Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.
Шрифт:
Отъ этихъ двухъ отношеній должно было возникать совершенно противоположное направленіе умовъ. Подъ вліяніемъ Латинства, надобно было уму волею-неволею подвести все свое знаніе подъ одну систему. Главная истина была дана; способъ ея разумнія опредленъ; многія черты ея отношенія къ разуму обозначены; оставалось только всю совокупность мышленія согласить съ данными понятіями, устранивъ изъ разума все, что могло имъ противорчить. Въ протестантств, напротивъ того, кром буквы Писанія, въ руководство уму даны были только нкоторыя личныя мннія реформаторовъ, несогласныхъ между собою въ самыхъ существенныхъ началахъ. Ибо коренныя отношенія человка къ Богу, отношенія свободной воли къ благодати и предопредленію, и тому подобныя разумныя отношенія вры съ самаго начала понимались ими совершенно различно. Отъ того разумъ человческій долженъ былъ искать общаго основанія для истины, мимо преданій вры, внутри собственнаго мышленія. Отсюда по необходимости должна была возникнуть философія раціональная, стремящаяся не развить данную истину, не проникнуться ею, не возвыситься до нея, но прежде всего — найти ее. Впрочемъ, не имя единаго и твердаго основанія для истины въ вр, могъ ли человкъ не обратиться къ отвлеченному отъ вры мышленію? Самая любовь къ Божественной
Заботясь боле о наружномъ единств и о вншнемъ владычеств надъ умами, чмъ о внутренней истин, Римъ сохранялъ для своей іерархіи монополію разумнія и не могъ дйствовать иначе, если не хотлъ распасться на множество противорчащихъ толковъ. Народъ не долженъ былъ мыслить, не долженъ былъ понимать Богослуженія, не долженъ былъ даже читать Божественнаго Писанія. Онъ могъ только слушать, не понимая, и слушаться, не разсуждая; онъ почитался безсознательной массой, на которой стояло зданіе Церкви, и которая должна была оставаться безсознательною, чтобы Церковь стояла. Потому, почти всякое самобытное мышленіе, искренно и естественно возникавшее внутри Римской Церкви, по необходимости обращалось въ оппозицію противъ нея. Почти вс замчательные мыслители отвергались ею и преслдовались. Каждое движеніе ума, несогласное съ ея условными понятіями, было ересью; ибо ея понятія, заклейменныя авторитетомъ іерархіи, оффиціально проникали во вс области разума и жизни.
Реформація, напротивъ того, способствовала развитію просвщенія народовъ, которыхъ она спасла отъ умственнаго угнетенія Рима, самаго невыносимаго изо всхъ угнетеній. Въ этомъ заключается главная заслуга реформаціи, возвратившей человку его человческое достоинство и завоевавшей ему право быть существомъ разумнымъ. Однакоже, въ этой разумности не было силы, которая бы постоянно подымала ее выше естественной обыкновенности. Оторванные отъ сочувствія съ единою истинною Церковью, которая отъ нихъ заслонялась Римомъ, протестантскіе народы не видали вокругъ себя ничего Божественнаго, кром буквы Писанія и своего внутренняго убжденія, и въ радости освобожденія отъ умственной неволи они просмотрли въ обожаемой букв Писанія ту истину, что Господь принесъ на землю не одно ученіе, но вмст основалъ и Церковь, которой общалъ непрерывное существованіе до конца вковъ, и что ученіе Свое утвердилъ Онъ въ Своей Церкви, а не вн ея. Между собою и первыми вками Христіанства протестанты не видали ничего, кром лжи и заблужденія; они думали, что, вопреки обтованій Спасителя, врата адовы одолли Церковь, что Церковь Божія умирала до нихъ, и что имъ предоставлено было воскресить ее собою, опираясь на Священномъ Писаніи. Но Священное Писаніе, не проникнутое единомысленнымъ разумніемъ, принимало особый смыслъ по личнымъ понятіямъ каждаго. По этой причин, и чтобы удовлетворить всмъ личнымъ сознаніямъ, надобно было не только найти общее основаніе истины въ разум человка вообще, но непремнно въ той части его разума, которая доступна всякой отдльной личности. Потому философія, возбужденная протестантизмомъ, преимущественно должна была ограничиваться областію разума логическаго, равно принадлежащего каждому человку, каковы бы ни были его внутренняя высота и устроеніе. Совокупленіе всхъ познавательныхъ способностей въ одну силу, внутренняя цльность ума, необходимая для сознанія цльной истины, не могли быть достояніемъ всхъ. Только разумъ отношеній, разумъ отрицательный, логическій, могъ признаваться за общій авторитетъ; только онъ могъ требовать безусловнаго признанія своихъ выводовъ отъ каждой особенной личности.
По этой причин видимъ мы, что философія раціональная развивалась почти исключительно въ земляхъ протестантскихъ. Ибо то, чт`o называютъ философіей Французской, есть собственно Англійская философія, перенесенная во Францію во времена ослабленія вры. Хотя Декартъ былъ Французъ, и хотя въ половин ХІІ-го вка почти вс мыслящіе люди Франціи держались его системы, но, не смотря на то, уже въ начал ХІІІ-го она исчезла сама собой изъ общаго убжденія, — такъ мало она была согласна съ особеннымъ характеромъ народнаго мышленія. Измненіе, которое хотлъ въ ней произвести Мальбраншъ, имло еще мене прочности. Между тмъ для Германскаго мышленія Декартъ сдлался родоначальникомъ всей философіи.
Можетъ быть, во Франціи могла бы возникнуть своя философія, положительная, если бы Боссюэтовъ галликанизмъ не ограничился дипломатической формальностію, но развился полне, сознательне и внутренне, и освободилъ Французскую образованность отъ умственнаго угнетенія Рима прежде, чмъ она утратила вру. Начала этой возможной для Франціи философіи заключались въ томъ, что было общаго между убжденіями Поръ-Рояля и особенными мнніями Фенелона. Ибо, кром несходства съ оффиціальными понятіями Рима, между ними было то общее, что они стремились къ развитію внутренней жизни и въ ея глубин искали живой связи между врою и разумомъ, выше сферы наружнаго сцпленія понятій. Поръ-Рояль и Фенелонъ получили это направленіе изъ одного источника, изъ той части Христіанскаго любомудрія, которую они нашли въ древнихъ Отцахъ Церкви и которую не вмщало въ себя Римское ученіе. Мысли Паскаля могли быть плодотворнымъ зародышемъ этой новой для Запада философіи. Его неконченное сочиненіе не только открывало новыя основанія для разумнія нравственнаго порядка міра, для сознанія живаго отношенія между Божественнымъ Промысломъ и человческою свободою, но еще заключало въ себ глубокомысленныя наведенія на другой способъ мышленія, отличающійся равно отъ Римско-схоластическаго и отъ раціонально-философскаго. Если бы эти искры его мыслей соединились въ общемъ сознаніи съ тми, которыя согрвали душу Фенелона, когда онъ, въ защиту Гюйонъ, собиралъ ученія Св. Отцевъ о внутренней жизни; то изъ совмстнаго ихъ пламени должна была загорться новая, самобытная философія, которая, можетъ быть, могла бы спасти Францію отъ безврія и его послдствій. Конечно, эта философія не была бы чистой истиной, потому что все таки она оставалась бы вн Церкви; но она ближе подходила бы къ ней, чмъ вс раціональныя умозрнія. Но происки іезуитовъ разрушили Поръ-Рояль съ его уединенными мыслителями; съ ними
Такимъ образомъ въ тхъ народахъ, которыхъ умственная жизнь подлежала Римской Церкви, самобытная философія была невозможна. Но, однакоже, развитіе образованности требовало сознающаго ее и связующаго мышленія. Между живою наукою міра и формальною врою Рима лежала пропасть, чрезъ которую мыслящій католикъ долженъ былъ длать отчаянный прыжокъ. Этотъ прыжокъ не всегда былъ подъ силу человческому разуму и не всегда по совсти искреннему Христіанину. Отъ того, родившись въ земляхъ протестантскихъ, раціональная философія распространилась и на католическія, проникла всю образованность Европы однимъ общимъ характеромъ и прежнее единомысліе вры Западныхъ народовъ замнила единомысліемъ отвлеченнаго разума.
Но не вдругъ мысль человка дошла до своего послдняго вывода. Только мало по малу отбрасывала она отъ себя вс постороннія данныя, находя ихъ недостаточно врными для основнаго утвержденія первой истины. Сначала дятельность ея распалась на дв стороны. Въ народахъ происхожденія Романскаго, которые, по своей исторической натур, стремились сливать внутреннее самосознаніе съ вншностію жизни, возникла философія опытная или чувственная, восходившая отъ частныхъ наблюденій къ общимъ итогамъ и изъ порядка вншней природы выводившая вс законы бытія и разумнія. Въ народахъ Германскаго происхожденія, носившихъ, также вслдствіе своей исторической особенности, внутри себя постоянное чувство раздленія жизни вншней отъ внутренней, возникло стремленіе вывести изъ самыхъ законовъ разума законы для вншняго бытія. Наконецъ, об философіи соединились въ одно умственное воззрніе, основанное на тождеств разума и бытія и развивавшее изъ этого тождества ту форму мышленія, которая обнимала вс другія философіи, какъ отдльныя ступени неконченной лстницы, ведущей къ одной цли.
Но, происходя изъ совокупности Западно-Европейской образованности и вмщая въ себ общій результатъ ея умственной жизни, новйшая философія, какъ и вся новйшая образованность Европы, въ послднемъ процвтаніи своемъ совершенно отдлилась отъ своего корня. Ея выводы не имютъ ничего общаго съ ея прошедшимъ. Она относится къ нему, не какъ довершающая, но какъ разрушающая сила. Совершенно независимо отъ своего прошедшаго, она является теперь, какъ самобытно новое начало, рождаетъ новую эпоху для умственной и общественной жизни Запада. Опредлить настоящій характеръ ея вліянія на Европейскую образованность еще весьма трудно, ибо ея особенное вліяніе только начинаетъ обозначаться; конечные плоды его еще таятся въ будущемъ.
Однакоже, недавность господства этой новой системы надъ прежними философскими убжденіями Европы не даетъ намъ права думать, чтобы основныя положенія этой послдней системы и ея діалектическій процессъ мышленія были исключительною принадлежностію нашего времени. Въ общей жизни человчества новйшая философія не такъ нова, какъ полагаютъ обыкновенно. Она новость для новой исторіи, но для человческаго разума вообще она вещь бывалая, и потому будущія послдствія ея господства надъ умами боле или мене уже обозначились въ прошедшемъ. Ибо тотъ же духъ мышленія господствовалъ въ образованномъ мір за нсколько сотъ лтъ до Рождества Христова. Основныя убжденія Аристотеля, — не т, которыя ему приписывали его средневковые толкователи, но т, которыя выходятъ изъ его сочиненій, — совершенно тождественны съ убжденіями Гегеля. А тотъ способъ діалектическаго мышленія, который обыкновенно почитаютъ за исключительную особенность и за своеобразное открытіе Гегеля, составлялъ, еще прежде Аристотеля, явную принадлежность Элеатовъ, такъ что, читая Платонова Парменида, кажется, будто въ словахъ ученика Гераклитова мы слышимъ самого Берлинскаго профессора, разсуждающаго о діалектик, какъ о главномъ назначеніи философіи и ея настоящей задач, видящаго въ ней чудотворную силу, которая превращаетъ каждую опредленную мысль въ противоположную и изъ нея рождаетъ опять новое опредленіе, и полагающая отвлеченныя понятія о бытіи, небытіи и возникновеніи въ начало мыслительнаго процесса, обнимающаго все бытіе и знаніе. Потому, разница новаго философа отъ древнихъ заключается не въ основной точк зрнія, до которой возвысился разумъ, не въ особенномъ способ мышленія, имъ изобртенномъ, но единственно въ доконченной полнот систематическаго развитія и въ этомъ богатств умственныхъ пріобртеній, которое любознательность человка могла собрать ему въ теченіе своихъ двухъ тысячелтнихъ исканій. Разумъ стоитъ на той же ступени, — не выше, и видитъ ту же послднюю истину, — не дале; только горизонтъ вокругъ ясне обозначился.
Кажется, умъ Западнаго человка иметъ особое сродство съ Аристотелемъ. Въ самое начало Западно-Европейской образованности заложено было сочувствіе къ его мышленію. Но схоластики пользовались его системою только для того, чтобы утверждать на ней другую истину, не изъ нея непосредственно выведенную, но принятую ими изъ преданія. Когда же, съ возрожденіемъ наукъ, упалъ безграничный авторитетъ Аристотеля, то, казалось, сочувствіе съ нимъ утратилось навсегда. Освобожденіе отъ него праздновалось по Европ съ какимъ-то восторгомъ, какъ великое и спасительное событіе для ума человческаго. Гегель шелъ по другой дорог, и вн системы Аристотеля; но однакоже сошелся съ нимъ и въ послднемъ вывод, и въ основномъ отношеніи ума къ истин. Онъ построилъ другую систему, но такъ, какъ бы ее построилъ самъ Аристотель, если бы воскресъ въ наше время, и если бы, не перемняя уровня, на которомъ стоялъ разумъ человческій въ его время, онъ только подвелъ къ своей точк зрнія вопросы современной образованности. Ученики Гегеля, подставляя свою терминологію вмсто Аристотелевской, узнаютъ въ его систем хотя не полное, но врное отраженіе системы ихъ учителя. Голосъ новаго міра отозвался прежнимъ отголоскомъ міра прошедшаго.