Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Киреевский Иван Васильевич

— Девятнадцатый вкъ (стр. 85). — Впервые напечатано въ „Европейц” 1832 г., кн. 1-я.

— Въ отвтъ А. С. Хомякову (стр. 109). — Впервые напечатано въ 1-мъ изданіи; написано въ 1839 г. (а не 1838-мъ, какъ ошибочно указано въ текст), въ отвтъ на статью А. С. Хомякова „О старомъ и новомъ”; см. выше, т. I. стр. 63. Статья Хом. напечатана въ 3-мъ том его Сочиненій стр. 11—29, изд. 1900 года.

— Обозрніе современнаго состоянія литературы (стр. 121). — Впервые напечатано въ „Москвитянин” 1845 г., кн. 1, 2 и 3; должно было слдовать еще „Окончаніе”, но оно не появилось.

— О характер просвщенія Европы (стр. 174). — Впервые напечатано въ „Московскомъ сборник” 1852 г. съ цензурными пропусками, и такъ же перепечатано въ 1-мъ изданіи. Въ настоящемъ изданіи пропуски возстановлены на основаніи статьи М. А. Веневитинова И. В. Киревскій и цензура „Московскаго сборника” въ Рус. Арх. 1897 г., кн. 10, стр. 287—291.

— О необходимости и возможности новыхъ началъ для философіи (стр. 223). — Впервые напеч. въ „Русск. Бесд” 1856 г. кн. II. Цензурою были вычеркнуты (въ какомъ именно мст —

опредлить невозможно) слдующія строки: „чтобы даже внутренній приговоръ совсти, боле или мене очищенной, онъ не признавалъ, мимо согласія другихъ разумтельныхъ силъ, за конечный приговоръ высшей справедливости” (см. письмо Т. И. Филиппова къ И. В. Киревскому отъ 5 іюня 1856 г., Барсуковъ, Погодинъ, т. ХІV, стр. 573—4).

— Отрывки (стр. 265). — Впервые напеч., съ обширнымъ послсловіемъ А. С. Хомякова, въ „Рус. Бесд” 1857 г., кн. V.

Томъ II

ОТДЛЪ ВТОРОЙ.

Нчто о характер поэзіи Пушкина.

(1828).

Отдавать себ отчетъ въ томъ наслажденіи, которое доставляютъ намъ произведенія изящныя, — есть необходимая потребность и вмст одно изъ высочайшихъ удовольствій образованнаго ума. Отъ чего же до сихъ поръ такъ мало говорятъ о Пушкин? Отъ чего лучшія его произведенія остаются неразобранными [1] , а вмсто разборовъ и сужденій слышимъ мы одни пустыя восклицанія: „Пушкинъ поэтъ! Пушкинъ истинный поэтъ! Онгинъ поэма превосходная! Цыганы мастерское произведеніе!” и т. д.? Отъ чего никто до сихъ поръ не предпринялъ опредлить характеръ его поэзіи вообще, оцнить ея красоты и недостатки, показать мсто, которое поэтъ нашъ усплъ занять между первоклассными поэтами своего времени? Такое молчаніе тмъ непонятне, что здсь публику всего мене можно упрекнуть въ равнодушіи. — Но, скажутъ мн можетъ быть, кто иметъ право говорить о Пушкин? —

1

Все, что въ Сын Отечества, Дамскомъ Журнал, Встник Европы и Московскомъ Телеграф было сказано до сихъ поръ о Руслан и Людмил, Кавказскомъ Плнник, Бахчисарайскомъ Фонтан и Онгин, ограничивалось простымъ извщеніемъ о выход упомянутыхъ поэмъ, или имло главнымъ предметомъ своимъ что либо постороннее, какъ напр. романтическую поэзію и т. п.; но собственно разборовъ поэмъ Пушкина мы еще не имемъ.

Тамъ, гд просвщенная публика нашла себ законныхъ представителей въ литератур, тамъ не многіе, законодательствуя общимъ мнніемъ, имютъ власть произносить окончательные приговоры необыкновеннымъ явленіямъ словеснаго міра. Но у насъ ничей голосъ не лишній; мнніе каждаго, если оно составлено по совсти и основано на чистомъ убжденіи, иметъ право на всеобщее вниманіе. Скажу боле: въ наше время каждый мыслящій человкъ не только можетъ, но еще обязанъ выражать свой образъ мыслей передъ лицомъ публики, — если, впрочемъ, не препятствуютъ тому постороннія обстоятельства; ибо только общимъ содйствіемъ можетъ у насъ составиться то, чего такъ давно желаютъ вс люди благомыслящіе, чего до сихъ поръ, однакоже, мы еще не имемъ,

и что, бывъ результатомъ, служитъ вмст и условіемъ народной образованности, а слдовательно, и народнаго благосостоянія: я говорю объ общемъ мнніи. Къ тому же все, сказанное передъ публикою, полезно уже потому, что сказано: справедливое — какъ справедливое; несправедливое — какъ вызовъ на возраженія.

Но говоря о Пушкин, трудно высказать свое мнніе ршительно; трудно привесть къ единству все разнообразіе его произведеній и пріискать общее выраженіе для характера его поэзіи, принимавшей столько различныхъ видовъ. Ибо, выключая красоту и оригинальность стихотворнаго языка, какіе слды общаго происхожденія находимъ мы въ Руслан и Людмил, въ Кавказскомъ Плнник, въ Онгин, въ Цыганахъ и т. д.? — Не только каждая изъ сихъ поэмъ отличается особенностью хода и образа изложенія (la mani`ere); но еще нкоторыя изъ нихъ различествуютъ и самымъ характеромъ поэзіи, отражая различное воззрніе поэта на вещи, такъ что въ перевод ихъ легко можно бы было почесть произведеніями не одного, но многихъ авторовъ. Эта легкая шутка, дитя веселости и остроумія, которая въ Руслан и Людмил одваетъ вс предметы въ краски блестящія и свтлыя, уже не встрчается больше въ другихъ произведеніяхъ нашего поэта; ея мсто въ Онгин заступила уничтожающая насмшка, отголосокъ сердечнаго скептицизма, и добродушная веселость смнилась здсь на мрачную холодность, которая на вс предметы смотритъ сквозь темную завсу сомнній, свои наблюденія передаетъ въ каррикатур, и созидаетъ какъ бы для того только, чтобы черезъ минуту насладиться разрушеніемъ созданнаго. Въ Кавказскомъ Плнник, напротивъ того, не находимъ мы ни той доврчивости къ судьб, которая одушевляетъ Руслана, ни того презрнія къ человку, которое замчаемъ въ Онгин. Здсь видимъ душу, огорченную измнами и утратами, но еще не измнившую самой себ, еще не утратившую свжести прежнихъ чувствованій, еще врную завтному влеченію, — душу, растерзанную судьбой, но не побжденную: исходъ борьбы еще зависитъ отъ будущаго. Въ поэм Цыганы характеръ поэзіи также совершенно особенный, отличный отъ другихъ поэмъ Пушкина. Тоже можно сказать почти про каждое изъ важнйшихъ его твореній.

Но, разсматривая внимательно произведенія Пушкина, отъ Руслана и Людмилы до пятой главы Онгина, находимъ мы, что при всхъ измненіяхъ своего направленія, поэзія его имла три періода развитія, рзко отличающихся одинъ отъ другаго. Постараемся опредлить особенность и содержаніе каждаго изъ нихъ, и тогда уже выведемъ полное заключеніе о поэзіи Пушкина вообще.

Если по характеру, тону и отдлк, сроднымъ духу искусственныхъ произведеній различныхъ націй, стихотворство, какъ живопись, можно длить на школы, то первый періодъ поэзіи Пушкина, заключающій въ себ Руслана и нкоторыя изъ мелкихъ стихотвореній, назвалъ бы я періодомъ школы Итальянско-Французской. Сладость Парни, непринужденное и легкое остроуміе, нжность, чистота отдлки, свойственныя характеру Французской поэзіи вообще, соединились здсь съ роскошью, съ изобиліемъ жизни и свободою Аріоста. Но остановимся нсколько времени на томъ произведеніи нашего поэта, которымъ совершилось первое знакомство Русской публики съ ея любимцемъ.

Если въ своихъ послдующихъ

твореніяхъ, почти во вс созданія своей фантазіи вплетаетъ Пушкинъ индивидуальность своего характера и образа мыслей, то здсь является онъ чисто творцомъ-поэтомъ. Онъ не ищетъ передать намъ свое особенное воззрніе на міръ, судьбу, жизнь и человка; но просто созидаетъ намъ новую судьбу, новую жизнь, свой новый міръ, населяя его существами новыми, отличными, принадлежащими исключительно его творческому воображенію. Отъ того ни одна изъ его поэмъ не иметъ той полноты и оконченности, какую замчаемъ въ Руслан. Отъ того каждая пснь, каждая сцена, каждое отступленіе живетъ самобытно и полно; отъ того каждая часть такъ необходимо вплетается въ составъ цлаго созданія, что нельзя ничего прибавить или выбросить, не разрушивъ совершенно его гармоніи. Отъ того Черноморъ, Наина, Голова, Финнъ, Рогдай, Фарлафъ, Ратмиръ, Людмила, словомъ, каждое изъ лицъ, дйствующихъ въ поэм (выключая, можетъ быть, одного: самаго героя поэмы), получило характеръ особенный, рзко образованный и вмст глубокій. Отъ того, наблюдая соотвтственность частей къ цлому, авторъ тщательно избгаетъ всего патетическаго, могущаго сильно потрясти душу читателя; ибо сильное чувство несовмстно съ охотою къ чудесному-комическому, и уживается только съ величественно-чудеснымъ. Одно очаровательное можетъ завлечь насъ въ царство волшебствъ; и если посреди плнительной невозможности что нибудь тронетъ насъ не на шутку, заставя обратиться къ самимъ себ, то прости тогда вра въ невроятное! Чудесное, призраки разлетятся въ ничто, и цлый міръ небывалаго рушится, исчезнетъ, какъ прерывается пестрое сновидніе, когда что нибудь въ его созданіяхъ напомнитъ намъ о дйствительности. Разсказъ Финна, имя другой конецъ, уничтожилъ бы дйствіе цлой поэмы: какъ въ Виландовомъ Оберон одинъ, — впрочемъ, одинъ изъ лучшихъ отрывковъ его, — описаніе несчастій главнаго героя, слишкомъ сильно потрясая душу, разрушаетъ очарованіе цлаго, и, такимъ образомъ, отнимаетъ у него главное его достоинство. Но неожиданность развязки, безобразіе старой колдуньи и смшное положеніе Финна разомъ превращаютъ въ каррикатуру всю прежнюю картину несчастной любви, и такъ мастерски связываютъ эпизодъ съ тономъ цлой поэмы, что онъ уже длается одною изъ ея необходимыхъ составныхъ частей. Вообще можно сказать про Руслана и Людмилу, что если строгая критика и найдетъ въ ней иное слабымъ, невыдержаннымъ, то конечно не сыщетъ ничего лишняго, ничего неумстнаго. Рыцарство, любовь, чародйство, пиры, война, русалки, вс стихіи волшебнаго міра совокупились здсь въ одно созданіе и, не смотря на пестроту частей, въ немъ все стройно, согласно, цло. Самые приступы къ пснямъ, занятые у пвца Іоанны, сохраняя везд одинъ тонъ, набрасываютъ и на все твореніе одинъ общій оттнокъ веселости и остроумія.

Замтимъ, между прочимъ, что та изъ поэмъ Пушкина, въ которой всего мене встрчаемъ мы сильныя потрясенія и глубокость чувствованій, есть однакоже самое совершенное изъ всхъ его произведеній по соразмрности частей, по гармоніи и полнот изобртенія, по богатству содержанія, по стройности переходовъ, по безпрерывности господствующаго тона, и, наконецъ, по врности, разнообразію и оригинальности характеровъ. Напротивъ того Кавказскій Плнникъ, мене всхъ остальныхъ поэмъ удовлетворяющій справедливымъ требованіямъ искусства, не смотря на то, богаче всхъ силою и глубокостію чувствованій.

Кавказскимъ Плнникомъ начинается второй періодъ Пушкинской поэзіи, который можно назвать отголоскомъ лиры Байрона.

Если въ Руслан и Людмил Пушкинъ былъ исключительно поэтомъ, передавая врно и чисто внушенія своей фантазіи; то теперь является онъ поэтомъ-философомъ, который въ самой поэзіи хочетъ выразить сомннія своего разума, который всмъ предметамъ даетъ общія краски своего особеннаго воззрнія и часто отвлекается отъ предметовъ, чтобы жить въ области мышленія. Уже не волшебниковъ съ ихъ чудесами, не героевъ непобдимыхъ, не очарованные сады представляетъ онъ въ Кавказскомъ Плнник, Онгин и проч. — жизнь дйствительная и человкъ нашего времени съ ихъ пустотою, ничтожностію и прозою длаются предметомъ его псень. Но онъ не ищетъ, подобно Гете, возвысить предметъ свой, открывая поэзію въ жизни обыкновенной, а въ человк нашего времени — полный отзывъ всего человчества; а, подобно Байрону, онъ въ цломъ мір видитъ одно противорчіе, одну обманутую надежду, и почти каждому изъ его героевъ можно придать названіе разочарованнаго.

Не только своимъ воззрніемъ на жизнь и человка совпадается Пушкинъ съ пвцомъ Гяура; онъ сходствуетъ съ нимъ и въ остальныхъ частяхъ своей поэзіи: тотъ же способъ изложенія, тотъ же тонъ, та же форма поэмъ, такая же неопредленность въ цломъ и подробная отчетливость въ частяхъ, такое же расположеніе, и даже характеры лицъ по большей части столь сходные, что съ перваго взгляда ихъ почтешь за чужеземцевъ-эмигрантовъ, переселившихся изъ Байронова міра въ творенія Пушкина.

Однакоже, не смотря на такое сходство съ Британскимъ поэтомъ, мы находимъ въ Онгин, въ Цыганахъ, въ Кавказскомъ Плнник и проч. столько красотъ самобытныхъ, принадлежащихъ исключительно нашему поэту, такую неподдльную свжесть чувствъ, такую врность описаній, такую тонкость въ замчаніяхъ и естественность въ ход, такую оригинальность въ язык, и, наконецъ, столько національнаго, чисто Русскаго, что даже въ этомъ період его поэзіи нельзя назвать его простымъ подражателемъ. Нельзя однакоже допустить и того, что Пушкинъ случайно совпадается съ Байрономъ; что воспитанные однимъ вкомъ, и, можетъ быть, одинакими обстоятельствами, они должны были сойтись и въ образ мыслей и въ дух поэзіи, а слдовательно, и въ самыхъ формахъ ея; ибо у истинныхъ поэтовъ формы произведеній не бываютъ случайными, но также слиты съ духомъ цлаго, какъ тло съ душою въ произведеніяхъ Творца. Нельзя, говорю я, допустить сего мннія потому, что Пушкинъ тамъ даже, гд онъ всего боле приближается къ Байрону, все еще сохраняетъ столько своего особеннаго, обнаруживающаго природное его направленіе, что для вникавшихъ въ духъ обоихъ поэтовъ очевидно, что Пушкинъ не случайно встртился съ Байрономъ, но заимствовалъ у него, или лучше сказать, невольно подчинялся его вліянію. Лира Байрона должна была отозваться въ своемъ вк, бывъ сама голосомъ своего вка. Одно изъ двухъ противоположныхъ направленій нашего времени достигло въ ней своего выраженія. Мудрено ли, что и для Пушкина она звучала не даромъ? Хотя, можетъ быть, онъ уже слишкомъ много уступалъ ея вліянію, и — сохранивъ боле оригинальности, по крайней мр въ наружной форм своихъ поэмъ, придалъ бы имъ еще большее достоинство.