Полное Затмение

Ширли Джон

И когда Карадин с Калафи присоединились к нему, когда они трое отшвырнули в сторону клерка, прорвались через турникет и начали мародёрствовать, — все в грёбаной очереди последовали их примеру. Бонхэма захлестнула и понесла на острие погрома волна сдобренного адреналином наслаждения.

Мародёры вопили, визжали, метались, яростно набивали тележки и сумки, а набрав, сколько могли с собой унести, прошмыгивали обратно мимо кассы. Они опрокидывали стеллажи с консервами просто потому, что банки, падая на пол, весело громыхали и с оглушительным звоном разбивались. Охранник — старик в униформе — с перепугу забился в угол.

Но частью сознания Бонхэм размышлял, куда запропастился Молт, и прислушивался, не зазвучат ли усиленные динамиками голоса эсбэшников.

Поэтому он выбрался из универмага, набив тележку доверху, как раз в тот момент, когда сливки уже были сняты, а толпа после озорного злорадного

детского веселья ударилась в конкретный шабаш. Бонхэм свалил лучшую добычу в сумку, перебросил через кассу и пролез сам. Не прошло и тридцати секунд, как появились эсбэшники. Камеры наблюдения изогнулись на гусиных шеях, глядя Бонхэму вслед.

— Как жаль, что вы не успели узнать Париж, — сказал Бессон.

Они сидели у окна в кафе, в Восемнадцатом округе: Остроглаз, Дженкинс и Бессон. Глядя на Бессона, Остроглаз вспоминал портреты Бодлера: у Бессона была крупная голова, старомодная стрижка, суровые обвиняющие глаза, усталый рот и манеры потрёпанного жизнью певца богемы. Бессон носил старомодный жилет из акульей кожи и узкий аккуратный галстук; на тонкой груди его висела золотая цепочка. Часов на цепочке не было: Бессон продал их год назад, когда русские осадили город, и начался голодный мор. Обувь его была подметана вручную — трижды, по всей длине подошвы, и Бессон прилагал немалые усилия, зачерняя ваксой следы ремонта. На жилете не хватало трёх кнопок. Бессон зарос бородой, под ногтями у него виднелись грязевые полумесяцы. Но он оставался элегантен. Вопреки всему.

Он смалил мятую сигарету с пониженной смолистостью, пока та не обожгла ему желтоватые пальцы. Вздохнув, он аккуратно загасил её и положил окурок в оловянную сигаретницу эпохи принца Альберта, которую носил в нагрудном кармане жилета.

— Эти ублюдки, солдаты-янки, дали мне всего одну сигарету. Даже шоколадной плиточки пожалели. Справедливости ради, облик мой едва ли можно назвать чарующим, э? — Он невесело рассмеялся. Будто в ответ на его реплику, на улице показался грузовик с американскими солдатами.

Грузовик фырчал и вонял метаном [26] : эта модель ездила на клатратном газе. Со скрежетом переключив передачи, водитель завернул за угол, и грузовик скрылся из виду, оставив по себе пахучий шлейф.

— Большая часть американского контингента уже завтра покинет город, — сказал Бессон без особого сожаления.

Дженкинс и Остроглаз переглянулись. Остроглаз пожал плечами.

Дженкинс пытался уговорить Остроглаза прибиться к американцам, притворившись американскими экспатами, которых закружило вихрем войны. В Амстердаме они не единожды обдумывали такую возможность. Но американцы не отправили бы их напрямую домой, о нет. Они бы загнали их на общественные работы. Или попросту пристрелили бы на месте.

26

Чистый метан не имеет запаха.

— Вы не успели узнать Париж, — тоскливо повторил Бессон. Усталым жестом, полным отвращения, он обвёл израненный, измученный город. Кафе располагалось на узкой улочке с вымощенной булыжниками мостовой, ниже Сакре-Кёр. Купол старинного собора едва проглядывал за черепичными красными крышами; с облачного неба тянуло прохладным предвечерним ветерком. Ветер носил по канавам пропагандистские листовки. Высокие величественные здания теснились на узких улицах, сливаясь в мозаику серого камня и красной черепицы; окна без стёкол напоминали выколотые глаза. Редко где из каминов шёл дым, а на тротуарах громоздились кучи мусора — невиданное для довоенного Парижа дело. В кафе почти не было посетителей. Не было и блюд или напитков — ни пива, ни ликёра, только слабенький чаёк да пара чудовищно скверных вин. Большие кофейные аппараты безмолвствовали: парижане мучились без кофе почти так же сильно, как без еды в дни голода. Владелец кафе держал заведение открытым больше в силу привычки. У стены стояла пара старых цифровых музыкальных автоматов, походивших без электричества на вывороченные из могил надгробия. Впрочем, техники новоприбывших войск ВА наладили газоснабжение, поэтому Остроглазу, Дженкинсу и Бессону была оказана великая честь прихлёбывать у засиженного мухами окошка тёплый чай.

— В этот час тут, в кафе, бывало не протолкнуться, — сказал Бессон. — В следующем зале на каждом столе ломились от яств тарелки, а горничные оглашали посетителям меню очередного дня. Потом заказывали вино и кофе, прекрасный чёрный кофе. Ле-Аль! [27] О, я жил в Ле-Але. Я

держал книжную лавку в этом квартале. В те дни мы водили со Стейнфельдом близкое знакомство. Он часто приходил ко мне, и мы спорили... — На миг в глазах Бессона, поднявшись из глубин памяти, мелькнула тень неподдельного удовольствия. — Как я обожал с ним спорить! Чудесные были дискуссии! Мы оба наслаждались ими! О, Ле-Аль... туристы были повсюду, а музыканты и жонглёры только и знали, что деньги у них выцыганивать. Французские музыканты исполняли американские песни, американцы же, которых волею случая занесло в Париж, пытались петь на французском. О, Париж дождливыми ночами! Улицы пустовали, можно было выйти в ночь и пойти куда глаза глядят, наслаждаясь романтикой одиночества. И стоило удариться в проклятия дождю, как впереди показывалась brasserie [28] , оттуда долетал смех и лился свет. Я знавал хлебопёка по имени Прошен. У него, по всеобщему мнению, получался чудеснейший хлеб, и репутация пекарни была так высока, что люди с готовностью выстаивали на улице по два часа, лишь бы купить хлеб именно в этой лавке. Хлеб был плотный, ни чёрный, ни белый, чуть кисловатый, но и чуть сладкий, немного влажный изнутри... с кристалликами. Comprends? [29] Очень простой, казалось бы, но великолепный, mes amis [30] . Можно было целый час одним кусочком наслаждаться. Таков был pain-Prochaine [31] , и таков был Париж. Всего лишь пять лет назад, друзья мои... Прошен мёртв, и сын его мёртв, и когда русские заняли город, союзники разбомбили Ле-Аль из огромной пушки, противоистребительной, и теперь там... — Он пожал плечами и механически отхлебнул чая.

27

Один из наиболее старых кварталов современного Парижа. Ранее там располагался знаменитый рынок, прозванный после одноимённой книги Эмиля Золя «Чрево Парижа».

28

Пивная (франц.).

29

Понимаете? (франц.).

30

Друзья мои (франц.).

31

Хлеб от Прошена (франц.).

— А теперь явился ВА, — проговорил Дженкинс.

На другой стороне улицы стоял человек и клеил листовку. Отодрав защитный слой, он ловко прихлопнул её к серой высокой каменной стене, у широких ступеней лестницы, ведущей к собору.

Расклейщик был совсем молод, по сути подросток, в рваном грязном свитере. Волосы он укладывал во флэровый узел торчком, по американской моде прошлого года, но узел уже месяцев шесть как полагалось бы обновить; мальчишка кое-как зачёсывал паклеобразные космы шершавыми руками.

Бессон вздохнул.

— Ну почему вы, американцы, навязываете нам свои идиотские причёски?

Остроглаз с трудом прочёл листовку. В переводе получалось что-то вроде:

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ФРОНТ ПРИШЁЛ НА ПОМОЩЬ ВСЕМУ ФРАНЦУЗСКОМУ НАРОДУ! ОЖИДАЙТЕ ПРИБЫТИЯ ВОЙСК ВТОРОГО АЛЬЯНСА И ПОМОГАЙТЕ ИМ ОТСТРАИВАТЬ ПАРИЖ! ВТОРОЙ АЛЬЯНС В СОТРУДНИЧЕСТВЕ С НФ ВОССТАНОВИЛ ГАЗ! БОРИТЕСЬ С ЗАГОВОРОМ ИНОСТРАНЦЕВ!

Подросток отправился вниз по улице. Он методично отслюнявливал листовки из стопки, отдирал защитный слой и пришлёпывал к каменным стенам липкой коричневой задней стороной. Листовки напоминали ученические каракули на потрескавшейся классной доске. Расклейщик израсходовал ещё три листовки: каждая с новым текстом, но каждая словно бы продолжает предыдущую.

Вторая листовка гласила: ПОЧЕМУ МЫ ПОЗВОЛЯЕМ СИОНИСТАМ УРОДОВАТЬ ПАРИЖ? И больше ничего.

Третья: ПАРИЖ — ЭТО ТЮРЬМА, ИНОСТРАНЦЫ — НАШИ ТЮРЕМЩИКИ. НО КЛЮЧ ОТ НЕЁ У ФРАНЦИИ!

Четвёртая: ЕДА И СВОБОДА СКОРО, ДЛЯ ВСЕХ! НЕ ПОЗВОЛЬТЕ МУСУЛЬМАНАМ, ЕВРЕЯМ И БРЕХУНАМ ОТОБРАТЬ У ВАС ЕДУ!

Каждая листовка была отпечатана на бумаге особого цвета, особым шрифтом. Размером они тоже отличались. Так недолго и подумать, что авторство принадлежит разным организациям.