Порхающая душа

Лесная Лидия

II

Змей летел, глядя сверху на маленьких, Полумертвых и скучных детей земли. Муравьишки, одетые кто в туфли, кто в валенки, — Что они в змее понять могли? Но муравьишкам было так хмуро и гаденько, Так трусливо, с оглядкой шли серые дни, И так на всех Верочек были похожи все Наденьки, Тесно сбитые в кучу все так были одни, Что змей, показавшийся вдруг над городом, Грянул, как взрыв в мертвой стране, И вздернулись кверху мятые бороды, Зарозовели щеки, отвыкшие краснеть. Всем стало надо крылатого летчика С капризным и умным, как жало, хвостом: И тощим, и рыхлым, и круглым, как бочка, И тем, кто ел гуся, и кто жил постом. Но змей плясал танец задора и удали Под музыку ветра живых кастаньет И вниз им кричал: —

Вечно юным я буду ли? А муравьишки ответили: — Нет. Но змей плясал страстный бездумный фанданго Под звон и бряцанье звездных гитар, Но змей плясал танец паденья — танго И вниз кричал: — Нет, я не буду стар! Всем стало надо безумного летчика — Им засветились все фонари, Им зацветали певучие строчки, Им горели смуглые щечки И Луизы Мишель, и графини Дюбарри.

III

Вдруг чья-то рука тучи раскинула, Бросила змея на землю пластом. — Теперь служи мне, потому что я — сила, А танцевать будешь потом. — Как потом? Я плясун, я не знаю страха, Я танцую и раньше, и потом, и сейчас. Пусть эстрадой моей будут петля и плаха, — Разве я пляшу напоказ? Разве пляска на плахе — это не пляска? Разве я не всемирный плясун? Кровавая сказка это все-таки сказка, А я люблю сказки, потому что я — юн! Но он покорился веленью минуты, Потому что любил грозный танец плах, Потому что остались его длинные путы У дочери солнца в руках.

IV

Руки сына земли со стальными браслетами Сжали ярого змея в кольцо, И он стал песнями жить недопетыми, Непроплясанных плясок вить сон.

V

Змей просил: — Я спляшу тебе танец браслет. — Нет. Еще рано. Нет. — Сын Земли, я спляшу… Тот крикнул: — Шут! Фигляр! Скоморох! Подбиратель крох! Змей умолк. Сыну Земли тяжко, Сыну Земли душно, Но змей послушен. Сыну Земли душно, Сыну Земли тяжко, Но змей не пляшет. Молчание змея было сурово, И глухим казался день. Потом он просил снова и снова С нежным терпеньем: — Сын Земли, я плясун, я хочу кастаньет. — Нет. Но откуда-то звякнувший бум тарантеллы Смял грозное нет, И Сына Земли увидел несмелым Впервые стальной браслет. Молчание змея было сурово, И глухой казалась ночь. — Змей, скажи мне… светлое слово. Змей сказал: — Солнца дочь! — Веди меня к ней! Рассыпаясь ракетами, Змей ввихрил звезды в свой огненный лёт, И Сын Земли со стальными браслетами Сделал легким свой тяжкий, свой веский, свой мощный ход.

VI

Там, где небо зеленым парусом легло на землю И плывут на заре золотые корабли, Там я жизнь как радость приемлю, Потому что там сказки неба — это сказки земли. Там не читают цветам приговора За то, что они только цветы, И не слышит дочь солнца такого вздора: — Вот если бы ты — не был ты.

VII

Дочь солнца по песку раскинулась волнистая И лежит на ковре своих волос. Смех ее глаз зеленее, чем листья, Бедра — янтарнее чайных роз. И вдруг — сверху вниз змей рассыпался блестками. — Здравствуй, — сказал он, — я здесь! Сын Земли зрачки свои сделал жесткими. — Кто ты? — Песнь. — О чем? — О песне. — Служи мне. — Песней? — Как я скажу. Мне надо плесень Стереть и лестниц Поднять ступени, Иначе жуть. — Нет, я пою о том, чему я рада. — Таких земле не надо.

VIII

Золотую рыбу солнца поднял выше Полдень неводом из серых жемчугов. Рыба-солнце тяжко в землю дышит. — Слушай ты, сын стали и снегов, Ты смешной и злой, как все вы, люди. Ты грозой не сломишь дочь мою. — Но такая жить она не будет! —

Ну, так что ж, убей ее. — Убью.

IX

Ночь была. И тихую могилу Змей своими крыльями укрыл. Вега, синяя звезда, разбила Ожерелье об узор перил.

X

Какие сумерки накрапывают вечер, Какие тяжкие, больные вечера. Немая ночь. Звенеть ей стало нечем, И завтра скупо, как вчера. День лихорадочен, как щеки у больного, И красками его лжет кисть и лжет стилет, И в этот бред Грузное слово Врубает стальной браслет: — Все ново! Ново! Ново! И позабыты бубен динь, гитары звон, щелк кастаньет, Все ново. Толстой периной зажаты уши. Сын Земли ничего не слышит. И крики — кушать, кушать! Его душат, Как груды подушек, Ползут по улицам, по домам, по крышам, Взбираются выше, выше… — Слу-у-уша-ай! — Не кричи. — Ку-уша-ать! — Слу-ушай! — Ку-ушать! Как часовой Часовому. Этот вой От одного к другому: — Ку-уша-ать! Сын Земли кусает стальной браслет. — Еще рано… Нет… Рано… Нет!! И вопит: — Кас-тань-ет!! И как буря, и как вьюга, Вольный, бешеный и злой, Камнем, брошенным упруго, Он летит туда (домой?!) — На могилу, к змею, к змею! — Пляски, песни веселее О цветах, о звездах, ласках, Захлебнуться в глупых сказках, Огневой змей! Эй! Змея нет. Воды бессмертия он на могиле не пил, От него остался только пепел. И Сын Земли кует свои браслеты В гремящие игрой стальные кастаньеты И пляшет и поет один Арлекинаду И счастлив тем, чего земле не надо.

СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ

Белая ночь

Ночь похожа на клоуна в белом, С белым усталым лицом, Густо намазанным мелом, В колпаке со звездным концом. Он матово звенит бубенцами И нарочно скалит рот. К островам летит над торцами Больной красавец — урод. И летит, и буйно пляшет, И, целуя, белит Неву, И рукой напудренной машет, И сыплет пудру в траву. И розовой девушки тело На алом плюше ковра От ласки его побелело И будет таким до утра. «Новый Сатирикон». 1916, № 22.

Май плачет

Как хорошо в день серый и дождливый На столик высыпать костяшки домино, Не слыша за игрой уютно-молчаливой, Как ветер треплет на балконе полотно. Как хорошо у яркого камина С утра весь день перевернуть вверх дном И, штору опустив над плачущим окном, Пить кюрасо и чистить апельсины. Как хорошо до вечера лениться И, толстой «Нивы» за восьмидесятый год Читая желтые и мятые страницы, — Весь день с утра вертеть наоборот. «Новый Сатирикон». 1916, № 24.

Пусть

Надо сломать водосточные трубы И сделать из них барабаны. Ангелы, у всех небесных кубов Откройте медные краны! Облачных гроздий целебные соки, Услышьте барабанный зов, — Пусть хлещут, и свищут, и бурлят потоки, Пусть купаются стены домов. Надо сорвать железные крыши И рассыпать по улицам гром. Те, кто внутри, проснутся, услышат И подумают, что рушится дом. Надо окна раскрыть и вырвать рамы — Пусть бьет холодный душ, — Пусть возникают невоплощенные храмы Для воплощенных душ. «Новый Сатирикон». 1916, № 25.

Жрица искусства

Неизвестно, чем она была до сих пор, Но теперь она — героиня, потому что ее муж — антрепренер. Жалуясь второму простаку На тоску, Она томно падает поперек дивана И стонет: «Голубчик, достаньте мне где-нибудь Гюго де Монпасана». «Новый Сатирикон». 1916, № 27.

Англичанин