Полубородый

Левински Шарль

Он снова взял приказной тон, но на сей раз Алисий не вскочил и не вытянулся по струнке, а сразу перешёл к другому аргументу. «Я хотя и простой урядник», – начал он, но продолжить ему не удалось, потому что теперь фон Хомберг впал в бешенство. Да будет известно Алисию, сказал он, что урядник не врождённое свойство, а почётное звание, данное начальством, и его можно лишиться в любое время. Это прозвучало как угроза, да это и была она.

Но с Алисием такое не пройдёт, даже от фогта имперских земель и бывшего командира он не потерпит угрозы, и прочь тонкий кинжал, он возьмётся за двуручный меч, который ему сподручнее держать. Габсбургам, по его мнению, как плохо ни сделай, всё будет мало, в Италии они поддержали гвельфов, этих бунтовщиков, и в том, что у него на лице теперь есть дыра и больше нет глаза, виноваты именно они. А у него есть такое правило: один раз враг – всегда враг.

– Времена меняются, – аргументировал фон Хомберг, но Алисий ничего не хотел об этом знать и парировал:

–

Но приличный человек не меняется!

Тем самым война была окончательно объявлена. Они говорили всё громче, фон Хомберг становился всё суровее, а Алисий всё наглее, он в конце концов объявил фогта имперских земель предателем, потому что в Италии он был против Габсбургов, а теперь за них. Фон Хомберг уже было схватился за рукоять меча, но потом предпочёл бросить на Алисия лишь презрительный взгляд и сказал, что не Алисию брать на язык слово «предатель», когда он всю свою жизнь как наёмный солдат служил каждому, кто мог платить ему деньги.

– И если бы чёрт предложил больше, – сказал он буквально, – ты бы воевал и за чёрта.

Тут они оба встали и кричали друг на друга через стол, обмениваясь ругательствами, и в конце концов Алисий произнёс итальянское слово, которое я не знал, но оно наверняка означало обидное оскорбление. Фон Хомберг вытянул своё оружие, но его сопровождающие его удержали и отговорили: если, мол, ездишь по стране, чтобы приобрести друзей, зачем лишние пересуды, что ты убил гостеприимного хозяина. И он не бросился на Алисия с мечом, а лишь плюнул ему в ноги и выбежал из дома, его люди за ним. Снаружи он продолжал ругаться, что недостаточно быстро подвели к нему коня, и потом ускакал первым, и знаменосцу пришлось пришпоривать своего рысака, чтобы обогнать его и снова быть во главе отряда, как положено. Алисий стоял в дверях, уперев руки в бока, и смотрел им вслед, то и дело повторяя: «Ну я ему ещё покажу!»

Деревенские смотрели на него со страхом, они хотя и не знали, в чём дело, но то, что вышла ссора, они не могли не слышать.

Я остался в доме один, а хорошая еда всё ещё стояла на столе. Я думал, ну хоть наемся, ведь я долго смотрел на этот стол голодными глазами, но тут Айхенбергер прислал Большого Бальца и ещё двоих, и они всё унесли. Там, где стояла миска с жареными курами, она, оказывается, прикрывала дыру в скатерти. Увидев её, я вдруг понял, что за скатерть это была: попона с мула убитого приора. Я уверен, там когда-то были вышиты два ворона, герб монастыря.

Пятьдесят вторая глава, которая начинается с предзнаменования

Никогда нельзя быть уверенным, знак это или просто случайность, но то, что произошло со мной, должно что-то означать, угрозу или предостережение, а может быть, и то, и другое. Моя белая голубка умерла, как раз сегодня. Я принёс ей зёрнышек, а она лежит в своей корзине на боку, как будто предавшись своей участи. Эта голубка с самого начала была чем-то особенным, я её поймал, потому что она должна была спасти одну душу, и для этого я бы её сегодня и выпустил. У нас в деревне есть такой обычай, – Полубородый, который действительно где только не бывал, говорит, что нигде не встречал такого, – чтобы в один из двенадцати дней после Рождества поймать голубя, а в конце шествия по случаю Богоявления выпустить, потому что наш Господь Иисус в этот день принимал крещение и на него снизошёл Святой Дух в образе голубя. Когда выпускаешь голубя на волю, могут быть две возможности: если он летит по прямой, пока не потеряешь его из виду, тогда это означает, что он передаст на небо желание, которое ты на него загадаешь, и это желание будет услышано также и для души умершего. А если он сразу сядет на ближайшую крышу или на дерево, то это плохой знак, и твоё желание не исполнится. Но голуби почти всегда улетают, это у них в природе, особенно если ты поймал голубя не слишком близко к деревне. Некоторые мальчики делают из этого выгоду, они ловят нескольких голубей и продают их людям, которые уже не такие ловкие, чтобы охотиться самостоятельно, а желание загадать всё равно хотят. Я не могу себе представить, чтобы Господа Бога впечатлило, если кто-то просто раскошелился. В раю никто не интересуется деньгами, там всё получают даром, рассказывал господин капеллан.

Мне тоже непременно нужно было отправить желание, для маленькой Перпетуи, она, может быть, застряла в лимбусе, а я хотел её оттуда выручить. Хотя и считается, что так не бывает; уж если попал в лимбус, так и остаёшься там, но попробовать-то можно, а где гнездятся голуби, я знал. Я взял с собой сеть, но она не понадобилась, потому что я увидел нечто особенное, а именно эту белую голубку. Такие птицы редки, их чаще всего съедают ещё молодыми, потому что они хорошо видны ястребам и сарычам. Голубка сидела на ветке тихо, и я сразу знал: лучшей посланницы для неба просто быть не может, у неё такой же цвет, как у ангелов, и поэтому она легко войдёт в рай. Особенную птицу и ловить надо по-особому; если накинуть ей сеть на голову, с ней не подружишься, это всё равно что Поли поймал бы в свои силки ангела; это была бы добыча, но она не принесла бы ему счастья. Я стал подкармливать голубку, и она каждый день подпускала меня чуть ближе, на третий день я уже смог её поймать

так, что она не противилась. Полубородый говорит, что она уже тогда была больна и поэтому не улетела, но я думаю, она просто доверяла мне. Я чувствовал между ладоней биение её сердца, оно было быстрее, чем у человека; может, это из-за того, что у голубей не такая длинная жизнь, и поэтому всё приходится делать в спешке. Я засунул голубку в корзину с крышкой, в каких обычно носят на рынок кур, и она никогда не пыталась улететь, даже когда я открывал крышку, чтобы покормить её. Но это не из-за бессилия, как считает Полубородый, а из-за доверия.

И вот она мёртвая.

То, что это случилось именно сегодня, на Богоявление, когда я хотел её отпустить, должно быть, знамение, как был тогда знамением ворон, который хотел принести несчастье Поли, а я его убил. Только: птицу беды можно обезвредить, убив её, это ещё может получиться, но чтобы оживить умершую птицу счастья, для этого надо быть святым. Что моя голубка умерла, могло означать лишь одно: случится несчастье, и никто меня в этом не переубедит. Мне кажется, я знаю, какого рода несчастье нас ждёт. Поэтому я сейчас на пути в Эгери, и если меня будет искать дядя Алисий, он меня не найдёт. От своей судьбы не уйти, как говорят, но я всё равно хочу попытаться, и пусть потом все говорят, что я неженка и трус. Алисий будет корить меня, мол, настоящий солдат не убегает от боя, но ответ на это я уже заготовил. Я скажу, что ничего не знал, а то, что Богоявление в этом году приходится на воскресенье, показалось мне хорошим поводом навестить кузнеца Штоффеля, я хотел посмотреть, как он там без Кэттерли. Алисий, кстати, сам виноват, что не найдёт меня, потому что из своих планов он делает такую тайну, а мне ничего не выдаёт. Разумеется, я и сам всё знаю, но никто ведь не докажет, что знаю. Тайные заговоры – они как вонь, их не спрячешь, даже не надо специально выведывать, чтобы узнать. И эта история не вчера началась, в деревне уже давно всё вертится вокруг неё; заговорщики ведь не шепчутся, когда обсуждают свои планы.

Иногда я думаю, что у нас живут слошные ясновидцы и пророки, и каждый из них способен читать чужие мысли не хуже святого Василия. Потому что все они убеждены, что знают точно, чего добилась и чего не добилась делегация правителя кантона у аббата Айнзидельна, и при этом Гени после тех переговоров ни разу не появлялся в деревне, даже в Святой вечер, а напрямую из Айнзидельна уехал в Швиц; так что никто не мог его расспросить. И тем не менее Ломаный рассказывает Рикенбаху, а Айхенбергер Криенбюлю во всех подробностях, как протекали разговоры и почему они не принесли бы мира, а только наоборот. Можно подумать, они все там за дверью стояли или прятались под столом и каждый всё дословно записал, как писарь тогда на судебном слушании. Но самый большой пророк из всех – дядя Алисий, у него от гордости за свою мудрость грудь колесом, и он всюду болтает, что он-де предупреждал Гени с самого начала, что речами ничего не добьёшься, но тот не захотел его слушать. И потом снова принимался ругать Габсбургов, в конце концов именно они виноваты во всём, что делается в монастыре, так же, как мать виновата, если её сын кончит жизнь на виселице, потому что она ему всё спускала с рук.

Слухи гласили, что монастырские, в полной уверенности в поддержке со стороны Габсбургов, не уступают ни в одном пункте, а на все доводы делегации выкладывают на стол пергаменты, в которых подтверждается, что спорный участок альпийских пастбищ и кусок леса, на который деревня претендует как на свой, всегда были монастырской собственностью, и они только из христианской любви к ближнему так долго позволяют жителям Швица пасти там скот и рубить дрова. Но все эти документы, как говорят люди, возникли в библиотеке монастыря и уже по одному этому не должны рассматриваться всерьёз; если в каком-то спорном деле читать умеет только одна сторона, а другая нет, тогда грамотный с чернильницей может утверждать всё, что захочет, ему никто не сможет доказать обратное. Я слушал, как Цюгер однажды язвительно сказал, что у князя-аббата наверняка есть в запасе пергамент, в котором князю-аббату приказано сделать своими подданными не только всю Землю, но и долину Швиц, и это скреплено печатью самого Господа Бога. Говорят, люди из делегации могли бы аргументировать сколько угодно, могли бы перечислять свои старинные права и обычаи хоть до издыхания, монастырских это не интересует, они обращаются с жителями Швица как с сопливыми мальчишками, так что те в конце концов без малейшего успеха бредут прочь, а монахи смеются им вслед.

Полубородый говорит, в конце концов, нет никакого различия, было ли это действительно так, или приблизительно так, или даже вообще по-другому, слухи и не должны быть истинными, чтобы оказать действие, достаточно того, чтобы им верили. Если бы можно было убедить людей, что делать кучки где попало исцеляет от всех недугов, то Придурок Верни давно бы уже был богатым лекарем и большие учёные прислушивались бы к его мудрости. Если история хорошо подходит к тому, что люди и так думали, тогда в неё поверят так крепко, будто ангел с неба нашептал её в ухо каждому по отдельности. В нашем случае слух нравится людям особенно, потому что он им позволяет проклинать монастырь; людям удобно, когда у них есть враг, это упорядочивает мир: здесь наши, там чужие.