Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.
Шрифт:
Такимъ образомъ, подчинивъ вру логическимъ выводамъ разсудка, Западная Церковь еще въ 9-мъ вк положила внутри себя неминуемое смя реформаціи, которая поставила ту же Церковь передъ судомъ того же логическаго разума, ею самою возвышеннаго надъ общимъ сознаніемъ Церкви Вселенской; и тогда еще мыслящій человкъ могъ уже увидть Лютера изъ-за папы Николая 1-го, какъ, по словамъ Римскихъ католиковъ, мыслящій человкъ XVI вка могъ уже изъ-за Лютера предвидть Штрауса.
Очевидно, что та же нравственная причина, тотъ же перевесъ логической односторонности, который произвелъ ученіе о необходимости наружнаго единства Церкви, долженъ былъ породить и ученіе о непогршаемости ея видимой главы. Это было прямымъ слдствіемъ того особеннаго характера образованности, который начиналъ господствовать въ Западномъ мір. Изъ этой же причины общаго состоянія умовъ въ Европ произошло и то обстоятельство, что Франкскій императоръ могъ предложить, а Римскій архіерей могъ принять свтское владычество въ своей эпархіи. Потомъ, по той же логической причин, должно было полудуховное владычество папы распространиться надъ всми правителями Запада и породить все устройство, такъ называемой,
Такъ искусственно устроивъ себ наружное единство, поставивъ надъ собою одну единую главу, соединившую власть духовную и свтскую, Церковь Западная произвела раздвоеніе въ своей духовной дятельности, въ своихъ внутреннихъ интересахъ и въ вншнихъ своихъ отношеніяхъ къ міру. Двойная башня, которая обыкновенно возвышается надъ католическимъ костеломъ, можетъ служить символомъ этого раздвоенія.
Между тмъ свтскіе правители, подчинившіеся главенству тривнчаннаго правителя Церкви, сомкнули такимъ образомъ феодальное устройство, такъ называемой, Святой Римской Имперіи. Можетъ быть, это былъ единственный разумный исходъ общественной жизни народовъ, которыхъ государственное устройство возникло изъ завоеванія. Ибо непримиримая борьба двухъ спорящихъ племенъ, угнетавшаго и угнетеннаго, произвела на все развитіе ихъ исторіи постоянную ненависть сословій, неподвижно другъ противъ друга стоящихъ, съ своими враждебными правами, съ исключительными преимуществами одного, съ глубокимъ недовольствомъ и безконечными жалобами другаго, съ упорною завистію возникшаго между ними средняго, съ общимъ и вчно болзненнымъ колебаніемъ ихъ относительнаго перевса, изъ котораго рождались наружныя, формальныя и насильственныя условія примиренія, которыми вс стороны оставались недовольными и которыя могли получить нкоторое утвержденіе въ сознаніи общественномъ только изъ начала, вн государства находящагося. Между тмъ, чмъ мене было правъ для сословія, происшедшаго отъ племени завоеваннаго, тмъ мене было правомрности и въ понятіяхъ сословія, происшедшаго отъ завоевателей. Каждая благородная личность стремилась сдлаться сама верховнымъ закономъ своихъ отношеній къ другимъ. Мысль объ общей государственности или народности не могла проникнуть въ ихъ независимое сердце, со всхъ сторонъ защищенное желзомъ и гордостію. Только ими же изобртенныя и добровольно установленныя правила вншнихъ формальныхъ отношеній могли подчинить себ ихъ самоуправный произволъ. Такимъ образомъ, законы чести хотя родились изъ потребности времени, какъ единственно возможная замна закона при совершенной беззаконности, однакоже характеромъ своимъ обличаютъ такую односторонность общественнаго быта, такую крайнюю вншность и формальность личныхъ отношеній, и такое забвеніе ихъ существенной стороны, что, взятые отдльно отъ всей жизни Европейской, они одни могли бы служить полнымъ зеркаломъ всего развитія Западной общественности.
Каждый благородный рыцарь, внутри своего з`aмка, былъ отдльное государство. Потому, и отношенія между благородными лицами могли имть только вншній, формальный характеръ. Такой же вншній, формальный характеръ должны были носить и отношенія ихъ къ другимъ сословіямъ. Потому, и развитіе права гражданскаго въ Западныхъ государствахъ получило тотъ же смыслъ вншней, спорно-буквальной формальности, какой лежалъ въ самой основ общественныхъ отношеній. Римское право, еще продолжавшее жить и дйствовать въ нкоторыхъ отдльныхъ городахъ Европы, еще боле укрпило это направленіе вншней формальности въ Европейской юриспруденціи. Ибо Римское право иметъ тотъ же вншній формальный характеръ, за наружною буквою формы забывающій внутреннюю справедливость; можетъ быть потому, что и Римская общественная жизнь также развилась изъ постоянной борьбы двухъ противоположныхъ народностей, насильственно въ одну государственность втсненныхъ.
Этимъ объясняется между прочимъ, отъ чего, чужое для Европейскихъ народовъ, Римское право такъ легко могло привиться къ нимъ, исключая т немногія страны, гд общественность возникла не изъ завоеванія, и которыя потому общаютъ боле цльное развитіе въ будущемъ.
Но, начавшись насиліемъ, государства Европейскія должны были развиваться переворотами, ибо развитіе государства есть не что иное, какъ раскрытіе внутреннихъ началъ, на которыхъ оно основано. Потому Европейскія общества, основанныя насиліемъ, связанныя формальностію личныхъ отношеній, проникнутыя духомъ односторонней разсудочности, должны были развить въ себ не общественный духъ, но духъ личной отдленности, связываемой узлами частныхъ интересовъ и партій. Отъ чего исторія Европейскихъ государствъ хотя представляетъ намъ иногда вншніе признаки процвтанія жизни общественной, — но, въ самомъ дл, подъ общественными формами скрывались постоянно одн частныя партіи, для своихъ частныхъ цлей и личныхъ системъ забывавшія о жизни цлаго государства. Партіи папскія, партіи императорскія, партіи городскія, партіи церковныя, придворныя, личныя, правительственныя, религіозныя, политическія, народныя, средне-сословныя, даже партіи метафизическія, — постоянно боролись въ Европейскихъ государствахъ, стараясь каждая перевернуть его устройство, согласно своимъ личнымъ цлямъ. Потому, развитіе въ государствахъ Европейскихъ совершалось не спокойнымъ возрастаніемъ, но всегда посредствомъ боле или мене чувствительнаго переворота. Переворотъ былъ условіемъ всякаго прогресса, покуда самъ сдлался уже не средствомъ къ чему-нибудь, но самобытною цлью народныхъ стремленій.
Очевидно, что, при
Однакоже, это распаденіе разума на частныя силы, это преобладаніе разсудочности надъ другими дятельностями духа, которое въ послдствіи должно было разрушить все зданіе Европейской средневковой образованности, въ начал имло дйствіе противное и произвело тмъ быстрйшее развитіе, чмъ оно было односторонне. Таковъ законъ уклоненія человческаго разума: наружность блеска, при внутреннемъ потемнніи.
Еще быстре совершилось развитіе образованности Арабской, ибо оно было еще односторонне, хотя имло то же отвлеченно-разсудочное направленіе, какое приняла и средневковая Европа. Но просвщенію Магометанскому легче было обратить въ логическую формальность свои основныя убжденія, чмъ просвщенію Христіанскому, существенно живому и цльному. Систематическая связь отвлеченныхъ понятій была высшею цлью, до которой могло достигнуть умственное самосознаніе Магометанина, и которая лежала, можно сказать, въ самомъ основаніи его вры. Ибо, требуя отъ него только отвлеченнаго признанія нкоторыхъ историческихъ фактовъ и метафизическаго признанія единства Божества, она притомъ не требовала отъ него внутренней цльности самопознанія, но спокойно оставляла распавшуюся натуру человка въ ея непримиренной раздвоенности; она не указывала ему высшей цли бытія, но, напротивъ, указывала ему состояніе грубо-чувственныхъ наслажденій, не только какъ лучшую награду для здшней жизни, но даже какъ высшую цль будущей. Потому все, до чего могла доходить умственная потребность Магометанина, заключалось въ потребности отвлеченнаго логическаго единства, въ наружномъ порядк его мыслей и систематической правильности ихъ взаимныхъ отношеній. Крайняя метафизическая задача, которую могла предлагать себ любознательность Магометанская, — эта, такъ сказать, поэзія Магометанскаго любомудрія, — заключалась въ составленіи видимыхъ формулъ для невидимой дятельности міра духовнаго: въ отысканіи талисманической связи между законами міра надзвзднаго и законами міра подлуннаго. Отсюда ихъ страсть къ логик, отсюда ихъ астрологія, алхимія, хиромантія, и вс ихъ отвлеченно-разсудочныя и чувственно-духовныя науки. Отсюда также объясняется, почему Арабы хотя получили начало своей умственной образованности отъ Сирійскихъ Грековъ, хотя находились въ близкихъ сношеніяхъ съ Византіею, однакоже на ходъ просвщенія Греческаго не имли почти никакого вліянія. Но на Западную Европу произвели они тмъ сильнйшее дйствіе, что принесли туда весь блескъ своего процвтанія наукъ въ то время, когда Европа находилась въ состояніи почти совершеннаго невжества. Своимъ отвлеченно-логическимъ направленіемъ учености они, безъ сомннія, содйствовали также къ усиленію этого же направленія въ просвщеніи Европейскомъ, — примешавъ только, на нкоторое время, къ господствующему теченію Европейскаго мышленія, разноцвтную струю своихъ талисманическихъ умозреній. Они первые познакомили Латинскихъ богослововъ съ твореніями Аристотеля, которыя въ первый разъ сдлались извстны имъ въ перевод съ Арабскаго, вмст съ Арабскими толкованіями; — такъ мало знакома имъ была Греческая образованность.
Аристотель, никогда не понятый вполн, но до безконечности изучаемый въ частностяхъ, былъ, какъ извстно, душою схоластики, которая, въ свою очередь, была представительницею всего умственнаго развитія тогдашней Европы и самымъ яснымъ его выраженіемъ.
Схоластика была не что иное, какъ стремленіе къ наукообразному богословію. Ибо богословіе было тогда и высшею цлью и главнымъ источникомъ всякаго знанія. Задача схоластики состояла въ томъ, чтобы не только связать понятія богословскія въ разумную систему, но и подложить подъ нихъ разсудочно-метафизическое основаніе. Главными орудіями для того были творенія Блаженнаго Августина и логическія сочиненія Аристотеля. Высшее университетское развитіе заключалось въ діалектическихъ словопреніяхъ о предметахъ вры. Знаменитйшіе богословы старались выводить ея догматы изъ своихъ логическихъ умозаключеній. Начиная отъ Шотландца Еригена до XVI вка, можетъ быть, не было ни одного изъ нихъ, который бы не пытался свое убжденіе о бытіи Божіемъ поставить на остріе какого нибудь искусно выточеннаго силлогизма. Ихъ громадные труды были наполнены отвлеченныхъ тонкостей, логически сплетенныхъ изъ голо-разсудочныхъ понятій. Самыя несущественныя стороны мышленія были для нихъ предметомъ науки, причиною партій, цлью жизни.
Не отвлеченные споры номиналистовъ и реалистовъ, не странныя пренія о Евхаристіи, о благодати, о рожденіи Пресвятой Двы и тому подобныхъ предметахъ, могутъ дать настоящее понятіе о дух схоластики и о состояніи умовъ того времени; но всего ясне выражаетъ ихъ т`o именно, чт`o въ этихъ спорахъ составляло главный предметъ вниманія и занимало мышленіе ученйшихъ философовъ: —т. е., составленіе произвольныхъ вопросовъ о несбыточныхъ предположеніяхъ, и разборъ всхъ возможныхъ доводовъ въ пользу и противъ нихъ.
Такая безконечная, утомительная игра понятій въ продолженіе семи сотъ лтъ, этотъ безполезный, передъ умственнымъ зрніемъ безпрестанно вертящійся калейдоскопъ отвлеченныхъ категорій, должны были неминуемо произвести общую слпоту къ тмъ живымъ убжденіямъ, которыя лежатъ выше сферы разсудка и логики; къ убжденіямъ, до которыхъ человкъ доходитъ не путемъ силлогизмовъ, но, напротивъ, стараясь основать ихъ на силлогистическомъ вывод, только искажаетъ ихъ правду, когда не уничтожаетъ ее совершенно.
Живое, цльное пониманіе внутренней, духовной жизни и живое, непредупрежденное созерцаніе вншней природы равно изгонялись изъ оцпленнаго круга Западнаго мышленія, первое подъ именемъ „мистики”, — по натур своей ненавистной для схоластической разсудочности (сюда относилась и та сторона ученія Православной Церкви, которая не согласовалась съ Западными системами); — второе преслдовалось прямо подъ именемъ „безбожія” (сюда относились т открытія въ наукахъ, которыя разнорчили съ современнымъ понятіемъ богослововъ). Ибо схоластика сковала свою вру съ своимъ тснымъ разумніемъ науки въ одну неразрывную судьбу.