Последнее предупреждение
Шрифт:
Я бы понимала бы еще сколь угодно долго.
Но тот день переломил все.
Забота.
Мне хотелось найти что-то положительное в тебе. И я нашла. Ты перевербовал меня просто фактом своей просьбы.
Я отвыкла быть одна. Отвыкла от своей самодостаточности. Мне нужно видеть тебя рядом. Слышать голос. Я не знаю, смогу ли остаться надолго без тебя.
Когда рядом нет тебя – нет и меня. Мне все равно: что я, где я. Хочу ли есть, ли спать.
А поняла я это, когда ты попросил меня выпить снотворное.
Не
Даже если я узнаю, что тот молодой лейтенант ошибся, и ты на самом деле отдал приказ, а не просьбу.
Не важно.
Потому что, все произошло раньше. Много раньше. В начале моей политической жизни.
Тоненькая девочка с огненной копной волос. Я всегда была рыжей. Чужой для всех. А еще я всегда была умной. И когда я смотрелась в зеркало и вздыхала, что не похожа на очередную идеальную красавицу, модную либо у нас на Чандриле, либо на Корусканте, то кто-нибудь непременно подавал реплику: Зато ты умная.
Я никогда не была одна наедине с собой. Обычно рядом были люди. Охрана, помощники, секретари.
Зато ты умная.
Фраза, от которой сводило скулы и хотелось что-то сделать. Разбить зеркало, либо крикнуть, что хочу быть дурой.
А еще мне хотелось остаться наедине с собой. И когда это случалось – я была почти счастлива.
Я представляла себе тот идеал, того человека, которого смогу полюбить. Это была маленькая отдушина. Нерациональная и пустяковая, но порой она приводила меня в равновесие. Мой спокойный и рассудительный характер зависел от двух вещей: умения отвлекаться и мечтать.
Но голос рассудка, логичный до тошноты потом обычно наказывал меня, говоря, что такого человека не существует.
А сейчас тот же голос ехидно подначивает:
«Человека, может, и нет, зато вот ситх – очень даже существует!»
Да, ситх существует.
И если он скажет: «Ты умная», то в его голосе не будет сожаления или упрека. Первый раз около тебя человек, который может это признать, не ощущая себя неполноценным.
– Вейдер. Ваше имя. Давно ваше. Сколько же лет?
– Почти двадцать. Если не считать два безымянных года, когда я был вне жизни и смерти. Поэтому сейчас еще не так плохо.
– Хм. Как давно Милорд смотрелся в зеркало?
– Разве это важно?
– Вчера? Месяц назад? Или год?
– Как вы могли заметить, тут зеркал нет. А там где они есть – я отражаюсь в шлеме и маске. Потому как снять могу все это только здесь. Или на Корусканте у Линнарда.
– Подождите, – Мон сунулась в карман, и выяснила, у платья их нет в принципе. – Экран. У вас же здесь экран связи!
– И что?
– Активируйте его и затемните. И получите зеркало.
– Хорошая идея.
– Испытанный способ – смотреть на себя там, где можно увидеть отражение, когда под рукой нет ничего. Кусок транспарастила,
– Ни за что бы не придумал так использовать связь...
– Просто – вы не женщина.
Иронично поднятая бровь:
– Да, спасибо, я помню.
– Ну и как вам: нравится отражение?
– Мне нравятся отражения представителей другого пола. И подлинники.
– А серьезно?
– А стоит?
– Стоит!
– Встречный вопрос: а вам?
– Что мне?
– Не прикидывайтесь, что не понимаете. Вам – нравится?
Испуг. Попытка сохранить лицо. Чтобы никто не узнал. И мысль: «зачем?».
Зачем вся маскировка, попытка сохранить лицо – когда он форсъюзер. Когда он знал ответ до того, как задать вопрос.
– Значит, вам нравится, но вы хотите, чтобы я об этом не узнал. Скрытничаем? Забыли, что бесполезно?
То, что это не совсем бесполезно и что есть железобетонные методы некой Падме Амидалы Наберрие – распространяться не хотелось.
– Простите. Обычная реакция. Не знаю, отвыкну ли я от нее. Вряд ли.
Серый лед дрогнул и начал таять.
– За что вы извиняетесь? – тон серьезен, но в голосе теплота. От него, от холодного и ироничного ситха – неожиданно.
– Я должна была сразу честно сказать. И вот сейчас даже легче. Знайте, вид у вас намного лучше того, на который не смела надеяться, и на порядки расходится с тем, что ожидала, – Мон осознала, что сказала (или подумала, все-таки подумала?) больше, чем могла себе позволить, и решила обратить все в шутку: – На мой вкус, если бы смогли обходиться без всего этого, – она указала на шлем, – то разбили бы не одно женское сердце.
За иронией – попытка скрыть нечто важное. Тоже привычка, по сути. И остается только отвечать в тон:
– Благодарю. Предпочитаю душить. Намного, знаете ли, честней и гуманней. Чем разбивать сердца.
Ответить в тон:
– И почему я не замечала ваше чувство юмора?
– Потому, сенатор, что вы не задевали меня... Мой цветущий вид... труды Зейна Линнарда и всей имперской медицины. Пусть они вас не вводят в заблуждение.
Полушутка, полуправда. Игры. Поняла. Стала серьезней. Много серьезней.
Хватит играть? Уже хватит?
– Говорят, что у вас протезы, – спросить перехватившим горлом.
– Один.
– Где?
– Правая рука.
Мон дотронулась до темной перчатки, провела указательным пальцем. Легко. В одно касание. Перчатка, искусственная рука и легкое касание, но Темный Лорд отшатнулся, а потом снял обе перчатки.
– Правую не отличить от левой, – дотронуться рукой до пальцев правой ладони, потом левой, – она даже такая же теплая, как эта.
Темно-серые глаза? С чего она взяла это? Синева морей, теплая синева.