Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Киреевский Иван Васильевич

Утвержденіе это не игра пустыхъ словъ: его истина подтверждается ежедневно очевидными доказательствами. Сравните прежнія времена съ настоящимъ; раскройте историческія записки, частныя письма, романы и біографіи прошедшихъ вковъ: везд и во всякое время найдете вы людей одного времени. При всемъ разнообразіи характеровъ, положеній и обстоятельствъ, каждый вкъ представитъ вамъ одинъ общій цвтъ, одно клеймо, которое больше или меньше врзано на всхъ одновременныхъ лицахъ. Вс воспитаны одномысленными обстоятельствами, образованы одинакимъ духомъ времени. И т умы, которые въ борьб съ направленіемъ своего вка, и т, которые покорствуютъ ему, вс равно обнаруживаютъ его господство: оно служитъ общимъ центромъ, къ которому примыкаютъ направленія частныя, какъ правая и лвая сторона въ палат депутатовъ.

Но взгляните на Европейское общество нашего времени: не разногласныя мннія одного вка

найдете вы въ немъ, нтъ! вы встртите отголоски нсколькихъ вковъ, не столько противные другъ другу, сколько разнородные между собою. Подл человка стараго времени, найдете вы человка, образованнаго духомъ Французской революціи; тамъ человка, воспитаннаго обстоятельствами и мнніями, послдовавшими непосредственно за Французскою революціею; съ нимъ рядомъ человка, проникнутаго тмъ порядкомъ вещей, который начался на твердой земл Европы съ паденіемъ Наполеона; наконецъ, между ними встртите вы человка послдняго времени, и — каждый будетъ имть свою особенную физіогномію, каждый будетъ отличаться отъ всхъ другихъ во всхъ возможныхъ обстоятельствахъ жизни, однимъ словомъ, каждый явится предъ вами отпечаткомъ особаго вка.

Нкоторые полагаютъ, что эта быстрота измненій духа времени зависитъ отъ самой сущности сихъ измненій; другіе напротивъ того думаютъ, что она происходитъ отъ обстоятельствъ постороннихъ, отъ случайныхъ характеровъ дйствующихъ лицъ и т. п., третьи видятъ причину ея въ дух настоящаго просвщенія вообще. Мы не станемъ разыскивать степени справедливости каждаго изъ сихъ объясненій; замтимъ только существованіе самаго факта, и постараемся опредлить исторически особенность и сущность послдняго изъ сихъ измненій господствующаго направленія Европеизма.

Въ конц осьмнадцатаго вка, когда борьба между старыми мнніями и новыми требованіями просвщенія находилась еще въ самомъ пылу своего кипнія, господствующее направленіе умовъ было безусловно разрушительное. Науки, жизнь, общество, литература, даже самыя искусства изящныя, все обнаруживало одно стремленіе: ниспровергнуть старое. Замчательно, что даже мысль о новомъ, долженствовавшемъ заступить мсто стараго, почти не являлась иначе какъ отрицательно. Эти электрическія слова, которыхъ звукъ такъ потрясалъ умы: свобода, разумъ, человчество, — что значили они во время Французской революціи?

Ни одно изъ сихъ словъ не имло значенія самобытнаго; каждое получало смыслъ только изъ отношеній къ прежнему вку. Подъ свободою понимали единственно отсутствіе прежнихъ стсненій; подъ человчествомъ разумли единственно матеріяльное большинство людей, то есть противоположность тмъ немногимъ лицамъ, въ коихъ по прежнимъ понятіямъ оно заключалось; царствомъ разума называли отсутствіе предразсудковъ, или того, что почитали предразсудками; — и что не предразсудокъ предъ судомъ толпы непросвщенной? Религія пала вмст съ злоупотребленіями оной, и ея мсто заступило легкомысленное невріе. Въ наукахъ признавалось истиннымъ одно ощутительно испытанное, и все сверхъ-чувственное отвергалось не только какъ недоказанное, но даже какъ невозможное. Изящныя искусства отъ подражанія классическимъ образцамъ обратились къ подражанію вншней неодушевленной природ. Тонъ общества отъ изысканной искусственности перешелъ къ необразованной естественности. Въ философіи господствовалъ грубый, чувственный матеріялизмъ. Правила нравственности сведены были къ разсчетамъ непросвтленной корысти. Однимъ словомъ, все зданіе прежняго образа мыслей разрушалось въ своемъ основаніи; вся совокупность нравственнаго быта распадалась на составныя части, на азбучныя, матеріяльныя начала бытія.

Но это направленіе разрушительное, которому яснымъ и кровавымъ зеркаломъ можетъ служить Французская революція, произвело въ умахъ направленіе противное, контръ-революцію, которая, хотя совершилась не везд одновременно, но выразилась везд однозначительно. Систематическія умозрнія взяли верхъ надъ ощутительнымъ опытомъ, который пересталъ уже быть единственнымъ руководителемъ въ наукахъ. Мистицизмъ распространился между людьми, не поддавшимися увлеченію легкомысленнаго неврія. Общество, униженное до простонародности, старалось возвыситься блескомъ вншняго великолпія и пышности. Въ искусствахъ подражаніе вншней природ замнилось сентиментальностію и мечтательностію, которыя на всю дйствительность набрасывали однообразный цвтъ исключительнаго чувства или систематической мысли, уничтожая такимъ образомъ самобытность и разнообразіе вншняго міра. Въ области философіи,

какъ противоположность прежнему матеріялизму, начали развиваться системы чисто духовныя, выводящія весь видимый міръ изъ одного невещественнаго начала. Такимъ образомъ во всхъ отрасляхъ ума и жизни боле или мене замтна была потребность единства, противоположная прежнему разрушительному началу. Эта потребность единства произвела ту насильственную стройность, то искусственное однообразіе, которыя такъ же относятся къ прежнему безначалію, какъ великій похититель Французскаго престола относится къ воспитавшей его Французской республик. Но сіи два противоположныя направленія, разрушительное, и насильственно соединяющее, согласовались въ одномъ: въ борьб съ прежнимъ вкомъ. Изъ этой борьбы родилась потребность мира; изъ противорчащихъ волненій — потребность успокоительнаго равновсія, и образовалось третье измненіе духа девятнадцатаго вка: стремленіе къ мирительному соглашенію враждующихъ началъ.

Терпимость, вмст съ уваженіемъ къ религіи, явилась на мсто ханжества, неврія и таинственной мечтательности. Въ философіи идеализмъ и матеріялизмъ помирились системою тожества. Общество высшимъ закономъ своимъ признало изящество образованной простоты, равно удаленной отъ той простоты грубой, которая происходитъ отъ разногласнаго смшенія состояній, и отъ той изысканности неестественной, которая царствовала при двор Людовика ХІV-го, и отъ того великолпія необразованнаго, которое окружало Наполеона въ его величіи. Въ поэзіи подражаніе видимой дйствительности и мечтательность замнились направленіемъ историческимъ, гд свободная мечта проникнута неизмняемою дйствительностью, и красота однозначительна съ правдою. И эта поэзія историческая почти не заимствовала предметовъ своихъ ни изъ древней исторіи, ни изъ новой; содержаніемъ ея почти исключительно была исторія средняя, то-есть то время, изъ котораго развился недавно прошедшій порядокъ вещей, находившійся въ борьб съ новыми стремленіями. Историческіе разыскатели также ограничивались преимущественно эпохою среднихъ вковъ, исключая нкоторыхъ Нмецкихъ филологовъ, далеко не составляющихъ большинства. Даже мода искала готическаго въ своихъ минутныхъ нарядахъ, въ убранствахъ комнатъ и т. п. Вообще въ цломъ быт просвщеннйшей части Европы образовался новый, сложный порядокъ вещей, въ составъ котораго вошли не только результаты новыхъ стремленій, но и остатки стараго вка, частію еще уцлвшіе, частію возобновленные, но въ обоихъ случаяхъ измненные новыми отношеніями. Господствующее направленіе умовъ, соотвтствовавшее этому новому порядку вещей, заключалось въ стремленіи къ успокоительному уравновшенію новаго духа съ развалинами старыхъ временъ и къ сведенію противоположныхъ крайностей въ одну общую, искусственно отысканную середину.

Но долго ли продолжалось это направленіе?

Оно продолжается еще и теперь, но уже значительно измненное. Докажемъ это состояніемъ литературы.

Въ литератур результатомъ сего направленія было стремленіе: согласовать воображеніе съ дйствительностью, правильность формъ съ свободою содержанія, округленность искусственности съ глубиною естественности, однимъ словомъ, то, что напрасно называютъ классицизмомъ, съ тмъ, что еще неправильне называютъ романтизмомъ. Гете, въ своихъ послднихъ произведеніяхъ, и Валтеръ Скоттъ, въ своихъ романахъ, могутъ во многихъ отношеніяхъ служить примромъ такого стремленія.

Тому десять лтъ, Гете и Валтеръ Скоттъ были единственными образцами для всхъ подражаній, были идеалами тхъ качествъ, которыхъ Европейская публика требовала отъ своихъ писателей.

Но теперь большинство публики ищетъ уже другаго. Это замтно не только изъ того, что подражанія прежнимъ образцамъ значительно уменьшились; но еще больше изъ того, что теперь въ литератур властвуютъ такого рода писатели и сочиненія такихъ родовъ, которыми наслажденіе несовмстно съ предпочтеніемъ Гете и Валтера Скотта. Неестественная изысканность подл безвкусной обыкновенности въ мысляхъ; натянутость и вмст низость слога, и вообще уродливость талантовъ, господствующихъ въ самыхъ просвщенныхъ словесностяхъ, доказываютъ ясно, что вкусъ нашего времени требуетъ чего-то новаго, чего недостаетъ прежнимъ писателямъ и для чего еще не явилось истиннаго поэта.

Правда, этими уродливыми талантами восхищается полуобразованная толпа, составляющая матеріяльное большинство публики, между тмъ какъ люди со вкусомъ просвщеннымъ смотрятъ на нихъ съ однимъ участіемъ сожалнія. Однако ненадобно забывать, что эта полуобразованная толпа та самая, которая нкогда восхищалась Шекспиромъ и Попомъ, Расиномъ и Вольтеромъ, Шиллеромъ и Лессингомъ, и еще недавно Байрономъ, Валтеромъ Скоттомъ и Гете. Дло только въ томъ, что для нея красота есть достоинство второстепенное даже и въ поэзіи, и что первое, чего она требуетъ, это — соотвтственность съ текущею минутою.