Порхающая душа

Лесная Лидия

Антоновка

Серьезный гусь стоит на берегу. Там дальше, на лугу — две желтые коровы. Какой сегодня день — холодный и здоровый, Похож на яблоко в снегу. Как будто радость льется из хрустальной лейки — Такая нежность и такая тишь, И вихрем хочется промчаться по аллейке: А вдруг, — взлетишь! Плывут по воздуху оранжевые листья И кроют землю золотом сухим, Горят рябин коралловые кисти И дятел — этот старый мистик — Считает на сосне мои грехи. Их много: тридцать, сорок, сто. Исаакий, сияя золотым крестом, Мне шлет прощенье. И кажется, что в этот день осенний, Который так похож на яблоко в снегу, И кажется, что в этот день, — такой холодный, чистый, Одетый в пламенные листья, — Я

душу светлой сберегу. Меня простит и этот гусь серьезный, Простят коровы на лугу, И я прямехонько на небо прибегу, И улыбнутся мне — березы. «Новый Сатирикон». 1917, № 40.

Вербена

Мне мил он тем, что он какой-то отдаленный, Как будто среди нас его забыл шестидесятый год. К нему идут беседки и колонны, <……………………………………………………….> Я нарядила бы его в жабо из белых кружев, Вербеной надушила бы платок, Я посадила бы его в рыдван — такой тяжелый, неуклюжий, Борзую положила бы у ног И отвезла в прадедово именье, Где все полы от ветхости скрипят, Угольные диваны призывают к лени И вниз к реке сбегает яблоневый сад. Ах, вместе с ним в минувшее столетье Нырнуть и задышать вербеной прежних лет, Когда свистали кровожадно плети И был амурами украшен туалет.

По складам

Новой книги аромат вам знаком? Этот пряный запах загадки? Вы похожи на такой неразрезанный том, Взятый с полки украдкой. В день осенний, ложась на широкий диван, Я люблю гладким ножиком кости слоновой Открывать пути мысли новой, Проникать в глубину новых стран. В день осенний, холодный и мглистый, Вас хотелось бы мне прочитать, будто книгу. Узнать ее тайны, интригу… Но, — увы! — ваше сердце не лист! А я не хочу положить вас на дальнюю полку, Мне хочется знать: вы какой? Дождь. Елка Стучится в окно костлявой рукой В зеленых иголках. Шумит в голове. От дождя? От вина? Как хорошо, что так длинна Ночь осенняя: Я по складам, не спеша, читаю в вас нежные строки, И мне так нравятся эти уроки Чтения! «Новый Сатирикон». 1917, № 42.

Дедушка

Люди все раздавлены, изломаны, смяты, Все — иди крикуны или тусклые нытики. Елочный дед из серебряной ваты, Один ты не знаешь никакой политики. Что тебе декреты, выборы, плакаты? Что тебе Даны, Черновы и Брешки? Миленький мой дед из серебряной ваты, Твой мир — бусы и золотые орешки. Я люблю твои валенки и мохнатые рукавицы, Твою белую бороду и красный нос, И я знаю: в сочельник мне приснится, Что ты мне чудесные игрушки принес. Я выстрелю громко из большой хлопушки И надену голубую бумажную каску. Что нам, милый старенький, пулеметы и пушки? Наша жизнь — это тихая рождественская сказка. Как мне умильно, светло и свято, Когда в зеленых пахучих ветках Уютно мерцает серебряная вата — Твой полушубок, святочный дедка. «Новый Сатирикон». 1917, № 45.

Белый мак

На плюшевом барьере ложи Опять сегодня белый мак. Вы — дворянин, и вы — поляк, И ваш цветок не лжет. А что же Он говорит? — «Жду вас одну». Я двадцать дней у вас в плену, В плену у ваших белых маков, В плену у ваших строгих глаз, Чей цвет всегда не одинаков, — Я двадцать дней в плену у вас. В уборной пахнет белым медом Полуувядшик тубероз, А на дворе — мороз И снег, который так похож На то, что вы зовете — «Lody». Вдвоем в санях нам будет тесно; Зажгутся искры на меху; На вашу черную доху Ночь брызнет звездной песней. Идет к концу четвертый акт. Я чуть устала, чуть тревожна И рву рукой неосторожной Наш слишком длительный контакт — Я уезжаю не домой, Я уезжаю, но не с вами! Я не хочу, пленитель мой, Чтоб рассказали гордой даме, Которую зовут «жена», О том, что я в плену, как птица, Что я грущу, когда одна, Что мне ваш голос нежный снится, Что

вами я больна. Вам, господин из пятой ложи, Я этой радости не дам. Моя любовь служить не может Господам. Мою любовь волнуют тени Нездешних глаз, ресниц, волос, Моя любовь — стихам и сцене И воску белых тубероз. Сегодня встречу Новый год — не с вами, мой король, не с вами! — Ломаю дерзкими руками Наш путь — греховный, но прямой. Пусть будут пропасти и кручи, Пусть черным станет белый мак. Влюбитесь в этот бред кипучий — Ведь вы — поляк! «Новый Сатирикон». 1918, № 1.

Мир

Я подарю тебе орлиное перо, А ты мне подари фунт сахарных каштанов, И мы помиримся, и больше я не стану Дразнить тебя и звать тебя «Пьеро». Часы в столовой тикают так сонно, И попугай на жердочке молчит. У самовара глупый вид От колпака нелепого фасона. Шуршит твоя вечерняя газета, А я каштаны сладкие грызу И «Капитан», соленые галеты. Я рада, что развеяла грозу, Что ты сегодня нежную поэму Напишешь о Пьеретте и Пьеро, Что это я дала тебе такую тему: Фунт сахарных каштанов — и перо. «Новый Сатирикон». 1918, № 2.

Бердслей

Я проснулась ночью, в три часа. Было тихо и темно. Скрипел паркет. Чьи-то ласковые голоса Пели про вчерашний бред, — Встреча в вестибюле у дверей, Шелест слов, не оскорбивших: «Вы одна»? А потом снег, сани, блики фонарей — И печать судьбы закреплена. На стене у вас Сезанн, Бердслей. Мы смотрели, не снимая шуб, И улыбка ваших тихих губ Даже там не сделалась смелей. Этот чай на электрической плите! Этот старый, ароматный ром! Кто бессмертный в этот вечер прилетел И сказал, что мы для мира не умрем? Поцелуй ваш тонет в волосах, И дарит бессмертие нам нежный бред… Я проснулась ночью, в три часа. Было тихо и темно. Скрипел паркет. «Новый Сатирикон». 1918, № 4.

Саломея

Я живу теперь как в колыбели, Ничего у Бога не прошу, — Только б ангелы всегда так тихо пели, Когда я безгрешно согрешу. Только бы всегда такие светы Озаряли утренний мой сон, И в скрижалях твоего Завета Был мой Символ Веры укреплен. Только б ты, сверкающий и грозный, Как в вечерней буре Златоуст, Не сказал, что слишком, слишком поздно Пить вино мне из нездешних уст.

Комфорт

Это был странный, небывалый случай! Правда, небо весеннее о чем-то пело, Правда, не было в нем ни малейшей тучи И ночь Очень Старалась быть белой. Но все-таки… так просто, так легко на крыше… На крыше вагона четвертого класса?! Я всегда была предрассудков выше И хотела начать собой новую расу, Но все-таки — крыша и класс четвертый… Это, правда, «возвышенно», и свежо, и ново, И я люблю трюки головоломного спорта, Но на крыше класса… хотя бы — второго! «Новый Сатирикон». 1918, № 7.

Кто царь? (Сказка Пасхального дня)

Архангел Гавриил в сверкающей одежде! Мой пламенный во гневе Златоуст! Как я могла молиться прежде, Когда мой храм был холоден и пуст? Где были Вы? Кто кутал Ваши плечи В чуть пахнущий «Korrida» горностай? Вам было холодно, согреться было нечем В горах, среди орлиных стай. Мой храм теперь наряден, — розовые свечи Горят у золотого алтаря, А Ваши в горностай закутанные плечи — Как в облаках рожденная заря. ___________________________________________ Вы сказали: «Никакого у вас нет горностая, Это все — сказки весеннего дня». А разве кошка, самая простая, Не становится нежным горностаем, Когда коснется Вас или меня? Разве под Вашими руками дерюга Не становится голубым восточным ковром? А тот, у кого такая, как я, подруга, — Не становится разве — царем? «Новый Сатирикон». 1918, № 9.