Полынь
Шрифт:
Первое, куда пошел Егор, был районный архив. У многих жителей расспрашивал, как найти, и наконец отыскал его в старом деревянном доме. Егор любил такие дома — в них прелесть тишины и незыблемости жизни сочеталась с рабочей энергией. В таких домах рождались миллионы детей по всей России и уходили в забвение те, кого покидала жизнь.
По расшатанным ступеням Егор поднялся на крыльцо, постучал в дверь с тусклой надписью: «Архив с 9 до 5».
На стук никто не отозвался, дверь была заперта. Егор обошел вокруг дома, заглядывая в окна: на длинных стеллажах лежали
Асокин жил в коммунальной квартире на склоне бугра, в самом конце улицы. Так что пока Егор доплелся до места, солнце уже успело оплавить степь в цвет ярко натертой меди. Мутнели тени сумерек.
Новую дверь открыла женщина в сарафане — прямо-таки богатырского сложения женщина.
— Мне требуется по делу товарищ Асокин, — сказал Егор тоном личной просьбы и при этом посмотрел в черные глаза женщины так, что та, ничего не сказав, молча повела гостя в глубину квартиры. В кухне сидел, жикая напильником по пиле, плотненький дядя в майке, в старых солдатских штанах и галошах на босу ногу. Лицо поднялось навстречу шагам и успело сменить выражение равнодушия — оно оживилось.
— Чего? — спросил мужчина, почти что не шевеля губами.
Егор сел на табуретку, очень коротко объяснил цель своего прихода. Ему казалось, что говорит он неубедительно, неправдоподобно, фальшиво, смешался и замолчал.
— Я кончил работу, сегодня короткий день, — сказал Асокин громко, а потом еще проворчал, но, что именно, разобрать было невозможно.
В скулах Егора от напряжения проступила бледность. Постепенно она залила все лицо. И во взгляде было такое упорное выражение, что Асокин сказал уже другим тоном — ворчливо:
— И черт вас знает, носит лихоманка! Все им до корней докапываться требуется. А у меня узаконенный нормированный рабочий день, я по закону не обязан идти на свое служебное место. И черт вас всех знает! — крикнул он, но Егор почувствовал в его голосе; скорее добродушие, чем гнев.
Он, ожидая, все так же упорно смотрел в его круглое багровое лицо. Это упорство, очевидно, победило колебание архивариуса. «Любопытно то, что и я сам тоже такой неугомонный человек», — подумал он, все еще ворча что-то себе под нос, где можно было разобрать только: «лихоманка», «черти прокаженные» и «никакой дисциплины». Он с удовольствием произнес непечатную фразу, положил пилу, взял в квартире ключи и пошел в архив, сильно приплясывая ногами. Егор еле поспевал за ним.
Мир бумаг, папок, толстых пудовых книг обступил его в сравнительно небольшой комнате, где стоял запах пыли и мышей. Асокин, кряхтя, сел за голый стол — стояла одна чернильница и стаканчик с ручками, — спросил:
— Откуда человек? Какая фамилия?
— Харитонин Василий. Родился в Смоленской области.
— Факты имеешь, что именно сюда жить приехал?
— Имею, — сказал Егор.
— Он обокрал тебя в свое время? Родня?
— Нет. Полицай был. Я его должен найти.
Асокин удивился:
— Почему
— Он был моим другом. Но не в том вопрос.
Асокин рассмеялся.
— Хороший ты ему подарочек готовишь, — он углубился в себя, словно сделавшись меньше ростом. — Такая фамилия мне ни разу вроде не встречалась. Впрочем, попробуй их все упомнить. Где он может быть?
— Во всяком случае, в селе, в станице. Не в городе.
— Почему?
— Меньше людей. Глушь.
— Но у нас сорок колхозов и четырнадцать совхозов!
— А для чего, спрашивается, твой архив? Для уборной?
Асокин надел кепку на круглую макушку.
— Вот гусь. Я в баню собрался. У нас она по субботам. — Встал и показал Егору на дверь. — Я думал, ты знаешь конкретно, а ты липу ищешь. Мы только по конкретным фактам работаем. Мы не угрозыск.
Егор упрямо попросил:
— Давай все-таки поищем! Отсюда не уйду.
Асокин засопел и полез в угол — искать.
Время и впрямь размыло следы. Из архива вышли около двенадцати ночи. Для Егора весь мир наполнился тихими шорохами листов бумаги. Они просмотрели сорок шесть папок — впустую.
На улице дремала душная степная ночь. Откуда-то сверху доносился ленивый голос певицы. Нежная мелодия трогала грустью сердце.
Асокин взял под руку Егора, спросил:
— Ты здоров?
Егор не ответил и шагал, с усилием передвигая ноги. Им овладевали тяжкие предчувствия, но они его отчего-то не пугали. Поужинали в маленькой кухне Асокина. Егор, не раздеваясь, сняв лишь пиджак и ботинки, лег на одеяло, в мягкую перину и сразу заснул очень крепко.
Но в середине ночи Егор почувствовал тошноту и головокружение, внутри что-то горело. Он неожиданно вспомнил фамилию какого-то Клыкова, которая была в одной папке. Неспроста обратил он внимание именно на нее. Этот Клыков был тут, в ближней станице, с первого послевоенного года.
Натянув ботинки впотьмах, долго искал дверь, куда ушел спать со своей женой Асокин. Он нашел ее и открыл, начал будить:
— Асокин! Товарищ!
Асокин храпел самозабвенно.
Женский голос подсказал:
— Уборная у нас на улице.
— Гражданочка, побудите мужа.
— Что вам нужно?
— В архив идти надо.
— Вы сошли с ума? Сейчас середина ночи! Можно дождаться утра.
— В чем дело? А? — спросил Асокин и зажег настольную лампу.
— Я, кажется, нащупал, — сказал Егор.
— Ты спятил, вот что! — строго отозвался Асокин. — У меня теперь нет сомнения.
Он погасил свет, лег на живот и быстро захрапел. Егор отошел, схватился руками за стену, сполз на пол. Приступ боли прошел, и он встал на колени, отдышался и вернулся опять к полураскрытой двери.
В немую темноту произнес:
— Я ждать не в состоянии. Мне плохо. А я должен его найти!
В сонном же переулке, когда вышли, Асокин сложно, по-русски выругался и умолк.
От пруда тянуло свежей водой. Стон лягушек, казалось, зачарованно слушал весь мир.