Послания Ивана Грозного

Иван IV Грозный

всенощной. И попить-то ему захотелось, пишет Грозный, не для

«прохлады», а потому только, что жаждал. Симон Шубин и иные с ним из

младших монахов, а «не от больших» («большия давно отошли по келиам»,

– разъясняет Грозный) не захотели нарушить монастырские порядки и «как

бы шютками молвили: князь Иван-су, поздо, уже благовестят». Но Иван

451

Кубенский настоял на своем. Тогда разыгралась характерная сцена:

«сидячи у поставца [Кубенской]

с конца ест, а они [монахи] з другово

конца отсылают. Да хватился хлебнуть испити, ано и капельки не осталося:

все отнесено на погреб». «Таково было у Троицы крепко, - прибавляет

Грозный, - да то мирянину, а не черньцу!».

Не то что с боярами - с самим царем монахи не стеснялись, если дело

шло о строгом выполнении монастырских обычаев. И правильно делали!
–

утверждает Грозный. Он вспоминает, как в юности он приехал в Кириллов

монастырь «в летнюю пору»: «мы поизпоздали ужинати, занеже у нас в

Кирилове в летнюю пору не знати дня с ночию [т. е. стоят белые ночи]». И

вот спутники Грозного, которые «у ествьт сидели», «попытали [т. е.

попросили] стерьлядей». Позвали подкеларника Исайю («едва его с нужею

привели») и потребовали у него стерлядей, но Исайя, не желая нарушать

монастырских порядков, наотрез отказался. Грозный с похвалою передает

безбоязненные слова, сказанные ему Исайей: «о том, о-су [т. е. государь],

мне приказу не было, а о чом был приказ, и яз то и приготовил, а нынеча

ночь, взяти негде; государя боюся, а Бога надобе болыни того боятися».

Настойчиво внушает Грозный монахам смелую мысль, что для них не

существует никаких сословных (и вообще светских) различий. Святые

Сергий Радонежский, Кирилл Белозерский «не гонялись за бояры, да бояре

за ними гонялись». Шереметев постригся из боярства, а Кирилл и «в

приказе у государя не был», но все равно простец Кирилл выше боярина

Шереметева. Он напоминает, что у Троицы в постриженниках был

Ряполовекого холоп «да з Бельским з блюда едал». Грозный высказывает

мысль о том, что монах в духовном отношении, в личной жизни, выше

даже его - царя: двенадцать апостолов были «убогими», а на том свете

будут на двенадцати престолах сидеть и судить царей вселенной.

Приходя все в большее и большее раздражение, царь требует наконец,

чтобы монахи оставили его в покое, не писали ему и сами справились бы

со своими непорядками. «Отдоху нет, - пишет он с гневом, - а уж больно

докучило»; «а яз им отец ли духовный или начальник? Как собе хотят, так

и живут, коли им

спасение душа своея не надобеть»; «а отдоху от вас нет о

Шереметеве». Чего ради, в самом деле, тревожат его монахи - «злобеснаго

ли ради пса Василья Собакина...или бесова для сына Иоанна Шереметева,

или дурака для и упиря Хабарова?».

Речь Грозного поразительно конкретна и образна. Свои рассуждения он

подкрепляет примерами, случаями из своей жизни или зрительно

наглядными картинами. Вот как изображает он лицемерное воздержание от

питья: вначале только «в мале посидим поникши, и потом возведем брови,

таже и горло, и пием, донележе в смех и детем будем». Монаха,

принявшего власть, Грозный сравнивает с мертвецом, посаженным на

452

коня. Описывая запустение Сторожевского монастыря, Грозный говорит:

«тово и затворити монастыря некому, по трапезе трава ростет».

Его письмо, пересыпанное вначале книжными, церковнославянскими

оборотами, постепенно переходит в тон самой непринужденной беседы:

беседы страстной, иронической, почти спора. Он призывает в свидетели

Бога, ссылается на живых свидетелей, приводит факты, имена. Его речь

нетерпелива. Он сам называет ее «суесловием». Как бы устав от

собственного многословия, он прерывает себя: «что ж много насчитати и

глаголати», «множае нас сами весте...». Грозный не стесняется бранчливых

выражений: «собака», «собачий», «пес», «в зашеек бил» и т. д. Он

употребляет разговорные обороты и слова: «дурость», «дурует»

«маленько», «аз на то плюнул», «а он мужик очюнной врет, а сам не ведает

что». Он пользуется поговорками: «дати воля царю, ино и псарю; дати

слабость вельможе, ино и простому». Его речь полна восклицаний: «ох!»,

«увы, увы мне!», «горе ей!». Он часто обращается к читателям и

слушателям: «видети ли?», «а ты, брат, како?», «ты же како?», «милые

мои!». Он прерывает свою речь вопросами, останавливает себя. Он

смешивает церковнославянизмы и просторечье. Он делает смелые

сопоставления библейских лиц и событий с современными все с тою же

иронической целью. Богатство его лексики поразительно. Язык Грозного

отличается необыкновенною гибкостью, и эта живость, близость к устной

речи вносит в его произведения яркий национальный колорит. Это - по-

настоящему русский писатель.

Те же черты литературной манеры Грозного наблюдаем мы и во всех

других его произведениях. Во многих письмах к иностранным государям