Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Киреевский Иван Васильевич

При такомъ устройств нравовъ, простота жизни и простота нуждъ была не слдствіемъ недостатка средствъ и не слдствіемъ неразвитія образованности, но требовалась самымъ характеромъ основнаго просвщенія. На Запад роскошь была не противорчіе, но законное слдствіе раздробленныхъ стремленій общества и человка; она была, можно сказать, въ самой натур искусственной образованности; ее могли порицать духовные, въ противность обычнымъ понятіямъ, но въ общемъ мнніи она была почти добродтелью. Ей не уступали, какъ слабости, но, напротивъ, гордились ею, какъ завиднымъ преимуществомъ. Въ средніе вка, народъ съ уваженіемъ смотрлъ на наружный блескъ, окружающій человка, и свое понятіе объ этомъ наружномъ блеск благоговйно сливалъ въ одно чувство съ понятіемъ о самомъ достоинств человка. Русскій человкъ, больше золотой парчи придворнаго, уважалъ лохмотья юродиваго. Роскошь проникала въ Россію, но какъ зараза отъ сосдей. Въ ней извинялись; ей поддавались, какъ пороку, всегда чувствуя ея незаконность, не только религіозную, но и нравственную и общественную.

Западный человкъ искалъ развитіемъ вншнихъ средствъ облегчить тяжесть внутреннихъ недостатковъ. Русскій человкъ стремился внутреннимъ возвышеніемъ надъ вншними потребностями избгнуть тяжести вншнихъ

нуждъ. Еслибы наука о политической экономіи существовала тогда, то, безъ всякаго сомннія, она не была бы понятна Русскому. Онъ не могъ бы согласить съ цльностію своего воззрнія на, жизнь — особой науки о богатств. Онъ не могъ бы понять, какъ можно съ намреніемъ раздражать чувствительность людей къ вншнимъ потребностямъ, только для того, чтобы умножить ихъ усилія къ вещественной производительности. Онъ зналъ, что развитіе богатства есть одно изъ второстепенныхъ условій жизни общественной и должно потому находиться не только въ тсной связи съ другими высшими условіями, но и въ совершенной имъ подчиненности.

Впрочемъ, если роскошь жизни еще могла, какъ зараза, проникнуть въ Россію, то искусственный комфортъ съ своею художественною изнженностію, равно какъ и всякая умышленная искусственность жизни, всякая разслабленная мечтательность ума, никогда не получили бы въ ней право гражданства, — какъ прямое и ясное противорчіе ея господствующему духу.

По той же причин, если бы и изящныя искусства имли время развиться въ древней Россіи, то, конечно, приняли бы въ ней другой характеръ, чмъ на Запад. Тамъ развивались они сочувственно съ общимъ движеніемъ мысли, и потому та же раздробленность духа, которая въ умозрніи произвела логическую отвлеченность, въ изящныхъ искусствахъ породила мечтательность и разрозненность сердечныхъ стремленій. Оттуда языческое поклоненіе отвлеченной красот. Вмсто того, чтобы смыслъ красоты и правды хранить въ той неразрывной связи, которая, конечно, можетъ мшать быстрот ихъ отдльнаго развитія, но которая бережетъ общую цльность человческаго духа и сохраняетъ истину его проявленій: Западный міръ, напротивъ того, основалъ красоту свою на обман воображенія, на завдомо ложной мечт, или на крайнемъ напряженіи односторонняго чувства, рождающагося изъ умышленнаго раздвоенія ума. Ибо Западный міръ не сознавалъ, что мечтательность есть сердечная ложь, и что внутренняя цльность бытія необходима не только для истины разума, но и для полноты изящнаго наслажденія.

Это направленіе изящныхъ искусствъ шло не мимо жизни всего Западнаго міра. Изнутри всей совокупности человческихъ отношеній рождается свободное искусство и, явившись на свтъ, снова входитъ въ самую глубину человческаго духа, укрпляя его или разслабляя, собирая его силы или расточая ихъ. Отъ того, я думаю, ложное направленіе изящныхъ искусствъ еще глубже исказило характеръ просвщенія Европейскаго, чмъ само направленіе философіи, которая тогда только бываетъ пружиною развитія, когда сама результатъ его. Но добровольное, постоянное и, такъ сказать, одушевленное стремленіе къ умышленному раздвоенію внутренняго самознанія разщепляетъ самый корень душевныхъ силъ. Отъ того разумъ обращается въ умную хитрость, сердечное чувство — въ слпую страсть, красота — въ мечту, истина — въ мнніе; наука — въ силлогизмъ; существенность — въ предлогъ къ воображенію; добродтель — въ самодовольство, а театральность является неотвязною спутницею жизни, вншнею прикрышкою лжи, какъ мечтательность служитъ ей внутреннею маскою.

Но назвавъ „самодовольство”, я коснулся еще одного, довольно общаго отличія Западнаго человка отъ Русскаго. Западный, говоря вообще, почти всегда доволенъ своимъ нравственнымъ состояніемъ; почти каждый изъ Европейцевъ всегда готовъ, съ гордостію ударяя себя по сердцу, говорить себ и другимъ, что совсть его вполн спокойна, что онъ совершенно чистъ передъ Богомъ и людьми, что онъ одного только проситъ у Бога, чтобы другіе люди вс были на него похожи. Если же случится, что самыя наружныя дйствія его придутъ въ противорчіе съ общепринятыми понятіями о нравственности: онъ выдумываетъ себ особую, оригинальную систему нравственности, вслдствіе которой его совсть опять успокоивается. Русскій человкъ, напротивъ того, всегда живо чувствуетъ свои недостатки, и чмъ выше восходитъ по лстниц нравственнаго развитія, тмъ боле требуетъ отъ себя, и потому тмъ мене бываетъ доволенъ собою. При уклоненіяхъ отъ истиннаго пути, онъ не ищетъ обмануть себя какимъ-нибудь хитрымъ разсужденіемъ, придавая наружный видъ правильности своему внутреннему заблужденію; но, даже въ самыя страстныя минуты увлеченія, всегда готовъ сознать его нравственную незаконность.

Но остановимся здсь и соберемъ вмст все сказанное нами о различіи просвщенія Западно-Европейскаго и древне-Русскаго; ибо, кажется, достаточно уже замченныхъ нами особенностей для того, чтобы, сведя ихъ въ одинъ итогъ, вывести ясное опредленіе характера той и другой образованности.

Христіанство проникало въ умы Западныхъ народовъ черезъ ученіе одной Римской Церкви, — въ Россіи оно зажигалось на свтильникахъ всей Церкви Православной; богословіе на Запад приняло характеръ разсудочной отвлеченности, — въ Православномъ мір оно сохранило внутреннюю цльность духа; тамъ раздвоеніе силъ разума, — здсь стремленіе къ ихъ живой совокупности; тамъ движеніе ума къ истин посредствомъ логическаго сцпленія понятій, — здсь стремленіе къ ней посредствомъ внутренняго возвышенія самосознанія къ сердечной цльности и средоточію разума; тамъ исканіе наружнаго, мертваго единства, — здсь стремленіе къ внутреннему, живому; тамъ Церковь смшалась съ государствомъ, соединивъ духовную власть со свтскою и сливая церковное и мірское значеніе въ одно устройство, смшаннаго характера, — въ Россіи она оставалась не смшанною съ мірскими цлями и устройствомъ; тамъ схоластическіе и юридическіе университеты, — въ древней Россіи молитвенные монастыри, сосредоточивавшіе въ себ высшее знаніе; тамъ разсудочное и школьное изученіе высшихъ истинъ, — здсь стремленіе къ ихъ живому и цльному познаванію; тамъ взаимное проростаніе образованности языческой и Христіанской, — здсь постоянное стремленіе къ очищенію истины; тамъ государственность изъ насилій завоеванія, — здсь изъ естественнаго развитія народнаго быта, проникнутаго единствомъ основнаго убжденія; тамъ враждебная разграниченность сословій, — въ древней Россіи ихъ единодушная совокупность, при естественной

разновидности; тамъ искусственная связь рыцарскихъ замковъ съ ихъ принадлежностями составляетъ отдльныя государства, — здсь совокупное согласіе всей земли духовно выражаетъ нераздлимое единство; тамъ поземельная собственность — первое основаніе гражданскихъ отношеній, — здсь собственность только случайное выраженіе отношеній личныхъ; тамъ законность формально логическая, — здсь — выходящая изъ быта; тамъ наклонность права къ справедливости вншней, —здсь предпочтеніе внутренней; тамъ юриспруденція стремится къ логическому кодексу, — здсь, вмсто наружной связности формы съ формою, ищетъ она внутренней связи правомрнаго убжденія съ убжденіями вры и быта; тамъ законы исходятъ искусственно изъ господствующаго мннія, — здсь они рождались естественно изъ быта; тамъ улучшенія всегда совершались насильственными перемнами, — здсь стройнымъ естественнымъ возрастаніемъ; тамъ волненіе духа партій, здсь незыблемость основнаго убжденія; тамъ прихоть моды, — здсь твердость быта; тамъ шаткость личной самозаконности, — здсь крпость семейныхъ и общественныхъ связей; тамъ щеголеватость роскоши и искусственность жизни, — здсь простота жизненныхъ потребностей и бодрость нравственнаго мужества; тамъ изнженность мечтательности, — здсь здоровая цльность разумныхъ силъ; тамъ внутренняя тревожность духа, при разсудочной увренности въ своемъ нравственномъ совершенств, — у Русскаго — глубокая тишина и спокойствіе внутренняго самосознанія, при постоянной недоврчивости къ себ и при неограниченной требовательности нравственнаго усовершенія; однимъ словомъ, тамъ раздвоеніе духа, раздвоеніе мыслей, раздвоеніе наукъ, раздвоеніе государства, раздвоеніе сословій, раздвоеніе общества, раздвоеніе семейныхъ правъ и обязанностей, раздвоеніе нравственнаго и сердечнаго состоянія, раздвоеніе всей совокупности и всхъ отдльныхъ видовъ бытія человческаго, общественнаго и частнаго; — въ Россіи, напротивъ того, преимущественное стремленіе къ цльности бытія внутренняго и вншняго, общественнаго и частнаго, умозрительнаго и житейскаго, искусственнаго и нравственнаго. Потому, если справедливо сказанное нами прежде, то раздвоеніе и цльность, разсудочность и разумность, будутъ послднимъ выраженіемъ Западно-Европейской и древне-Русской образованности.

Но здсь естественно приходитъ вопросъ: отъ чего же образованность Русская не развилась полне образованности Европейской, прежде введенія въ Россію просвщенія Западнаго? Отъ чего не опередила Россія Европу? Отъ чего не стала она во глав умственнаго движенія всего человчества, имя столько залоговъ для правильнаго и всеобъемлющаго развитія духа?

Въ объясненіе этого сказать: что если развитіе Русскаго ума отдалилось на нсколько вковъ отъ того времени, когда оно, по вроятности, должно было совершиться, то это произошло по высшей вол Провиднія, — значило бы сказать мысль справедливую, но не отвтную. Святое Провидніе не безъ нравственной причины человка продолжаетъ или сокращаетъ назначенный ему путь. Отъ Египта до Обтованной земли, Израильскій народъ могъ совершить въ 40 дней то путешествіе черезъ пустыни Аравійскія, которое онъ совершалъ 40 лтъ только потому, что душа его удалялась отъ чистаго стремленія къ Богу, его ведущему.

Но мы говорили уже, что каждый патріархатъ во Вселенской Церкви, каждый народъ, каждый человкъ, принося на служеніе ей свою личную особенность, въ самомъ развитіи этой особенности встрчаетъ опасность для своего внутренняго равновсія и для своего согласнаго пребыванія въ общемъ дух Православія.

Въ чемъ же заключалась особенность Россіи, сравнительно съ другими народами міра Православнаго, и гд таилась для нея опасность? — И не развилась ли эта особенность въ нкоторое излишество, могущее уклонить ея умственное направленіе отъ прямаго пути къ назначенной ему цли?

Здсь, конечно, могутъ быть только гадательныя предположенія. Что касается до моего личнаго мннія, то я думаю, что особенность Россіи заключалась въ самой полнот и чистот того выраженія, которое Христіанское ученіе получило въ ней, — во всемъ объем ея общественнаго и частнаго быта. Въ этомъ состояла главная сила ея образованности; но въ этомъ же таилась и главная опасность для ея развитія. Чистота выраженія такъ сливалась съ выражаемымъ духомъ, что человку легко было смшать ихъ значительность, и наружную форму уважать наравн съ ея внутреннимъ смысломъ. Отъ этого смшенія, конечно, ограждалъ его самый характеръ Православнаго ученія, преимущественно заботящагося о цльности духа. Однако же разумъ ученія, принимаемаго человкомъ, не совершенно уничтожаетъ въ немъ обще-человческую слабость. Въ человк и въ народ, нравственная свобода воли не уничтожается никакимъ воспитаніемъ и никакими постановленіями. Въ XVI вк, дйствительно, видимъ мы, что уваженіе къ форм уже во многомъ преобладаетъ надъ уваженіемъ духа. Можетъ быть, начало этого неравновсія должно искать еще и прежде; но въ XVI вк оно уже становится видимымъ. Нкоторыя поврежденія, вкравшіяся въ богослужебныя книги, и нкоторыя особенности въ наружныхъ обрядахъ Церкви упорно удерживались въ народ, не смотря на то, что безпрестанныя сношенія съ Востокомъ должны бы были вразумить его о несходствахъ съ другими Церквами. Въ то же время видимъ мы, что частныя юридическія постановленія Византіи не только изучались, но и уважались наравн почти съ постановленіями обще-Церковными, и уже выражается требованіе: примнять ихъ къ Россіи, какъ бы они имли всеобщую обязательность. Въ то же время въ монастыряхъ, сохранявшихъ свое наружное благолпіе, замчался нкоторый упадокъ въ строгости жизни. Въ то же время, правильное въ начал, образованіе взаимныхъ отношеній бояръ и помщиковъ начинаетъ принимать характеръ уродливой формальности запутаннаго мстничества. Въ то же время близость Уніи, страхомъ чуждыхъ нововведеній, еще боле усиливаетъ общее стремленіе къ боязливому сохраненію всей, даже наружной и буквальной цлости въ коренной Русской Православной образованности.

Такимъ образомъ уваженіе къ преданію, которымъ стояла Россія, нечувствительно для нея самой, перешло въ уваженіе боле наружныхъ формъ его, чмъ его оживляющаго духа. Оттуда произошла та односторонность въ Русской образованности, которой рзкимъ послдствіемъ былъ Іоаннъ Грозный, и которая, черезъ вкъ посл, была причиною расколовъ и, потомъ, своею ограниченностью должна была въ нкоторой части мыслящихъ людей произвести противоположную себ, другую односторонность: стремленіе къ формамъ чужимъ и къ чужому духу.