніе для внутренняго сознанія человка; потому что, при всемъ блеск, при всхъ удобствахъ наружныхъ усовершенствованій жизни, самая жизнь лишена была своего существеннаго смысла: ибо, не проникнутая никакимъ общимъ, сильнымъ убжденіемъ, она не могла быть ни украшена высокою надеждою, ни согрта глубокимъ сочувствіемъ. Многовковой холодный анализъ разрушилъ вс т основы, на которыхъ стояло Европейское просвщеніе отъ самаго начала своего развитія; такъ, что собственныя его коренныя начала, изъ которыхъ оно выросло, сдлались для него посторонними, чужими, противорчащими его послднимъ результатамъ, между тмъ какъ прямою собственностію его оказался этотъ самый разрушившій его корни анализъ, этотъ самодвижущійся ножъ разума, этотъ отвлеченный силлогизмъ, не признающій ничего, кром себя и личнаго опыта, этотъ самовластвующій разсудокъ, или, какъ врне назвать, эту логическую дятельность, отршенную отъ всхъ другихъ познавательныхъ силъ человка, кром самыхъ грубыхъ, самыхъ первыхъ чувственныхъ данныхъ, и на нихъ однихъ созидающую свои воздушныя, діалектическія построенія.

Впрочемъ, надобно вспомнить, что чувство недовольства и безнадежности не вдругъ обнаружилось въ Западномъ человк при первомъ явномъ торжеств его разрушительной разсудочности. Опрокинувъ свои вковыя убжденія, онъ тмъ боле надялся на всемогущество своего отвлеченнаго разума, чмъ огромне, чмъ крпче, чмъ объемлюще были эти убежденія, имъ разрушенныя. Въ первую минуту успха, его

радость не только не была смшана съ сожалніемъ, но, напротивъ, упоеніе его самонадянности доходило до какой-то поэтической восторженности. Онъ врилъ, что собственнымъ отвлеченнымъ умомъ можетъ сейчасъ же создать себ новую разумную жизнь и устроить небесное блаженство на переобразованной имъ земл. Страшные, кровавые опыты не пугали его; огромныя неудачи не охлаждали его надежды; частныя страданія налагали только внецъ мученичества на его ослпленную голову; можетъ быть, цлая вчность неудачныхъ попытокъ могла бы только утомить, но не могла бы разочаровать его самоувренности, еслибы тотъ же самый отвлеченный разумъ, на который онъ надеялся, силою собственнаго развитія не дошелъ до сознанія своей ограниченной односторонности.

Этотъ послдній результатъ Европейской образованности, правда еще далеко не сдлавшійся всеобщимъ, но, очевидно, начинающій уже господствовать въ передовыхъ мыслителяхъ Запада, принадлежитъ новйшей и, вроятно, уже окончательной эпох отвлеченно-философскаго мышленія. Но мннія философскія недолго остаются достояніемъ ученыхъ каедръ. Чт'o нынче выводъ кабинетнаго мышленія, т'o завтра будетъ убжденіемъ массъ; ибо для человка, оторваннаго отъ всхъ другихъ врованій, кроме вры въ раціональную науку, и не признающаго другаго источника истины, кром выводовъ собственнаго разума, судьба философіи длается судьбою всей умственной жизни. Въ ней не только сходятся вс науки и вс житейскія отношенія, и связываются въ одинъ узелъ общаго сознанія; но изъ этого узла, изъ этого общаго сознанія, снова исходятъ правительственныя нити во вс науки и во вс житейскія отношенія, даютъ имъ смыслъ и связь, и образовываютъ ихъ по своему направленію. Отъ того нердко видли мы, какъ въ какомъ нибудь уголк Европы созрваетъ едва замченная мысль въ голов какого нибудь труженика науки, котораго и лицо едва замтно толп, его окружающей, и черезъ двадцать лтъ, эта незамтная мысль этого незамтнаго лица управляетъ умами и волею этой же самой толпы, являясь передъ ней въ какомъ нибудь яркомъ историческомъ событіи. Не потому, чтобы въ самомъ дл какой нибудь кабинетный мыслитель изъ своего дымнаго угла могъ по своему произволу управлять исторіей; но потому, что исторія, проходя черезъ его систему, развивается до своего самосознанія. Онъ только замчаетъ и сводитъ въ одинъ общій итогъ совокупность господствующихъ результатовъ, и всякій произволъ въ движеніи его мысли отнимаетъ у нея всю силу надъ дйствительностію; ибо только та система длается господствующею, которая сама есть необходимый выводъ изъ господствовавшихъ до нея убжденій. Такъ въ организм народовъ, основывающихъ свои убжденія единственно на своихъ личныхъ разуменіяхъ, голова философа является какъ необходимый естественный органъ, черезъ который проходитъ все кругообращеніе жизненныхъ силъ, отъ вншнихъ событій возвышаясь до внутренняго сознанія и отъ внутренняго сознанія снова возвращаясь въ сферу очевидной исторической дятельности. Посему можно сказать, что не мыслители Западные убдились въ односторонности логическаго разума, но самъ логическій разумъ Европы, достигнувъ высшей степени своего развитія, дошелъ до сознанія своей ограниченности и, уяснивъ себ законы собственной дятельности, убдился, что весь объемъ его самодвижной силы не простирается дале отрицательной стороны человческаго знанія; что его умозрительное сцпливаніе выводныхъ понятій требуетъ основаній, почерпнутыхъ изъ другихъ источниковъ познаванія; что высшія истины ума, его живыя зрнія, его существенныя убжденія, вс лежатъ вн отвлеченнаго круга его діалектическаго процесса, и хотя не противорчатъ его законамъ, однакоже и не выводятся изъ нихъ, и даже не досягаются его дятельностію, когда она оторвана отъ своей исконной совокупности съ общею дятельностію другихъ силъ человческаго духа.

Такъ Западный человкъ, исключительнымъ развитіемъ своего отвлеченнаго разума утративъ вру во вс убжденія, не изъ одного отвлеченнаго разума исходящія, вслдствіе развитія этого разума потерялъ и послднюю вру свою въ его всемогущество. Такимъ образомъ былъ онъ принужденъ, или довольствоваться состояніемъ полускотскаго равнодушія ко всему, что выше чувственныхъ интересовъ и торговыхъ разсчетовъ (такъ сдлали многіе; но многіе не могли, ибо еще сохранившимися остатками прежней жизни Европы были развиты иначе), или долженъ былъ опять возвратиться къ тмъ отвергнутымъ убжденіямъ, которыя одушевляли Западъ прежде конечнаго развитія отвлеченнаго разума; — такъ сдлали нкоторые; но другіе не могли потому, что убжденія эти, какъ они образовались въ историческомъ развитіи Западной Европы,

были уже проникнуты разлагающимъ дйствіемъ отвлеченнаго разума, и потому изъ первобытной сферы своей, изъ самостоятельной полноты и независимости, перешли на степень разумной системы, и отъ того являлись сознанію человка Западнаго какъ односторонность разума, вмсто того, чтобы быть его высшимъ, живительнымъ началомъ.

Что же оставалось длать для мыслящей Европы? Возвратиться еще дале назадъ, къ той первоначальной чистот этихъ основныхъ убжденій, въ какой они находились прежде вліянія на нихъ Западно-Европейской разсудочности? Возвратиться къ этимъ началамъ, какъ они были прежде самаго начала Западнаго развитія? Это было бы дломъ почти невозможнымъ для умовъ, окруженныхъ и проникнутыхъ всми обольщеніями и предразсудками Западной образованности. Вотъ, можетъ быть, почему большая часть мыслителей Европейскихъ, не въ силахъ будучи вынести ни жизни тсно эгоистической, ограниченной чувственными цлями и личными соображеніями, ни жизни односторонно умственной, прямо противорчащей полнот ихъ умственнаго сознанія, чтобы не оставаться совсмъ безъ убжденій и не предаться убжденіямъ завдомо неистиннымъ, — обратились къ тому избгу, что каждый началъ въ своей голов изобртать для всего міра новыя общія начала жизни и истины, отыскивая ихъ въ личной игр своихъ мечтательныхъ соображеній, мшая новое съ старымъ, невозможное съ возможнымъ, отдаваясь безусловно самымъ неограниченнымъ надеждамъ, и каждый противорча другому и каждый требуя общаго признанія другихъ. Вс сдлались Колумбами, вс пустились открывать новыя Америки внутри своего ума, отыскивать другое полушаріе земли по безграничному морю невозможныхъ надеждъ, личныхъ предположеній и строго силлогистическихъ выводовъ.

Такое состояніе умовъ въ Европ имло на Россію дйствіе противное тому, какое оно въ послдствіи произвело на Западъ. Только немногіе, можетъ быть, и то разв на минуту, могли увлечься наружнымъ блескомъ этихъ безразсудныхъ системъ, обмануться искусственнымъ благообразіемъ ихъ гнилой красоты; но большая часть людей, слдившихъ за явленіями Западной мысли, убдившись въ неудовлетворительности Европейской образованности, обратили вниманіе свое на т особенныя начала просвщенія, неоцненныя Европейскимъ умомъ, которыми прежде жила Россія и которыя теперь еще замчаются въ ней помимо Европейскаго вліянія.

Тогда начались живыя историческія розысканія, сличенія, изданія. Особенно благодтельны были въ этомъ случа дйствія нашего правительства, открывшаго въ глуши монастырей, въ пыли забытыхъ архивовъ, и издавшаго въ свтъ столько драгоцнных памятниковъ старины. Тогда Русскіе ученые, можетъ быть въ первый разъ посл полутораста лтъ, обратили безпристрастный, испытующій взоръ внутрь себя и своего отечества, и, изучая въ немъ новые для нихъ элементы умственной жизни, поражены были страннымъ явленіемъ: они съ изумленіемъ увидли, что почти во всемъ, что касается до Россіи, ея исторіи, ея народа, ея вры, ея коренныхъ основъ просвщенія, и явныхъ, еще теплыхъ слдовъ этого просвщенія на прежней Русской жизни, на характер и ум народа, — почти во всемъ, говорю я, — они были до сихъ поръ обмануты; не потому, чтобы кто нибудь съ намреніемъ хотлъ обмануть ихъ, но потому, что безусловное пристрастіе къ Западной образованности и безотчетное предубжденіе противъ Русскаго варварства, заслоняли отъ нихъ разумніе Россіи. Можетъ быть, и они сами прежде, подъ вліяніемъ тхъ же предразсудковъ, содйствовали къ распространенію того же ослпленія. Но обаяніе было такъ велико, что скрывало отъ нихъ самые явные предметы, стоявшіе, такъ сказать, предъ ихъ глазами; за то и пробужденіе совершается такъ быстро, что удивляетъ своею неожиданностію. Ежедневно видимъ мы людей, раздлявшихъ Западное направленіе, и нердко между ними людей, принадлежащихъ къ числу самыхъ просвщенныхъ умовъ и самыхъ твердыхъ характеровъ, которые совершенно перемняютъ свой образъ мыслей единственно отъ того, что безпристрастно и глубоко обращаютъ свое вниманіе внутрь себя и своего отечества, изучая въ немъ — т основныя начала, изъ которыхъ сложилась особенность Русскаго быта; въ себ — открывая т существенныя стороны духа, которыя не находили себ ни мста, ни пищи, въ Западномъ развитіи ума.

Впрочемъ, понять и выразить эти основныя начала, изъ которыхъ сложилась особенность Русскаго быта, не такъ легко, какъ, можетъ быть, думаютъ нкоторые. Ибо коренныя начала просвщенія Россіи не раскрылись въ ея жизни до той очевидности, до какой развились начала Западнаго просвщенія въ его исторіи. Чтобы ихъ найти, надобно искать; они не бросаются сами въ глаза, какъ бросается образованность Европейская. Европа высказалась вполн. Въ девятнадцатомъ вк она, можно сказать, докончила кругъ своего развитія, начавшійся въ девятомъ. Россія, хотя въ первые вка своей исторической жизни была образована не мене Запада, однакоже, вслдствіе постороннихъ и, повидимому, случайныхъ препятствій была постоянно останавливаема на пути своего просвщенія, такъ, что для настоящаго времени могла она сберечь не полное и досказанное его выраженіе, но только одни, такъ сказать, намеки на его истинный смыслъ, одни его первыя начала и ихъ первые слды на ум и жизни Русскаго человка.

Въ чемъ же заключаются эти начала просвщенія Русскаго? Что представляютъ они особеннаго отъ тхъ началъ, изъ которыхъ развилось просвщеніе Западное? и возможно ли ихъ дальнйшее развитіе? и если возможно, то что общаютъ они для умственной жизни Россіи? что могутъ принести для умственной жизни Европы? — Ибо, посл совершившагося сопроникновенія Россіи и Европы, уже невозможно предполагать ни развитія умственной жизни въ Россіи безъ отношенія къ Европ, ни развитія умственной жизни въ Европ безъ отношенія къ Россіи.

Начала просвщенія Русскаго совершенно отличны отъ тхъ элементовъ, изъ которыхъ составилось просвщеніе народовъ Европейскихъ. Конечно, каждый изъ народовъ Европы иметъ въ характер своей образованности нчто особое; но эти частныя, племенныя и государственныя или историческія особенности не мшаютъ имъ всмъ составлять вмст то духовное единство, куда каждая особая часть входитъ какъ живой членъ въ одно личное тло. Отъ того, посреди всхъ историческихъ случайностей, они развивались всегда въ тсномъ и сочувственномъ соотношеніи. Россія, отдлившись духомъ отъ Европы, жила и жизнію отдльною отъ нея. Англичанинъ, Французъ, Итальянецъ, Нмецъ, никогда не переставалъ быть Европейцемъ, всегда сохраняя притомъ свою національную особенность. Русскому человку, напротивъ того, надобно было почти уничтожить свою народную личность, чтобы сродниться съ образованностью Западною; ибо и наружный видъ, и внутренній складъ ума, взаимно другъ друга объясняющіе и поддерживающіе, были въ немъ слдствіемъ совсмъ другой жизни, проистекающей совсмъ изъ другихъ источниковъ.